НАДЯ. Лида, так нельзя жить!
ЛИДА. Только так. Я пробовала жить по-вашему, у меня не получилось. Теперь я буду жить по-своему. Ты хотела прожить тихо и скромно и чтобы я тоже прожила тихо и скромно? Мы только мошки, мы ждем кормежки? Это вы прогнали Кирилла. Он ни в чем не виноват. Здесь его не поняли, тогда он с кем-то познакомился, и она его поняла. Все естественно. Мне надо было не слушать вас. Я должна была догнать его на лестнице и притащить обратно! Что делать, придется мне не послушаться тебя теперь. Я понимаю. Ты рассуждаешь здравым смыслом. Правда, не своим, а дядиным. Но, как видишь, мне это не принесло счастья. Может быть, тебе принесло? Не знаю. Когда тебя брали учиться, ты не пошла, решила, что это неблагоразумно. А теперь? Если бы тебе было двадцать лет, смазливая мордочка, можно было бы как-нибудь проехать. А если этого нет? Доброе слово и кошке приятно? Это твой идеал?
Надя размахнулась, темнея от злости, не глядя куда, хлестнула Лиду рукой. Лида смотрит на нее молча, потом пошла прочь, устроилась поудобнее и заплакала. Надя все стоит.
НАДЯ. Я виновата. Я это знаю давно. Я ничего не имею права от вас требовать. Встречайся с ним, люби его, живи как тебе лучше.
Лида поднялась, собирается.
Куда ты?
ЛИДА. Мне пора.
НАДЯ. Не уходи. Не надо сейчас, побудь дома.
ЛИДА. Пусти! (Освободилась, ушла.)
НАДЯ (постояла и с коротким стоном, словно у нее подкосились ноги, рухнула на кровать. Сжав веки, она мотает головой и повторяет все одно). Что делать? Ну что делать? Ой, ну что же делать?
Прошло время. Сестры помирились.
НАДЯ. "Это уж закон судеб-с… Что предначертано, того человек не может-с…" (Иначе.) "Это уж закон судеб-с…"
ЛИДА. Как ты странно говоришь. Надо твердо, уверенно! "Это уж закон судеб-с. Что предначертано, того уж человек не может-с!".
НАДЯ. Ты же ничего не знаешь – ни пьесу, ни роль, как ты можешь меня учить!
ЛИДА. Я не учу, просто мне кажется, что это нужно произнести более твердо, сама фраза требует. Благодарю бога, что сия чаша меня миновала!
НАДЯ (помолчала. Но когда Лида вышла отворить дверь, повторила более твердо). "Это уж закон судеб-с…"
Входит Колдунья.
КОЛДУНЬЯ. Надя, я вчера была в театре.
НАДЯ. Что же ты мне не сказала! Я бы тебе дала контрамарку.
КОЛДУНЬЯ. Ничего, я удобно сидела, купила билет.
НАДЯ. Понравилось, нет?
КОЛДУНЬЯ. Очень понравилось.
НАДЯ. У меня маленькая роль. Когда выходят девушки, я в сиреневом.
КОЛДУНЬЯ. Сначала мне показалось, что ты в красном, потом разглядела. Я боялась, что тебя не будет слышно, такой большой зал. Когда ты сказала: "Доброе слово и кошке приятно",- так хорошо, так тихо сказала,- у меня из глаз полились слезы. Действительно, доброе слово!… Ты знаешь, как ко мне относятся в общежитии. Когда тебя невзлюбят, потом трудно разубедить. Но помнишь, ты пришла к нам и сказала мне доброе слово. И ушла. Хотя у меня все и по-прежнему… А дальше, во втором действии, ты так покачала головой и говоришь: "Любовью оскорбить нельзя". Действительно, если бы тебя полюбил даже плохой человек, то ведь все равно любовью оскорбить нельзя.
НАДЯ. Неля, я так рада, что ты пришла. С сестрой я сейчас не общаюсь, вообще замкнулась. Наверно, потому, что мне очень не везет. Помнишь, я говорила: лишь бы взяли, я буду на все согласна. Нет, видно, человек неблагодарное животное. Вот мне уже и мало этого, вот мне уже и плохо. Я попробовала приготовить большую роль, показала – не понравилось. Попробовала другую, третью – то же самое. Может быть, со мной что-то произошло, раньше я была другая. Я помню, как я ходила по улицам, смотрела на окна и пыталась вообразить: что, если б я жила здесь? Какая бы я была? Вокруг меня уже другие люди, из окна видно другую улицу, другие дома, другие деревья, я сама другая, у меня все другое… Но это было давно. Теперь я не смотрю на окна, мне некогда. А жизнь бежит себе, каждый день новая. Танцуют по-новому, целуются по-новому… Я так рада, что ты пришла. Ты посидишь, ладно?
КОЛДУНЬЯ. Посижу, посижу.
НАДЯ. Может быть, все-таки попробовать еще одну роль, рискнуть на один глаз?…
(Взяла гитару.) Давно не пела. Я сама с собой не люблю петь, а дома – некому, в театре – тоже ни к чему. Вообще я замкнулась… (Поет.)
Оделась туманом Гренада,
Все дремлет вокруг,
Все манит к свиданью,
Открой же вентану, Эльвира,
Не медли, друг мой милый.
Час любви улетает напрасно!…
Затемнение.
Время покатилось дальше.
Воскресенье. В комнате один Ухов. Он вырезает из газеты статью, приговаривая:
"Слушай, Карлос! Я требую, чтоб улыбнулся ты!…"
Зазвонил телефон.
УХОВ. Да?… Ее нет дома. Что передать? (Записал на листке.)
Еще раз зазвонил телефон. То же самое… Пришла Надя.
Садись и сиди, я все сделаю сам.
НАДЯ. Где Лида?
УХОВ. Пошла к Кириллу, наряжалась тут… Нет, все-таки Шура оказалась благородным человеком. Никаких сцен, никому ничего не сказала, взяла и ушла. Куда уехала, к родителям?
НАДЯ. Не знаю.
УХОВ. Хоть и некрасиво все это получилось – ну ладно уж. Решили так решили. Они тоже достаточно помучились, хватит.
НАДЯ. Была на выставке детского рисунка. Все странно, смешно, необузданно… Но если вдуматься – именно то, чего мы, взрослые люди, никак не можем добиться.
УХОВ. Когда же теперь Лида к нему переедет?
НАДЯ. Не знаю.
УХОВ. Шут с ними, может, отметить как-то это дело? Особенно называть не надо, так, в узком кругу. Или – потом, когда вся бумажная процедура закончится?
НАДЯ (разглядывает рисунок). Нарисован сеятель. Голова куда-то повернута, нос крючком, извернулся, бросает невесть куда. И такая вот улыбка! Он сеет. Он рад. Он верит в будущее! Вот это искусство. Как этому научиться, не знаю…
УХОВ. Научишься, научишься. Отдыхай. Скоро на спектакль. То ничего не давали, а то как насели, как будто никого, кроме тебя, нет. Другие ничего не делают, а ставка в полтора раза больше. Звонили из "Огонька". Интересно, что им нужно.
Звонил Филиппов. Это тот Филиппов, который снимается в кино?
НАДЯ. Тот.
УХОВ. Хороший артист, хорошо играет. Звонила какая-то Маргарита. Это не Маргарита Алигер?
НАДЯ. Нет, просто Маргарита.
УХОВ. Наконец откликнулась "Смена". Ты читала?
НАДЯ. Читала.
УХОВ. Поместили неудачно, в самом углу. Но хорошо написали, как ты пришла и сказала: "Я хочу играть Лауру". Правда, они не написали, что ты не в первый раз пришла, а в десятый, но так даже лучше. Пришла и сказала… Когда я брал вас из детского дома, вы были такие крохотные, худенькие, как два солдатика в одинаковых платьицах. Мог ли я думать, что вас ждет такая судьба? Одна кончает институт, отличница, в личном плане худо ли хорошо ли – тоже как-то определилось. Другая – ну, другая просто знаменитость!… В твоей жизни все переменилось. Тебе надо о многом подумать.
НАДЯ. Я думаю.
УХОВ. Думать мало, надо действовать…
Входит Володя.
ВОЛОДЯ. Здравствуйте.
УХОВ (без воодушевления). А… Ну, ничего, садись.
Володя сел. Он и Надя в той же мизансцене, что и в прежний его приход.
ВОЛОДЯ. Вы меня помните?
НАДЯ. Помню.
УХОВ. Извините – я продолжу. Думать, Надя, мало, надо действовать. Был у вашего директора, был у вас в месткоме, оставил заявление, что ты нуждаешься в квартире.
НАДЯ. Зачем?
УХОВ. Сама же ты об этом не хочешь говорить?
НАДЯ. Не хочу.
УХОВ. А надо. У вас в театре есть люди, которые ничего не играют, а живут в прекрасных квартирах.
НАДЯ. Кто? Где? Почему это вас беспокоит?
УХОВ. Сказала бы спасибо, что я избавил от этих разговоров тебя.
НАДЯ. Я не хочу квартиру, мне не нужно квартиру.
УХОВ (Володе). Слышал?
Володя улыбнулся, покачал головой.
Тебе сейчас не нужно. Ну, Лида у нас переселяется, теперь комната твоя. Но ведь придет время – и ты выйдешь замуж. Или ты решила остаться старой девой? А? (Володе.) Я не прав?
