— За нашего кюре, монсеньор, — ответил я, — за человека, который научил меня читать и которому я столь многим обязан.
— А почему ты не просишь за кого-нибудь из своих братьев? — спросил он. — Сдается мне, ты говорил, что у тебя их много и все нуждаются в средствах.
— Это правда, монсеньор, — сказал я, — но для меня признательность важнее родственных чувств — таким уж меня создал Господь. И после всех благодеяний, которыми я вам обязан, Вашему Преосвященству судить, насколько лучше я служу, нежели остальные.
— Посмотрим, — засмеялся он, — возможно, я подвергну тебя серьезному испытанию раньше, чем ты думаешь.
Я уже готов был ответить, когда вошел принц Конде{37}, — это заставило меня оставить благодарности при себе и подвинуть ему кресло. Он пробыл недолго, и господин кардинал, провожая его до дверей кабинета, заметил господина де Шаро, — он тогда был еще скромным приживалом, но впоследствии стал известен нам как капитан лейб-гвардии{38}, губернатор Кале, герцог и пэр. Господин кардинал терпеть его не мог и, тотчас удалившись обратно, велел мне срочно разыскать капитана своей лейб-гвардии. Найдя последнего, я возвратился с ним в покои господина кардинала, и тот приказал отделаться от назойливого посетителя любой ценой — и пусть-де передаст гвардейцам, чтобы в другой раз не подпускали его к дверям, а не то капитану несдобровать. Капитан лейб-гвардии спросил, не прогнать ли Шаро из приемной вообще.
— Я такого не говорил, — последовал ответ. — Но входить ему больше не позволяйте.
Распоряжение вмиг распространилось по всему дому, и от бедняги всяк начал отворачиваться как от зачумленного. Не знаю, догадался ли он, что стал предметом пересудов, но он не подал никакого виду и провел в приемной еще три долгих часа. Господин кардинал, собиравшийся уходить, отправил меня взглянуть, там ли он, и когда я доложил — да, ждет, — предпочел задержаться, нежели встретиться с ним. На следующий день тот снова появился у дверей; тут уж гвардейцы преградили ему путь, а капитан, которого он попросил позвать, ответил, что господина кардинала нет на месте. То же случилось и в два последующих дня: как он ни осаждал двери, а господина кардинала увидеть не смог. Но, зная, что Его Преосвященство пойдет к мессе, он на третий день подкараулил его в коридоре. Гвардейцы снова прогнали его, но Шаро, не желая уходить, укрылся в нише для мраморной статуи и, когда господин кардинал проходил мимо, выкрикнул оттуда:
— Монсеньор, ваши гвардейцы не дают мне пройти, но если меня отгоняют от дверей, я влезаю через окно!
Увидев его в нише, господин кардинал не смог удержаться от смеха, а впоследствии не только отменил свой приказ, но и сделал для Шаро еще немало добра. Тот, добившись своего, упорно продолжал приходить, при этом не прося кардинала ни о чем, хотя и явно нуждался. Это пришлось кардиналу по нраву: он ценил бескорыстных людей и стремился вознаграждать их, не вынуждая к искательствам. И вот Шаро представилась возможность столь благоприятная, что он решил попытать счастья у Его Преосвященства: однажды, когда господин кардинал пребывал в хорошем расположении духа, он сказал ему:
— Если позволите, монсеньор, я прошу дать мне шанс приобрести двести тысяч экю, и это не будет стоить ни Королю, ни вам ни единого су.
— Каким же образом, Шаро? — улыбнулся господин кардинал.
— Через женитьбу благодаря вашему предстательству, монсеньор. Я нашел великолепную партию — и, если Ваше Преосвященство замолвите за меня словечко, моя судьба решена.
— Если речь только об этом, — ответил кардинал, — можешь на меня рассчитывать.
Шаро с благодарностью бросился на колени и воскликнул, что единственное, чего он желает, — чтобы он испросил для него руки мадемуазель Л’Эскалопье. Это очень всех удивило, ибо было известно, с какой неохотой кардинал вмешивается в дела подобного рода. Родители девушки не посмели отказать человеку, единолично управлявшему государством. Так Шаро вступил в брак с очень богатой женщиной, что позволило ему купить высокую должность, а кардинал, который всегда окружал Короля всецело преданными себе людьми, содействовал его назначению капитаном телохранителей.
Тем временем, как я упоминал ранее, освободилось маленькое аббатство, и всемилостивое пожалование им я послал нашему кюре, что произвело двоякий эффект: кюре чуть не умер от счастья, а мой отец с мачехой — от досады. Они все приехали в Париж: кюре — чтобы поблагодарить меня, а отец с мачехой — чтобы высказать тьму упреков. Сперва они заявили, что мне должно быть стыдно помогать посторонним, когда мои собственные братья так нуждаются; после того, выпустив пар, сменили тон и стали просить у меня новое аббатство. Я ответил: не моя вина, что они его не получили, ибо при дворе не всегда удобно просить о чем-либо, а быть навязчивым — и вовсе верное средство остаться ни с чем. А еще я добавил, что, если уж господин кардинал решил вознаградить простого пажа, значит, меня могут ожидать и другие милости, но — за другие услуги, и не раньше; что совесть моя при мне, и хоть я и не занимаю большую должность, но немедля вспомню о том, к чему обязывает меня долг чести, прежде всего остального. Немного умиротворив этой надеждой отца с мачехой, я все-таки не смог отделаться не только от них, но и от всей нашей провинции — узнав, что кюре пожалован аббатством, все мои родственники посчитали, что за меня нужно держаться просто из охоты грести милости охапками. Были даже родственники из глухомани в Берри, где я никого не знал и даже ни разу не видел. Сначала они подробно рассказали мне о своей генеалогии, объяснили, что являются моими родственниками в третьей степени; потом же присовокупили, что по этой причине рассчитывают получить от меня какую-либо должность. На это я возразил, что, несмотря на огромное желание, сам я никаким влиянием не обладаю; поверить в это нетрудно — ведь я покуда ничего не сделал даже для своих братьев — родни первостепенной: будет справедливо, если они получат преимущество перед теми, кто состоит со мной в третьей степени родства; при этом нельзя пренебречь и родней второй степени, а уж когда все эти окажутся при должностях — вот тогда я мог бы похлопотать еще и сделать все, что в моей власти. Тут они все поняли и наконец удалились, оставив меня в покое.
И вот час, о котором я так мечтал, наконец настал — я перестал быть простым пажом. Господин кардинал дал мне двести пистолей на новое одеяние; когда же он сказал, что оставляет меня в числе своих дворян, я проникся надеждой, что для меня сразу найдется какое-нибудь дело. Действительно, без дела мне сидеть не пришлось: я возил в Англию и Шотландию шифрованные письма, а так как в этих странах уже было неспокойно{39}, то меня остановил отряд солдат английского короля, заподозривших, будто бы я один из бунтовщиков. Меня тотчас обыскали, но так как я спрятал письма в седле почтовой лошади, изготовленном в Париже по моему особому заказу, то ничего не нашли, а лишь сломали двойные металлические пластины, меж коих находился тайник. Они осмотрели все что смогли, пошарили и под седлом, но, не найдя спрятанного, спросили, откуда я еду, куда направляюсь и еще много чего в этом роде. Я отвечал, — как и собирался в подобном случае, — что я путешествующий молодой дворянин. Это вызвало у них подозрения — они решили, что взятый мною экипаж едва ли подобает человеку, каким я хочу казаться. Из-за этого меня задержали на четыре или пять дней, чем я был немало встревожен. Полагаю, мне поручили дело весьма деликатного свойства, и, будь я раскрыт, можно представить, что бы со мною сталось. Меня, впрочем, ободряло то, что письма мои по содержанию походили на черную магию и прочесть их смог бы разве что сам дьявол. Они были написаны отнюдь не буквами алфавита, как принято писать письма, а черточками, при этом одна и та же черточка подразумевала двадцать разных слов, и понять написанное мог лишь тот, у кого был ключ. Поясняя, скажу лишь, что каждая черточка обозначала целое слово в строке из святого Августина{40}. Чтобы зашифровать его, под черточкой писали номер страницы, нужной строки и номер слова в строке по порядку, а для лучшего понимания шифра черточка должна была отмечать первую букву в слове. Например, если речь шла о слове «буду», стоявшем на десятой странице святого Августина в десятой строке пятым по счету, то шифр выглядел так: 10 | 105.
Предоставляю, таким образом, судить, какой чародей справился бы с этой загадкой, и все-таки я не переставал трястись от страха, хорошо понимая, что если письма обнаружат, то меня станут пытать тем мучительней, чем сильнее окажется интерес к их содержанию.
На мое счастье, они не только ничего не нашли, но и доверились моему возрасту, посчитав, что юноша не способен быть посланцем в такого рода предприятиях, а потому отпустили, так что я смог и письма передать по назначению, и получить ответ. Меня хорошо наградили за эту поездку: я получил чек на две тысячи экю; уполномоченный казначейства удержал было с них некоторую сумму при выплате наличных, но был изгнан со службы, едва я пожаловался на это господину кардиналу. Не знаю, какую роль сыграло мое путешествие или же, быть может, английский народ так легко взялся за оружие, но три королевства, о которых идет речь{41}, вдруг всколыхнулись, начались смуты и беспорядки, король Англии, проявлявший по отношению к нам недружественные намерения{42}, поимел столько неприятностей у себя дома, что ему стало не до других.
