Тонков замолчал, ожидая, по-видимому, изъявлений благодарности, но Андрей не в силах был это сделать.
Тонков поинтересовался, получил ли Андрей назначение на работу. Узнав, что распределение задерживается, он спросил, каковы планы Андрея. В институте считали необходимым оставить Андрея на кафедре. Он начал даже готовить курс лекций, чтобы с будущего года немного разгрузить Одинцова.
— Преподавателем? — поглаживая бородку, Тонков оценивающе разглядывал Андрея. — А знаете, молодой человек, вы мне чем-то нравитесь. — Он хохотнул, сверкнув белыми зубами. — Сам не знаю чем. Только глаз у меня верный.
Он вышел из-за стола, и Андрея поразило в его фигуре несоответствие между короткими ногами и длинным, крупным туловищем. Сидя за столом, Тонков производил более солидное впечатление.
— Стоит ли вам киснуть в учебном заведении? Стариковское занятие! У меня есть вакантное место в институте Академии наук. Подумайте.
Какие там разрабатывали темы! Андрей невольно заслушался. Передача электричества постоянным током на тысячи километров. Создание единой высоковольтной сети страны. Государственное значение… Полная самостоятельность… Внимание, уделяемое Академией наук…
— Да, все это очень интересно, — вздохнул Андрей. — Очень. Но мне хочется решить другую задачу.
— Какую же?
— Доказать, что локатор осуществим. И создать его.
— Ого! И где же вы собираетесь это проделать? Вот этого-то Андрей и не знал.
Размышляя о создании будущего прибора, он убеждался, что учебные лаборатории, которыми располагала кафедра, не годились для этой цели. Ему предстояло вести широкие исследования на линиях передач разных напряжений, на кабелях. Такую возможность могла предоставить только лаборатория Энергосистемы. Он решил добиваться назначения туда. Если бы его послали туда даже рядовым инженером, он согласился бы, не раздумывая. Он видел перед собой цель и не желал считаться ни с чем.
Лишь однажды он заколебался, осознав, какой дорогой ценой приходится платить за свою мечту. Это случилось перед распределением, когда Андрей решился открыть свой план Одинцову.
В последнее время Одинцов часто болел. Выражение тревожной заботы появилось на его лице. Андрей не раз ощущал на себе испытующий взгляд старика. Словно наверстывая упущенное время, Одинцов спешил подготовить себе преемника.
Одинцов считал преподавательский труд высоким искусством. Всякий раз перед вступительной лекцией он волновался, как новичок. Его возбуждал вид аудитории, заполненной молодыми головами, озорной шум голосов, блеск глаз, следящих за каждым его движением.
Постепенно Одинцов сумел внушить Андрею если не любовь, то интерес к преподаванию. Свободное время Андрей тратил на подготовку к лекциям. Одинцов черкал его конспекты с придирчивой дотошной требовательностью и в то же время с нежностью старого человека, видящего в недоверчивом прищуре зеленых глаз Лобанова свою молодость.
Андрей провожал Одинцова домой. Они шли через институтский парк, кружа по узким песчаным аллейкам. Одинцов тяжело опирался на палку, и Андрей все старался идти с ним в ногу, умеряя свой размашистый шаг. Стояла глубокая осень. Ветер срывал последние листья с дубов. Сухой, рыжий лист, кружась, упал на плечо Одинцова.
Разговор был окончен, хотя, в сущности, разговора и не было. Одинцов не требовал никаких доводов, Андрей мог бы ответить на любое его возражение, как отвечал вчера и позавчера товарищам по кафедре. «Будешь бегать на поводке у техотдела, вот и все», — доказывал ему Дима Малютин. Зоя Крючкова — та просто обиделась: «По-твоему, мы все должны уйти на производство?
Оригинально представляешь себе место науки! Я расцениваю твой уход как механическое искажение идеи содружества». Они вчера крепко повздорили, и все-таки ему удалось доказать, что судьба прибора может решиться только там, на производстве. Он надеялся убедить в этом и Одинцова. Но Одинцов молчал.
Он шагал в глубоких старомодных ботах прямо по лужам, палка его неприятно поскрипывала в сыром песке. За его молчанием скрывалось что-то укоряюще тяжелое. Ведь он тоже был прав.
Достанет ли у него сил снова искать и готовить себе преемника? Он был обманут в своих лучших надеждах. У старости свои законы, ее потери трудно возместимы…
— Выходит, я ошибся в вас, Андрей Николаевич, — с трудом сказал Одинцов, — не вас я теряю, а… — он не кончил, как-то вяло махнул рукой и отвернулся. Для Андрея этот знакомый жест был тяжелее пощечины.
Они дошли до подъезда. Андрей незаметно снял листок с плеча Одинцова.
Оглушительно хлопнула дверь, втянутая пружиной, и Андрей остался один. Он долго смотрел на мокрые ступени, на закрытую дверь. В зеркальных стеклах качались сосны и плыли грузные серые облака.
Когда он снова придет сюда, откроет эту дверь? Когда это будет? Зимою?
Летом? Через год?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Электролаборатория, куда пришел работать Лобанов, занимала три большие комнаты в первом этаже. Кроме того, в ее ведении находились мастерские, отделенные коридором. В мастерских дребезжали старые, изношенные станки, которые держались, как было сообщено Лобанову, исключительно энтузиазмом Кузьмича, пожилого неразговорчивого мастера. Слово «энтузиаст» никак не шло к внешности этого человека. Знакомясь с новым начальником лаборатории, он пожал Андрею руку и буркнул, как будто они виделись накануне:
— Пока фрезерному мотор не сменят, заказы на фрезеровку брать не буду.
Широкий коридор делился как бы на две части. Под лампочкой, где висели стенгазета и выцветшая доска Почета, находилась официальная половина. Здесь секретарь комсомольского бюро Игорь Ванюшкин вел переговоры с неплательщиками членских взносов, советовался с членами бюро о некоторых нерастущих товарищах, а культпроп Саша Заславский консультировался у парторга Борисова, будет ли в Китае нэп или не обязательно.
На вторую половину коридора выходили поболтать, покурить; тут, у красного пожарного ящика с песком, рассказывали особого рода анекдоты, выясняли взаимоотношения, обсуждали роман Лени Морозова с Соней Манжула.
Комнаты лаборатории были разгорожены высокими шкафами на маленькие клетушки. Одна принадлежала измерителям, другая — автоматчикам и т. д.
Внутри клетушек ютились столы инженеров, стиснутые верстаками и стендами.
Каждая группа имела свои тайнички для инструмента, свои радости и огорчения.
Неотступно гудели моторы, сухо трещали фиолетовые вспышки разрядов, отделяя каждый угол плотной завесой шума, усиливая разобщенность людей.
После просторных, сосредоточенно тихих лабораторий института здесь казалось невыносимо шумно и тесно.
— Какие-то удельные княжества, вотчины, — возмущался Андрей.
Приняв дела от Майи Устиновой, он никак не мог выбрать себе подходящего уголка. Насупясь, шагал из одной комнаты в другую, что-то вымеривая и прикидывая. В крайней комнате он заметил низенькую дверцу, запертую на висячий замок. За ней оказалась крохотная, похожая на чулан комнатушка.
Вдоль некрашеных стен тянулись стеллажи с материалами. Из квадратного, заделанного решеткой оконца пробивался тусклый свет.
Пригнув голову, Андрей вошел в этот чулан, закрыл за собою дверь, прислушался: здесь был островок тишины.
Андрей велел перенести кладовку в другое место, а помещение вымыть и убрать с окна решетку. Каморка стала его кабинетом. В ней было холодновато и темно, так что днем приходилось включать лампочку, но все неудобства искупала тишина.
Новый кабинет, с легкой руки инженера Кривицкого, был окрещен «кельей отца Ондрея».
Лобанов распорядился очистить и крайнюю комнату, куда выходила дверь его кабинетика, лаборантам и техникам разместить свое оборудование в остальных двух, а инженерам с их письменными столами и чертежными досками перебраться сюда, в отдельное помещение.
Переселение было встречено в штыки, оно ломало устоявшийся годами порядок, оно не устраивало ни инженеров, ни лаборантов. Инженеры боялись оставить участки без «хозяйского глаза», лаборанты обижались, считая, что Лобанов хочет подчеркнуть разницу между людьми с высшим образованием и остальными работниками лаборатории. Кое-кто посмеивался — «новая метла» — и с любопытством ждал дальнейших событий.
— С вами-то хоть Лобанов посоветовался? — спросил у секретаря партбюро Борисова инженер Новиков.
Борисов с нарочитым равнодушием ответил:
— Зачем? Это вопрос чисто хозяйственный.
Между тем Андрей вовсе не желал уподобиться «новой метле». Лаборатория считалась передовой, и перестраивать всю ее работу он не собирался. Он будет заниматься своим прибором. Для этого ему необходимы тишина и несколько знающих инженеров, которые могли бы спокойно сидеть, думать и делать расчеты.
