– Хорош меня щупать, придурок, – ворчу недовольно, чтобы скрыть смущение, а слова отдаются болезненными спазмами в голове.
– Да ты сам придурок, понял? – он поднимает голову, больше не пряча покрасневшие блестящие глаза, и внимательно вглядывается в меня. – Геныч, ты как… выспался, надеюсь? Что-нибудь болит?
Болит всё! Но у самой двери, обхватив кулачками острый подбородок, жмётся к стене Наташка, и под её испуганным взглядом я отрицательно качаю головой. Но она не качается.
– Нет, – выдыхаю шепотом, а Жека быстро оглядывается на сестру и шепчет мне с заговорщическим видом:
– Вот она, великая целебная сила слёз девы невинной. После такого, Геныч, ты просто обязан… – Жека делает страшные глаза и поворачивается к сестрёнке: – Натах, колись, как тебе удалось разбудить нашего спящего красавца, а? Ты его поцеловала, что ль?
– Дурак, – огрызается она, стремительно краснея.
– Ещё какой дурак! – охотно соглашается Жека. – Что ж я сам-то не догадался? Геныч, да я бы тебя ещё в первый день зацеловал.
– Я б тогда… тебя усыпил. Ты свою рожу небритую видел? – сиплю едва слышно, стараясь не морщиться от боли.
– Да ты на свою посмотри! Упырь и то румянее. А небритый я по твоей вине, между прочим. Мы с пацанами обет дали – не бриться, пока ты в спячке. Вот так пробудился б ты через годик и узнал бы одного Малыша, у него-то, один хер, ничего не растёт. Зато нам с Кирюхой к тому времени бороды как раз щекотали бы яй… – Жека запнулся и перевёл взгляд на хихикающую Наташку. – Так, хорош уши греть, медперсонал созывай. У них что там, тихий час, что ли? Пошевеливайся, Натах!
– Не надо меня учить, ясно?! – недовольно пищит Наташка, а в моей голове будто вспышка…
«Не надо меня учить водить мою машину, ясно?»
«Да пошёл ты!»
– Э, Геныч, ты чего?.. Ты что так дышишь, тебе плохо, что ли?
– Жек, – я вглядываюсь в его глаза. – А-а… Анжелика… она… как?
– Да как… нормально… Отлично! – зло рявкает он, передёрнув плечами, и тут же отвлекается на Наташку, у которой глаза стали, как два блюдца: – Ну, чего ты застыла? Ладно, я сам сгоняю.
Он резво подрывается с места, но мне совсем не нравятся его ответ и Наташкин испуганный вид.
– Жень, у него же кнопка вызова на стене, – лепечет малая.
– Стой, Жек… – окликаю его.
– Сейчас, Геныч, мам Гале звякну, а то она тока-тока отошла.
– Жек! – рычу угрожающе, ощущая, как разгоняется сердце, а в голове долбит молот. – С Анжеликой что?!
Он останавливается у самой двери и, не оглядываясь, выталкивает из палаты упирающуюся Наташку:
– Бегом ушла отсюда!
Затем разворачивается и прёт на меня с каменной рожей. Лупит ладонью по кнопке на стене и ухмыляется:
– Геныч, ей легче, чем тебе! А за подробностями – это к врачам. Меня, честно говоря, больше волнует твоё состояние…
Лишь на короткий миг я испытываю облегчение, но тут же понимаю, что Жека мне врёт. Отчего-то я это точно знаю. Но он продолжает улыбаться и выдерживает мой взгляд, а в следующий момент пространство вокруг наполняется любознательными людьми в зелёных костюмах и с азартом игроков в глазах. Зелёные человечки быстро оттесняют моего брехливого друга, который выкрикивает, что он здесь, рядом, и никуда не уйдёт… Но сейчас мне всё равно, я прикрываю глаза и больше не слышу, о чём говорят колдующие надо мной врачи, не реагирую на их манипуляции… Я вспоминаю Анжелику в желтом сарафанчике и понимаю, что больше никогда не увижу её улыбку… потому что… Потому что я откупился от неё…
Глава 9
Две недели спустя
«У человека две жизни, и вторая начинается тогда, когда мы понимаем, что жизнь всего одна».
Об этом мне сказал Жека, а ему – старик Конфуций. Это он правильно сказал, и я с ним полностью согласен.
Но почему это понимание больше недоступно Анжелике? Такая красивая и такая вреднющая, она должна была жить. Даже ради того, чтобы ловить на себе восхищённые и завистливые взгляды, кружить мужикам головы, радоваться подаркам – дорогим и не очень… Чтобы видеть закаты и рассветы, чтобы солнце ласкало кожу… Чтобы просто сказать кому-то «Привет!» и услышать в ответ: «Привет, Красивая!» А у неё больше ничего этого не будет.
Слёз отчего-то не случилось. Было мучительное чувство вины, пожирающее меня изнутри. Если бы я не позволил Анжелике сесть за руль… Если бы элементарно зажал тачку… Если бы не приревновал её к Кирюхе… Если бы я не любил её! Этих «если бы» за столько дней в моей голове столпилось – не счесть. И что мне до того, что это якобы судьба? А почему она распорядилась таким образом? Почему именно Анжелика, а не я? Что это за лотерея такая? Или смерть забирает лучших? Вот мать Анжелики думает именно так.
Она пришла к нам на следующий день после аварии. За компенсацией. Наверное, мама смогла бы найти для пьяной от горя женщины какие-то слова утешения, но моя мама была рядом со мной, а Анжеликину родительницу встретил отец и без лишних расшаркиваний пообещал прикопать её рядом с дочерью, взяв все расходы по погребению на себя. На том и разошлись. Вот такая она… судьба.
Но нет – я вовсе не настолько отважен, чтобы поменяться местами с Анжеликой. Моя жизнь – это подарок, которому я безмерно рад и благодарен Богу за второй шанс. И моей маме, и пацанам, и всем, кто стал моими якорями.
Мне сложно представить, как обошёлся бы этот мир без меня. Особенно мама… Об этом мне даже подумать страшно. А пацаны… И если за Кирюху я ещё спокоен (он погорюет, конечно, но не сломается), то ни Малыша, ни Жеку я совсем не готов оставить без присмотра. Черт, а Пальма!.. Как же она без меня?
Восемь лет назад я подобрал тощего щенка, испуганно мечущегося посреди дороги. Малыш оказался девочкой. Отец ни в какую не соглашался принимать на свою территорию безродную дворнягу, и тогда я предложил ему
