Даниил Гранин
Искатели
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дверь распахнулась резко, уверенно, и на пороге лаборатории появился высокий, широкоплечий молодой человек. Голова его немного не доставала до притолоки. Солнце сквозь подмороженные окна било ему прямо в глаза, заставляя прижмуриться: от этого крупные, грубоватые черты его бледного лица обозначились еще резче. Сунув руки в карманы брюк, заправленных в белые бурки, он внимательно и как бы торжественно осматривал лабораторию.
Ветер ворвался за ним, взъерошив его светлые, закинутые назад волосы, помчался дальше, перебирая бумажки на столе у инженера Новикова, вырвав скользкую шумную кальку из рук Лени Морозова, вздувая белыми пузырями оконные занавеси.
Морозов недовольно обернулся и крикнул:
— Закройте дверь! Не лето.
Оба его помощника тоже обернулись. Монтер Петя Зайцев, которого за малый рост все звали Пекой, — с любопытством, старший лаборант Саша Заславский — с досадой. Толстое добродушное лицо его сморщилось, он с силой заскреб свои жесткие курчавые волосы, стараясь восстановить сбитый ход мыслей.
Второй час они испытывали присланный в срочный ремонт осциллограф, разыскивая причину повреждения. Вернее, это был не осциллограф, а сложная осциллографическая схема для специальных измерений. На молочном экране прибора вместо волнистой змейки упорно дрожало размытое зеленое пятно. Саша вздохнул. Разгадка каприза этой проклятой установки была вот-вот нащупана — и опять исчезла…
Напротив стенда, где испытывалась установка, за письменным столом работал инженер Новиков. Вошедший не спеша притворил дверь и направился было к нему, но в это время из соседней комнаты появился пожилой сутуловатый мужчина.
— Внимание! — тихо предупредил товарищей Пека Зайцев. — На нас надвигается Кривицкий.
Старшего инженера Кривицкого из-за его острого, злого языка остерегался даже техник Леня Морозов, которого вся молодежь лаборатории считала отчаянным парнем.
Придется разбирать всю установку, — деловито сказал Морозов, складывая кальку.
— Опять на два дня мороки, — нахмурился Саша. — Неужели нельзя найти порчу, не разбирая?
Им осточертел этот ремонт. Не успели кончить одно, хватайся за другое.
Полная анархия производства. Следовало бы поставить этот вопрос перед Майей Константиновной.
— Вопрос не прибор, — оборвал их разглагольствования Морозов. — Вопрос простоит долго.
Между тем Кривицкий, задержавшийся возле стола Новикова, вопросительно смотрел на посетителя.
— Могу я видеть товарища Устинову? — спросил тот.
— Майя Константиновна на совещании в месткоме.
— Вы по какому вопросу? — спросил Новиков, откладывая перо. — Из райкома?
— Нет, я… по личному делу.
Он произнес это с заминкой, но спокойно и почему-то весело; в его поведении таилось что-то непохожее на поведение случайного посетителя.
— Разрешите ваш пропуск, — сказал Кривицкий.
— «Лобанов Андрей Николаевич», — прочел он, шевеля тонкими бледными губами, потом показал пропуск Новикову. Нет, эта фамилия им ничего не говорила.
— Вы подождите, — посоветовал Новиков. — Майя Константиновна, вероятно, скоро придет.
Лобанов присел возле столика с надписью «Начальник лаборатории». Столик был стиснут с одной стороны шкафом, с другой — стендом.
— Интересно, как там Майя Константиновна воюет, — сказал Новиков, следя за Лобановым. — На этот раз к нашим показателям не придерешься.
— Показатели — это всего лишь арифметика, отозвался Кривицкий. На его сухом, вытянутом лице была прочно впаяна желчная усмешка, всегда несколько смущавшая Новикова.
— Вы закоренелый скептик.
— Правдивые слова не бывают приятны, приятные слова не бывают правдивыми, — сказал Кривицкий. — Вы собираетесь когда- нибудь испытывать предохранители?
— Не собираюсь, — с удовольствием ответил Новиков. — Мне поручено составить инструкцию. Это куда приятней, чем без конца испытывать одни и те же предохранители.
— Вас, очевидно, прельщает не сама инструкция, а последняя строка: «Составил инженер Новиков».
— А хотя бы и так, — засмеялся Новиков, сдувая пушинку с рукава своего тщательно отглаженного костюма. — Во всяком случае, это более творческая работа.
Стройный, щеголеватый, он располагал к себе какой-то откровенной беззаботностью. Кривицкий улыбнулся одними губами:
— Вы никогда не открыли бы своего призвания к составлению инструкций, если бы не ваше желание оправдать свое легкомыслие.
Новиков пожал плечами, ему не хотелось продолжать этот рискованный спор в присутствии постороннего. И Новиков и Кривицкий снова посмотрели на Лобанова. Он сидел, закинув ногу на ногу, не проявляя никаких признаков нетерпения, с интересом прислушивался к перебранке Лени Морозова со своим помощником, к разговору Новикова с Кривицким и внимательно, с каким-то откровенным интересом изучал помещение лаборатории. Новиков тоже огляделся, пытаясь представить себе впечатление постороннего человека от лаборатории.
В этот предвечерний час центральная комната лаборатории должна была показаться особенно красивой. Жаркими красками вспыхивали в закатных лучах зимнего солнца кусочки прозрачно-желтого янтаря, синие копья стрелок, монтажные панели, перевитые огненными жилками красной меди, серебристые столбики конденсаторов. На полках теснились высокие катушки проводов в пестрых шелковых нарядах изоляции. Над ними висели огромные выпрямительные лампы. Их зеркальная поверхность отражала синие квадраты окон с оранжевой лентой заката. Повсюду на приземистых столах лежали еще не ожившие, не связанные мыслью детали. Воздух был пропитан сложной застарелой смесью запахов канифоли, шеллачного спирта, озона, костяного масла. Неповторимый, свой запах для каждой лаборатории.
Новиков мечтательно прищурился, пробуя увидеть и себя среди этой живописной, деловито-внушительной обстановки; молодой, красивый, скромный научный работник, разбросанные по столу бумаги, мучительное творческое раздумье…
Кривицкий рылся в пыльной куче наваленных деталей. Он не видел в них ничего живописного. Просто старый хлам, в котором никогда не найти нужную вещь. И вся лаборатория тесная, неудобная: низкий закопченный потолок, громоздкие устарелые стенды, ветхие неудобные шкафы.
Заметив брезгливую усмешку Кривицкого, Новиков озабоченно взглянул на часы, прошел к столу начальника лаборатории и, присев на край стола, начал звонить по телефону. В лаборатории было шумно. Гудели генераторы, из соседней комнаты доносился визгливый скрежет электродрели. Новиков повторял в трубку:
— Олечка, вы меня слышите? Ровно в девять. Да нет, в девять.
Прикрыв микрофон рукой, он крикнул чубатому пареньку:
— Пека, скажи, чтобы там выключили этот душетерзатель! Кривицкий подошел к технику:
— Ну, Морозов, как дела?
Морозов задумчиво поправил золоченый зажим вечного пера в кармане кожаной куртки. Очевидно, пробился конденсатор. Придется менять.
Его подручный, лаборант Саша Заславский, сказал:
— Третий раз у них пробивается конденсатор… Может, надо чего-нибудь в схеме переделать?
— «Чего-нибудь», — передразнил его Морозов, — тоже мне мыслитель.
Они заспорили. Кривицкий молчал.
— Прошу прощения, — вдруг обратился к ним Лобанов. Он встал. — Разрешите мне полюбопытствовать?
Морозов нехотя покосился в его сторону:
— Чего тут любопытного?
Лобанов улыбнулся. Улыбка у него была широченная, во все лицо.
— Да просто ручки повертеть.
— Ну, повертите, — разрешил Морозов, взглянув на старшего инженера. — Все равно разбирать.
Минуту-другую они наблюдали, как посетитель, прочитывая предварительно надписи на панели, поворачивал рукоятки установки. Зеленое пятно на экране то вытягивалось, то сжималось в маленький яркий зайчик.
— Кстати, это не телевизор, а осциллографическая установка, — ехидно бросил Пека.
— Почему кстати? — сухо спросил Лобанов. — Кстати бывает только то, что остроумно. Я думаю, тут мало сменить конденсаторы. Важно выяснить, почему они пробиваются.
Поймав ироническую усмешку Кривицкого, Морозов с преувеличенным уважением спросил:
— Вы, случаем, не конструктор этого осциллографа?
Ребята развеселились. Человек, судя по всему, впервые видит осциллограф и берется указывать тем, кто, можно сказать, зубы съел на этом деле!
— Модест Петрович, — обратился Морозов к старшему инженеру, — так я начинаю разбирать?
Кривицкий кивнул.
— Вряд ли можно назвать такой метод научным, — глядя на Кривицкого, резко сказал Лобанов. Морщины сердитым фонтанчиком поднялись от переносицы по бугристому крутому лбу.
