— Марш к себе в чу… — то есть, в спальню! — просипел он в сторону Гарри. — Дадли, а ты… ты просто марш отсюда.
Гарри кругами ходил по своей новой комнате. Кто-то неизвестный узнал, что его переселили из чулана, и этот кто-то также знал, что первое письмо он не получил. Может быть, они попробуют ещё разок? Уж на этот раз Гарри устроил бы всё, как надо. У него в голове уже родился план.
Будильник, починенный накануне, прозвонил ровно в шесть. Гарри быстро хлопнул по нему и беззвучно оделся. Самое главное — никого не разбудить, повторял он про себя, спускаясь вниз. Света он нигде не зажигал. Он собирался выйти на угол Оградного проезда, подождать почтальона и забрать у него почту для дома 4 прямо там, на улице. С бешено бьющимся сердцем он пробирался через тёмную прихожую к парадной двери, как вдруг…
— А-а-а!
Гарри подскочил, как ужаленный; ему показалось, что вместо коврика он наступил на что-то большое и мягкое — и живое!
Наверху включился свет, и Гарри к своему ужасу обнаружил, что большое и мягкое оказалось дядиным лицом. Дядя Вернон лежал в спальном мешке прямо у двери, явно намереваясь воспрепятствовать в точности тому, что Гарри пытался осуществить. Он поорал на Гарри с полчасика, устал и велел ему пойти и заварить чаю. Гарри поплёлся на кухню, а когда он вернулся, почта уже пришла (она свалилась дяде Вернону прямо в руки). Гарри сумел разглядеть три конверта, подписанных зелёными чернилами.
— Я хочу… — начал он, но было поздно — дядя Вернон уже рвал письма в мелкие клочья, прямо у него на глазах.
На работу дядя Вернон в тот день не пошёл. Он остался дома и заколотил гвоздями щель для писем и газет.
— Понимаешь, — объяснял он тёте Петунии слегка неразборчиво, потому что держал полный рот гвоздей, — если они так и не смогут их доставить, то придётся им эту затею бросить.
— Знаешь, Вернон, я как-то не уверена, что это подействует.
— Э, Петуния, этот народец — они себе на уме, будь покойна. У них всё не так, как у нас с тобой, — отвечал дядя Вернон, пытаясь забить очередной гвоздь куском пирога, который тётя Петуния ему только что принесла.
В пятницу Гарри пришёл по меньшей мере десяток писем. Поскольку щели в двери больше не было, в дом их протиснули под дверью и с обеих сторон косяка, а парочка залетела через вентиляцию в ванную на нижнем этаже. Дядя Вернон снова остался дома. Он собрал все письма, сжёг их, вытащил молоток и забрал досками обе двери — и парадную, и ту, которая выходила во двор. Выйти из дома теперь было невозможно. Работая, он мурлыкал себе под нос «Потихоньку по тюльпанам»[9] и вздрагивал от любого звука, даже негромкого.
В субботу ситуация начала слегка выходить из-под контроля. Двадцать четыре письма для Гарри проникли в дом, в свёрнутом виде, внутри двух дюжин яиц, которые озадаченному молочнику пришлось вручить тёте Петунии через форточку в гостиной. Пока дядя Вернон накручивал телефон, пытаясь выяснить, на кого следует орать на почте и в бакалее, тётя Петуния смолола письма в мясорубке.
— И кому же так мог понадобиться именно ты? — недоумённо спросил Дадли у Гарри.
Утром в воскресенье дядя Вернон сел завтракать в отличном расположении духа, хотя выглядел он, прямо скажем, неважно.
— Почта по воскресеньям не работает, — радостно пояснил он, намазывая джемом утреннюю газету[10], — а значит, эти проклятые письма не…
Что-то прогремело в трубе, вылетело из камина и пристукнуло его по затылку. Дядя Вернон смолк на полуслове. В следующее мгновение штук тридцать или сорок писем последовали за первым очередью, как из пулемёта. Все пригнулись, кроме Гарри, который вскочил, пытаясь поймать хотя бы одно…
— Вон! ВО-ОН!
Дядя Вернон сгрёб Гарри в охапку и выкинул в прихожую. Тётя Петуния и Дадли выскочили следом, прикрывая головы, потом выбежал сам дядя Вернон и захлопнул дверь. Судя по звукам, доносящимся из столовой, письма продолжали струиться — они шелестели, отскакивая от стен, и шлёпались на пол.
— Значит, так, — сказал дядя Вернон, пытаясь сохранять спокойствие в голосе, но в то же время выдирая огромные клочья из своих пышных усов. — Сейчас всем быстро собираться, и чтобы через пять минут были здесь в полной готовности. Мы уезжаем. С собой — только смену одежды. И без разговоров!
С одним оставшимся усом он выглядел так устрашающе, что возражать никто не посмел. Через десять минут все четверо кое-как протиснулись через забитую дверь и забрались в машину. Дядя Вернон взял с места и помчался по направлению к шоссе. Дадли хлюпал на заднем сиденье — дядя Вернон треснул его по лбу за то, что он всех задерживает, а он всего лишь упихивал в сумку компьютер, видеомагнитофон и телевизор.
Они ехали. И ехали. И ехали. Даже тётя Петуния не осмеливалась спросить, куда они ехали. Время от времени дядя Вернон круто разворачивался и ехал в обратном направлении.
— Оторваться… От них надо оторваться… — бормотал он при этом.
Весь день они ехали, ни разу не остановившись — ни отдохнуть, ни перекусить. К вечеру Дадли голосил не переставая. Ещё ни разу в жизни ему не было так плохо. Он был голоден, он пропустил целых пять любимых передач, да и без того, чтобы разнести на экране компьютера какого-нибудь космического пришельца, он тоже никогда так долго не обходился.
Наконец дядя Вернон затормозил около угрюмой гостинички на окраине какого-то большого города. Дадли и Гарри досталась комната с двумя кроватями, застеленными влажным несвежим бельём. Дадли вскоре захрапел, но к Гарри сон не шёл. Он сидел на подоконнике, глядя вниз на огни проезжающих машин, и думал…
На следующий день все завтракали лежалыми кукурузными хлопьями и хлебом с консервированными помидорами. Они уже заканчивали, когда к их столику подошла хозяйка гостиницы.
— Прощения просим, но может, из вас кого зовут Г. Поттер? У меня тут, значит, вот таких вот — целая гора на стойке валяется.
В руке она держала письмо, повернув его так, что на нём ясно читалось:
Г. Поттеру
Комната 17
Гостиница «Придорожная»
Кокворт
Гарри протянул руку, но дядя Вернон ловко выбил письмо из рук женщины.
Она с удивлением посмотрела, как оно упало на пол.
— Я их заберу, — сказал дядя Вернон, быстро встал и аккуратно вытолкал хозяйку из столовой.
— Милый, не лучше ли просто поехать домой? — робко предложила через несколько часов тётя Петуния, но дядя Вернон не обратил на неё никакого внимания.
Он напряжённо что-то искал — что именно, никому, кроме него, не было известно. Он завёл машину по грунтовой дороге в чащу леса, вылез, огляделся, покачал головой, забрался обратно, и они отправились дальше. Та же история повторилась посреди свежевспаханного поля, на подвесном мосту (в точности на середине между опорами) и на верхнем уровне многоэтажной автостоянки.
— Папа у нас чокнулся, правда, мамочка? — покорно спросил Дадли у тёти Петунии. День клонился к вечеру. Дядя Вернон выехал на берег моря, вышел из машины, запер всех внутри и исчез.
Начался дождь. Крупные капли барабанили по крыше машины. Дадли шмыгнул носом.
— Сегодня понедельник, — обратился он к матери. — Вечером будут показывать «Великого Умберто». Я хочу жить где-нибудь, где телевизор!
Понедельник. Гарри вдруг вспомнил: если сегодня и вправду понедельник (а Дадли по части дней недели можно было верить, он отсчитывал их по телепередачам и никогда не ошибался) — значит, завтра, во вторник, Гарри будет одиннадцать лет. Надо признать, что его дни рождения никогда особенно весёлыми не были; в прошлом году Дурсли подарили ему вешалку для рубашек и пару старых носков дяди Вернона. Но всё равно — не каждый же день тебе исполняется одиннадцать.
Вернулся дядя Вернон, широко улыбаясь. С собой он нёс длинный тонкий свёрток; вопрос тёти Петунии о том, что это он купил, он пропустил мимо ушей.
— Местечко нашёл — загляденье! — сказал он. — А ну-ка! Все на выход! Снаружи было уже очень зябко. Дядя Вернон указывал куда-то в море, в направлении чего-то, похожего на скалистый утёс, довольно далеко от берега. На верхушке утёса примостилась невообразимо жалкая и дряхлая лачуга. Уж чего-чего, а телевизора там, скорее всего, не было и в помине.
— В прогнозе — шторм! — ехидно продолжал дядя Вернон, похлопывая руками. — А этот джентльмен любезно согласился предоставить нам свою шлюпку!
К ним и в самом деле вперевалку направлялся беззубый старик, который с едкой ухмылкой махал в сторону утлой лодчонки, прыгавшей на привязи в свинцово-серой воде залива.
— Я тут уже кое-что прикупил сухим пайком, — сказал дядя Вернон, — так что — по местам!
В лодке все немедленно промёрзли до костей. Промозглый ветер швырял воду в лицо пригоршнями; ледяные брызги, смешанные с дождём, пробирались за шиворот. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем они достигли, наконец, утёса. Дядя Вернон, оскальзываясь на камнях, первым поднялся к полуразрушенной хибарке.
