Когда я вышла из дома, небо было голубым и далеким. К тому времени, как я покинула рынок, на нем появились жемчужно-серые тучи, до которых, кажется, можно достать рукой. Дождь забрызгал тротуар, и щенок, принадлежащий бездомному, который обитает возле нашей станции метро, забрался под свое одеяло так, что торчит только его черный нос. Я кладу евро в кружку, от души надеясь, что оно пойдет на собачий корм, а не на коньяк.
* * *
Сегодня я пекла имбирный пряник и в решающий момент обнаружила, что у меня нет черной патоки. Вместо нее я влила гранатовую, так как это единственная патока, которую я нашла в Париже. Анне понравилось, а Лука сморщил нос и сказал: «Чего-то не хватает». Быть может, в один прекрасный день он станет победителем на конкурсе дегустаторов в «Адской кухне»[37].
* * *
– Ты помнишь песчанку Домитиллы, которая разбилась? – вместо приветствия спросила меня Анна, вернувшись из школы. – Так вот, Домитилла просто выбросила ее. Прямо в мусорный бак. А ты хочешь узнать о ее другой песчанке?
– Конечно, – ответила я, покривив душой.
– Она не смогла ее выбросить, так как песчанка потерялась где-то в доме и умерла. Так что теперь будет вонять. Домитилла в самом деле не умеет обращаться с домашними питомцами.
* * *
Окна моего кабинета выходят прямо на серые скошенные крыши домов на другой стороне улицы Консерватории. Я люблю смотреть, как дождь стекает с шифера, образуя темные реки, которые устремляются в канавы. Напротив живет кошка, хозяйка которой выставляет ее на маленький балкон, когда делает уборку в квартире. Эта кошка не в таком восторге от дождя, как я.
* * *
Я только что взяла остатки супа из цветной капусты с картофелем, добавила замороженный горошек и немного тайского соуса из кориандра и запустила все это в блендер. Получился сказочный суп, ярко-зеленый и очень полезный. Дети съели все до последней капли.
* * *
Марина посадила Мило на диету. Чихуахуа должны весить около семи фунтов, а в Мило больше двадцати семи. Он похож на холодильник 50-х годов: приземистый, корпулентный и закругленный с боков. Очевидно, ветеринар рекомендовал давать овощи, так что на обед Мило получает брокколи, сваренную на пару, с капелькой масла, и какой-то диетический собачий корм, сдобренный домашним куриным бульоном.
* * *
Сегодня Анна засыпала меня вопросами в метро: «Ты помнишь, когда у тебя начали расти груди? Сколько тебе было лет? Тебе было пятьдесят? Груди продолжают расти до тех пор, пока не умрешь?» Я не смела поднять глаза, чтобы посмотреть, сколько англоязычных пассажиров едут вместе с нами.
* * *
Около семи часов осенний свет становится ясным и голубоватым, цвета снятого молока. Все официанты стоят, прислонившись к дверям своих ресторанов, и курят в ожидании клиентов.
Гимн Малиновки
За одну только неделю в октябре я перепутала «интуицию» с «интонацией», «кран» с «крабом» и «возрождение» с «возмущением». А обратившись к моему другу Филипу, назвала его «Париж». Да еще засунула рулон бумажных полотенец в посудомоечную машину и спасла его в последний момент.
В середине ночи я пришла к печальному выводу, что мой мозг умирает. Слова – орудие моего ремесла, мой хлеб насущный. В темноте мне все стало совершенно ясно: я превратила Филипа в Париж, потому что подцепила воспаление мозга. Или (спасибо статье, которую я недавно прочла в «Нью-Йорк таймс») болезнь Хантингтона[38]. Утром я поддалась на напевы сирен Гугла и напечатала слово «Хантингтон».
Сайт клиники Мэйо[39] специализируется на утешительной манере речи. Вскоре выяснилось, что, пока я не начала ронять чашки, мне не грозит этот диагноз. Затем, как раз когда я расслабилась, мне попался следующий бодрый пассаж: «Вам решать, проходить ли тест на ген – это ваше личное решение. Некоторые не выносят неопределенности относительно наличия неправильного гена; для других же осознание, что у них имеется этот дефект, обременительно».
Обременительно? Первой моей реакцией было презрительное фырканье. Я нахожу обременительным сознание своей неизбежной смерти, и мне не требуется предупреждения какого-то там гена об этом близящемся рандеву. Но минуту спустя до меня дошло, что глупо, с моей стороны, придавать значение определению «неправильный ген», данному клиникой Мэйо. Вместе со всем человечеством я унаследовала неправильные гены, которые все поголовно запрограммированы на смерть. Вот осознание этого – вещь довольно мудреная.
В молодости я обычно лежала по ночам в постели, заучивая стихи. Наш дом был одержим поэзией, а я была послушной старшей дочерью. Я читала наизусть оду Д. Г. Лоренса, обращенную к змее, восхищаясь звучанием фразы «тащила желтую вялость тела по земле». Я никогда ни с кем не делилась своими заветными стихами, особенно с моим отцом-поэтом. У него в мозгу, наверно, хранилась тысяча стихотворений, если не больше. За обедом он разражался отрывком из «Короля Лира», за которым следовали пара катренов Блейка и стихотворение на шведском языке. Мои амбиции, напротив, были скромными и тайными: мне нужно было несколько стихотворений, только и всего. Я хотела всегда иметь под рукой именно эти слова, хотела знать, что река Кольриджа Альф бежит «в пещерах, бесконечных для человека, к бессолнечному морю», а заснеженный лес Фроста бросает вызов тем, «кто дает зароки».
Поступив в колледж, я перестала заучивать поэзию, отложив это до тех пор, когда у меня будет больше времени. Но сейчас, когда я лежала в темноте, думая о кране, превратившемся в краба, мне пришло в голову, что у меня может не хватить времени на то, чтобы запомнить даже совсем немного стихов. Моей бабушке диагностировали старческое слабоумие, и последнее десятилетие своей жизни она провела в молчании. Мой отец, мой дорогой отец, хранивший в памяти тысячу стихотворений, приобрел привычку смотреть, как падают листья с деревьев. Вместо того чтобы вплетать эти листья в слова, он просто позволяет им падать. Какая жестокая судьба: следить, как осыпаются листья, не повествуя об этом; горевать, не создавая ничего нового; стареть, не описывая этот процесс.
В прошлом году, наблюдая, как он борется с возрастом, крадущим у него слова, я подумала, что мне нужно выучить еще несколько стихотворений, дабы не унаследовать эту славную ночь без слов. Здесь я полностью привожу стихотворение, которым возобновила это занятие: «Их одинокие старшие» У. Х. Одена.
В тени сидел однажды летним днемИ звукам я внимал в саду своем.
Как правильно, что ягоды и птицыСловами не умеют объясниться.
Малиновка природе гимн поетИ знает только эту пару нот.Цветы о чем-то тайном размышляют,Задумчиво головками качают.
Цветы и птицы не способны лгать,Не знают, что придется умирать.Неведомо им, что такое времяИ тяжкое ответственности бремя.
А речью наделили только нас.Считаем дни, порою ждем, томясь,Мы писем. Разные даем зароки.И все мы бесконечно одиноки.
* * *
В метро Анна заметила крошечную оранжевую божью коровку, которая оказалась в нашем вагоне. Мы следили, как она неуклюже разгуливает вниз головой по потолку, потом перелетает и усаживается над дверью. Когда вагон остановился, я поймала божью коровку, и мы несли ее вверх по лестнице, через вестибюль, еще по двум меньшим лестницам – и наконец вышли с ней в прохладное утро, где она полетела к кустам с блестящими листьями.
* * *
Мы с Анной постепенно исследуем продуктовые магазины в японском квартале Парижа. В моем любимом целая стенка уставлена различными соевыми соусами, а верхний этаж заполнен загадочной едой в экзотических упаковках. Нет ни одного ярлыка на французском или английском, так что мы приносим покупки домой и гадаем, что это такое.
* * *
Сегодня мы с Алессандро следовали за парой изысканных ног. Они были одеты в черные кружевные чулки в цветочек и темно-красные лакированные туфельки. Их обладательница была в пальто с пятью пуговицами на спине и в перчатках точно такого же цвета, что и туфли. Быстро поднявшись по лестнице, мы оглянулись, чтобы посмотреть на пальто спереди. И тут выяснилось, что этой леди по крайней мере семьдесят. Старость по-парижски!
* * *
Двенадцать подростков из девятого класса Луки заболели и не пришли сегодня в школу: вирус NINI поразил среднюю школу Леонардо да Винчи. К счастью, оба моих ребенка переболели этой хворью в Штатах в июне. У Луки тот же счастливый блеск в глазах, какой бывал у меня, когда я стояла у окна в сельской Миннесоте, глядя, как падают снежинки: будет ли, будет ли, будет ли такой снегопад, чтобы закрыли школу? Нынешний эквивалент: заглядывание в Фейсбук каждые пять минут, вопросы друзьям, нет ли у них жара, и отчаянная (постыдная) надежда, что есть – ведь тогда школу закроют на карантин.
