Кивнув, я запрыгиваю на пассажирское сиденье.
Мои мысли крутятся вокруг легендарного плана по захвату Земли, причём, большую часть тридцатиминутной поездки через весь город. Тишина нарушается только тогда, когда мы останавливаемся у вагончика, чтобы купить мороженое, как обещал папа, и он спрашивает, какой вкус я хочу.
К тому времени, как мы подъезжаем к Саннивейл-Бей, я все еще не знаю, как заставить Ханну относиться ко мне по-другому. Это кажется невозможным, учитывая, что я пытаюсь найти способ заставить Ханну, злую стерву из дома Андерсов, быть добрее ко мне.
Нет, я могу это сделать, убеждаю я себя. Мне нужно быть более оптимистичной. У меня есть целых три месяца, чтобы во всем разобраться.
Община Саннивейл-Бей выглядит как обычный жилой комплекс, за исключением того, что всем жильцам пятьдесят пять и больше. Бабушка Стефи переехала сюда около года назад после того, как дедушка умер от рака. Хотя мой дедушка был немногословным человеком, он, вероятно, был моим любимым членом семьи, кроме бабушки Стефи. Всякий раз, когда я приезжала, он брал меня с собой на заправку, чтобы купить газировку и конфеты. Мы катались по проселочным дорогам в его старом грузовике, слушая старых кантри-певцов, в основном Хэнка Уильямса и Джонни Кэша, с опущенными окнами, даже если была зима. Он никогда не брал Ханну с собой. Говорил, что она слишком часто устраивает истерики. Наши поездки позволяли мне чувствовать себя особенной, как будто кто-то действительно хотел провести со мной время, как будто я была больше, чем просто глупая младшая сестра Ханны, с которой никто никогда не хотел находиться рядом.
Боже, как я скучаю по тем дням и нашим поездкам.
— Я заберу твои сумки, если хочешь подняться наверх, — говорит папа, прерывая мои мысли, когда паркует машину.
— Конечно. Звучит неплохо. Спасибо. — Я вылезаю из машины и иду по дорожке к бабушкиной квартире.
Стучу, прежде чем открыть дверь и войти внутрь. Когда я переступаю порог, мой ботинок натыкается на Бисти, толстого старого трехцветного кота моей бабушки, и я падаю на живот.
Кот шипит на меня, как старый ворчливый пердун.
— Черт побери, Бисти, — ругаюсь я, переворачиваясь на спину и потирая колено, которым ударилась об пол.
Он шипит, шерсть встает дыбом на его спине, и он бросается на меня с когтями. Я с трудом поднимаюсь на ноги, но как раз в тот момент, когда его лапы готовы дотянуться до моей ноги, пара рук обхватывает его живот.
Моя кузина Индиго, которая на два года старше меня, подхватывает кота и поднимает его так, чтобы он оказался на одном уровне с ней. Глядя ему прямо в глаза, она читает лекцию:
— Невежливо подставлять людям подножки, а потом пытаться съесть их лица. Ты же не зомби. Ты кот.
Бисти шипит на нее в ответ.
Вздохнув, она ставит его обратно на пол и протягивает мне руку.
— Я говорила бабушке Стефи, что ей нужно научить его хорошим манерам, но она говорит, что это бесполезно, что он слишком стар и уже не поддается уговорам.
— Наверное, она права. — Когда я беру ее за руку, она помогает мне подняться. Я массирую больное колено. — Не пойми меня неправильно, но что ты здесь делаешь? Я думала, ты в Нью-Йорке, учишься в художественной школе.
— Так и было. — Она заправляет прядь своих ярко-красных волос за ухо и теребит один из своих браслетов на руке. — Но кое-что случилось, и мне пришлось уехать.
— Ты вернулась домой?
— Нет, мои родители не захотели, — она делает воздушные кавычки, — поощрять мое поведение при отчислении. Мне кажется, они думали, что если они не позволят мне переехать обратно, то я вернусь в школу. — Она закатывает глаза, ее руки опускаются по обе стороны. — Я пыталась объяснить им, что не бросила учебу, что в школе решили, что, вероятно, будет лучше, если я возьму академический отпуск. Но ты же знаешь родителей. Они слышат то, что хотят услышать. — Она свирепо смотрит на Бисти, который шипит на нее из-под кофейного столика. — К счастью, бабушка Стефи взяла меня к себе, пока я не пойму, что, черт возьми, мне делать со своей жизнью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я хочу спросить ее, что она сделала, чтобы ее выгнали из школы, но не так хорошо знаю Индиго. Ее мать — сестра моего отца, и они редко разговаривают друг с другом, за исключением тех случаев, когда мы встречаемся на семейных встречах, и даже тогда разговор строго формален. А моя мама отказывается разговаривать с кем-либо из родственников моего отца, потому что она говорит, что они ведут себя как кучка хиппи.
Все, что я действительно знаю об Индиго, это то, что она увлекается искусством и самовыражением через живопись и тело. Однажды я слышала, как она называла свое тело холстом. У нее куча татуировок и несколько пирсингов, и она делает всякие сумасшедшие вещи со своими волосами, даже один раз побрила голову.
— Так ты присмотришь за домом бабушки Стефи, пока нас не будет? — Спрашиваю я, крадя ириску из конфетницы.
Она качает головой, плюхаясь на цветастый диван.
— Нет, я поеду с вами, ребята. — Она закидывает ботинки на кофейный столик и скрещивает ноги. — Я думаю, что небольшая поездка за границу может привести меня на путь самопознания.
— Не позволяй ей одурачить себя своей вычурной болтовней, — говорит бабушка Стефи, входя в гостиную. Она подстриглась с тех пор, как я видела ее в последний раз, но все еще не красит седину. На самом деле она никогда не одевалась по-бабушкинскому, и сейчас на ней джинсы со стразами и розовая футболка. — Она едет, чтобы повидаться с Питером.
— А кто такой Питер? — Я открываю обертку и кладу лакомство в рот.
— Какой-то парень, которого она встретила в Нью-Йорке и который, я думаю, живет в Лондоне, — объясняет бабушка Стефи, раскрывая мне объятия. — Но довольно об Индиго. Я наслушалась о британских парнях на всю жизнь. Что я действительно хочу услышать, так это о тебе, — она обнимает меня впервые за несколько месяцев. — Как ты держишься, милая?
— Я в порядке. — Обнимаю ее в ответ, вдыхая запах лака для волос и цветочных духов. Улыбаюсь, осознавая, что это она, и пробуду с ней рядом в течение следующих трех месяцев, во время которых, возможно, я не буду чувствовать себя изгоем.
— Все будет хорошо, — говорит она, похлопывая меня по спине.
— Гм, спасибо. — Отстраняюсь, чувствуя неладное. — Что-то не так? Ты кажешься немного, ну не знаю, грустной.
Она оглядывает меня.
— Я как раз собиралась задать тебе тот же вопрос.
Ладно… Что, черт возьми, происходит?
— С Изабеллой все в порядке, — настаивает папа, входя и бросая мои чемоданы на пол. Он встречается взглядом с бабушкой Стефи и кидает на нее настойчивый взгляд. — Нам с тобой нужно поговорить наедине обо всем. Я знаю, как ты любишь трепать языком.
Бабушка качает головой, глядя на отца.
— Боже мой, иногда трудно поверить, что я тебя вырастила.
— Что, черт возьми, это значит?
Она, прищурившись, смотрит на него.
— Это значит, что ты превратился в придурка за те годы, что провел не со мной.
— Не смей втягивать в это мою жену, — предупреждает он, краснея.
— Мне бы не пришлось, если бы она не… — она замолкает, глядя на меня с беспокойством.
В том, что они спорят, нет ничего нового, но то, как они продолжают смотреть на меня, как будто я внезапно начала светиться неоново-зеленым и отрастила глаз посреди лба, определенно выходит за рамки нормы.
— Прекрасно. Ты хочешь поговорить наедине, тогда пойдем, — ее голос холоден, выражение лица жесткое, когда она поворачивается и несется по коридору.
Мой отец идет за ней, кипя от злости. Мгновение спустя дверь захлопывается, но я все еще слышу их приглушенные голоса.
— Как ты думаешь, что это было? — Спрашиваю я, поворачиваясь к Индиго.
Она пожимает плечами, нахмурив брови.
— Понятия не имею. — Ее глаза загораются, когда она опускает ноги на пол. — Но я знаю, как это выяснить. Пошли.
Я неохотно следую за ней, когда она спешит по коридору туда, куда ушли папа и бабушка. Когда мы подходим к двери спальни, их голоса становятся громче и яснее.
