кошка, которую он вечером и не заметил. Он пихнул её ногой, она спрыгнула с дивана и пошла на кухню, задрав пушистый хвост.
— Иди сюда, молока тебе налью, — тихо сказал ей дядя Гена, продолжавший что-то делать около печки.
Артем посмотрел на часы — половина восьмого. «Рано вставать, ещё поваляюсь… Всё равно торопиться некуда», — он повернулся на другой бок и снова закрыл глаза. Если бы не пришедшие сразу в голову мысли об Эльвире, он, наверное, был бы счастлив в эту минуту. «Чего я раньше к дядьке в гости не приезжал? — подумал он. — Хорошо тут у него, уютно как-то».
Однако снова уснуть не получилось. Ещё немного поворочавшись с бока на бок, Артем встал и выглянул из комнаты. Дом у дяди Гены был небольшой: сразу при входе — прихожая, выполнявшая также роль кухни, здесь была аккуратная побеленная печь трехходовка, за ней в углу умывальник, напротив — небольшой буфет с посудой, возле окна стоял стол, у двери вешалка; налево от входа — совсем небольшая комнатушка, в которой стояла металлическая кровать с панцирной сеткой (на ней спал дядя Гена) да небольшой старый комод с пузатыми выдвижными ящиками; прямо из прихожей другая дверь вела в просторную горницу с тремя окнами — здесь был диван, в центре большой круглый стол с плетеными стульями вокруг, в разных углах стояли платяной шкаф, большой ларь да тумбочка с телевизором; возле телевизора обращал на себя внимание здоровенный книжный шкаф, битком набитый разными книгами.
Увидев вышедшего в прихожую Артема, дядя Гена, прилегший было на кровать в своей комнатке, поднялся.
— Ну как, выспался?
— Ага, выспался. А ты, дядь Ген, чего-то совсем рано поднялся. Ещё толком и не рассвело.
— Так, это уж я по-стариковски, — засмеялся дядька, — рано просыпаться стал. Часов в пять глаза продеру и всё, нету сна. Полежу, полежу, да и встаю. А сейчас так уж и печку топить надо утрами, за ночь выстывает.
— Да ладно ты, чего прибедняешься — «по-стариковски». Какой ты старик? Тебе же шестидесяти ещё нет, кажется? — Артем присел на стул возле стола.
— Через два месяца будет.
Однако дядька и вправду немного хитрил. Несмотря на то что скоро ему пошел бы седьмой десяток, выглядел он значительно моложе. Был довольно крепок, лишнего сала ни на животе, ни по бокам не имел. Конечно, морщины на лице да седина в коротко стриженых волосах выдавали возраст, но явно не стариковский.
Артем протяжно зевнул и выглянул в окно, за которым начинало светать.
— Дядь Ген, ты ничего, что я к тебе вот так, без предупреждения, без звонка? А то я даже не знаю какой у тебя номер мобильного.
— Так у меня и нет никакого мобильного.
— Как нет? Я думал, сейчас уж у всех есть.
— Выходит, не у всех. Я вот пока ещё не обзавелся. — Дядя Гена развел руками. Он отодвинул кружок на плите и пошурудил горящие уголья кочергой. — Как вы там живете? Как мать?
Он имел в виду свою сестру, мать Артема. В семье их было трое: младший Геннадий, средняя Галина и старший Дмитрий, отец двоюродного брата Артема Петра.
— Да ничего, нормально.
— Чем она сейчас занимается-то? — Дядька тоже сел на стул напротив племянника.
— Да чем… На пенсии. А как Роман? Пишет?
— Пишет реденько. Тоже вот советует телефоном обзавестись, чтоб созваниваться. Оно, может, и удобнее, но мне, когда почтальонша письмо приносит, как-то больше нравится его читать. Не знаю, живым от него веет, что ли… Почерк видишь, понимаешь, что человек не просто на кнопку ткнул, а сидел, писал его, думал, как лучше мысль свою выразить, старался. Я вон их храню все. Возьмешь иной раз какое-нибудь старое, перечитаешь, так, словно назад вернулся. А разговор-то телефонный так не послушаешь. Хотя в прошлое, конечно, все эти письма уже уходят. Прогресс, ёлки-палки…
— Чем он занимается-то?
— Ромка-то? Рыбу ловит на сейнере каком-то. Женился три года назад, да всё никак до меня не доедут. Я же невестку так живьем и не видал, фотокарточку только высылали и всё.
— Понятно… Будешь писать, так от меня привет ему передавай. — Артем подошел к вешалке и достал из куртки пачку сигарет. — Дядь Ген, ты где куришь? В избе или на улицу выходить?
— А я, Артемка, вовсе не курю.
— Ты же вроде курил раньше?
— Так, то раньше, а сейчас уж лет десять как бросил это дело, ещё Надя моя жива была. Тебе если надо, ты или на крылечко выходи, или вон в печку дыми, чтоб только в избу дух табачный не шел, а то не люблю я его сейчас.
Артем присел на низенькую табуреточку возле печи и немного приоткрыл кочергой дверку, за которой в топке металось пламя. Взяв лежавшие тут же спички, он закурил.
— А я вот как в армии начал, так и курю. Бросил бы тоже с удовольствием, но пока не выходит. Пытался пару раз, да всё без толку. Помаешься, помаешься неделю-другую, а потом снова… А ты как завязал с этим? Может, посоветуешь чего?
— Да как тебе сказать, племяш. Если честно, то я курить не бросал, а просто перестал и всё. Вот как-то так…
— Как это? Это разве не одно и то же?
— Не знаю, может, и одно. Только когда говорят — брошу, это вроде как соберу силу воли в кулак и не буду больше! А как по мне, то от такого бросания только вред может быть, потому как человек насилие над собой совершает. Дескать, хочу, нутро просит, а я вот его переломаю. Может, в каких-то случаях оно и так бывает нужно, только я по-иному на эти вещи смотрю. Не насиловать себя надо, а сознательно подойти к вопросу. Убеди сам себя, что вред тебе от этого, осознай хорошенько, думай об этом всегда. Со временем оно само и отпадет. Я имею в виду желание это.
— Гм, — усмехнулся Артем, выпуская струю дыма в печную топку, — интересно ты говоришь. Я-то как раз так и делал — думал, силу воли проявлю…
— Ну так сам и видишь, что не вышло. А если всё же получится, то потом злость от такого насилия над собой в другом месте проявится, чего похуже можешь натворить. Начнешь злобу свою на других вымещать.
— Слушай, точно! У нас на работе один бросал курить, так к нему месяц подойти нельзя было — злой ходил как собака, кидался на всех, огрызался постоянно. А потом всё равно опять начал.
— Подобрел потом?
— Кто? А, мужик-то
