А бабке Клаве мы с Максом тогда все свои накопления отдали и огород ей целый месяц пололи – короче, выкупили жизнь для рогатой.
– Геныч, мы ж на море собирались на недельку… А какое без тебя море? Плохо мне без тебя, брат…
Бесхитростный Малыш… Да на кого ж я тебя оставлю?
Мы познакомились на линейке в первом классе. А после первого урока подрались. Вернее, навалял мне тогда Максимка, хоть я и сопротивлялся очень отважно. И с тех пор не расставались – ели из одной тарелки, как скажет мама. Тогда, в детстве, у меня было два друга – Макс и Стас. Со Стасяном было весело, а с Максом – надёжно. Он был выше меня, сильнее и гораздо наглее. А поскольку меня, мелкого хлюпика, задевали частенько, Макс регулярно помогал отстаивать мою честь, и не раз – до кровавых соплей.
– Ничего без тебя не хочу, Геныч.
Не хнычь, Малыш, сгоняем мы с тобой на море. Обещаю.
Глава 8
Запах табака и мужского парфюма щекочет ноздри. Очень хочется открыть глаза, но веки будто свинцом налиты.
– Геныч, вот что ты за мудак такой, а?! – разрывает тишину возмущённый голос Жеки. – Пока ты тут бледным трупом прикидываешься, у меня все планы через жопу!
– Что ты орёшь, придурок? – тихо и недовольно рычит Кирюха. – Ему сейчас положительные эмоции нужны.
– Серьёзно, что ль? А мне они, думаешь, не нужны?! Где взять, не подскажешь? Ты взгляни на это унылое бревно… до хера положительных эмоций вызывает? Вот и я об этом. Слышь, Геныч, стране нужны герои, а ты тут прохлаждаешься. Ты вообще в курсе, сколько за эти дни в городе расплодилось хромоногих собак и кошек? Их кто по клиникам развозить будет? Я? Ни х*я! А голуби с отмороженными ногами?
– Женёк, хорош пургу нести, – вклинивается Кирюха. – Лето на дворе… Какое обморожение?
– Бля… Кирыч, вот что ты… Ночи-то, знаешь, какие холодные? Геныч, ты долго отдыхать собираешься? У нас так-то активная движуха намечалась… забыл? Я уж молчу о том, что ты самым возмутительным образом не откликнулся на призыв Родины! Или ты так от армии косишь? А то, может в военкомат стукнуть? Эти-то, кого хочешь поднимут.
– Женёк, ты идиот! – констатирует Кирюха и я с ним отчасти солидарен.
– Ну, коне-эчно!.. Уж лучше сидеть, как ты, – с тоскливым е*лом, будто на похоронах. О! Я сегодня, кстати, Макса встретил в хозяйственном магазине, так он прикупил мыло, верёвку и табуретку… Не знаешь, к чему бы это? На джентльменский набор как-то не тянет. Геныч, а ты что думаешь?
Что ты долбоёб!
– Жек, какой ты долбоёб! – подслушал мои мысли Кирюха. И заржал. Его смех прозвучал так неожиданно и своевременно. И мне тоже захотелось смеяться.
– Вот и отец мне то же самое говорит, – сокрушается Жека. – Ты, говорит, сын, что-то в последнее время сам не свой и несёшь всякий бред, как будто тебя Геныч покусал. Так ведь ещё и курить стал! Слышь, Геныч, я ж теперь курю – ослабляю иммунитет! И всё из-за тебя. Ты, кстати, не возражаешь, если я здесь закурю?
Можешь даже застрелиться, олень.
– Но это, брат, ещё не самое страшное!.. Со мной случилась беда похлеще импотенции! Могу… но не хочу! Пропало у меня это… Кирюх, ну как это по культурному называется? Ну… когда хочется спариваться…
– Либидо?
– Вот-вот – оно! Накрылось, Геныч, моё либидо! А всё ты! Как-то ты всё же повлиял на это дело… Не подскажешь, что бы это значило? Может, ты вдохновляешь мой жезл, м?
– Жек, заткнись, а, – хрюкнул Кирюха, – а то ведь он с перепугу и просыпаться передумает.
Вот уж наоборот – хочется прямо сейчас подорваться и постучать в дружеский бубен.
– Геныч, а ты мне, кстати, косарь должен! Помнишь, тебе на презервативы не хватило?
– Что-то многовато для презервативов, – с сомнением заметил Кирюха.
– Да тебе, монах высокогорный, и одной резинки многовато, а Геныч много брал. Слышь, Геныч, не забыл большую Вальпургиеву ночь? Вставай, долг платежом красен! Ты это… – голос Жеки вдруг надломился, а моё предплечье сжала крепкая ладонь. – Ты мне очень нужен, брат… Знаешь, я ведь всю ночь репетировал, а тебе всё равно не смешно.
Мне очень смешно, Жек. Правда.
– Грустно без тебя, Геныч… и пиZдец как херово.
* * *
Звук, похожий на комариный писк, ввинчивается прямо в мозг.
– Ы-ы-и-и… ы-ы-и-и….
Чтобы понять, кто меня оплакивает, мне вовсе не надо слышать голос. Наташка. Младшая сестрёнка Жеки и моя головная боль.
Как же мне утешить тебя, маленькая влюблённая зайка?
Дневной свет больно полоснул по глазам, и, едва их приоткрыв, я тут же зажмурился. Переждал немного, послушал тоскливое подвывание, и попробовал снова – постепенно.
Милота! Аккуратный красный носик, искривлённые в скорбной гримасе губки и крокодильи слёзы на нежном кукольном личике.
– Эй… – зову её, но из горла выходит лишь глухой скрежет.
И всё же сработало. Огромные синие глаза с длинными, слипшимися от слёз, ресницами испуганно уставились на меня, пару раз моргнули… И Наташка, сдавленно пискнув, вдруг сорвалась с места и рванула наутёк.
Вот и вся любовь! Пойми этих женщин.
А уже через несколько секунд передо мной вырос Жека. А зарос-то – как Бармалей!
– Геныч, – он нервно хохотнул, – что ж ты вечно так не вовремя, а? Я там такую медсестричку склеил… – он заулыбался, а глаза заволокло слезами.
– Так… – с голосом по-прежнему беда. Я с трудом прочистил горло и придушенно просипел: – Это ты по ней рыдаешь?
– Иди на хер, придурок! – Жека в два шага одолел расстояние между нами и, уткнувшись лбом мне в бок, беззвучно затрясся.
Я же, подавив внезапное желание погладить его по черноволосой башке, спросил первое, что упало на язык:
– Жек, ты там ржёшь, что ли?
Обхватив меня своими ручищами, Жека яростно трёт лицо об казённое одеяло и теперь действительно смеётся.
