могу притвориться дураком, если это заставит тебя посмотреть на меня.
Я думаю об этом, осознавая, что дала себе обет никогда больше не смотреть в его сторону, а также осознавая растущее желание сделать это. От его восхитительного запаха в моем носу и богатого тембра его голоса в моих ушах, моя решимость быстро разрушается. Но я не могу сдаться, не установив определенных границ.
— Я посмотрю на тебя, если ты пообещаешь не просить меня нарисовать и не будешь говорить ничего странного о моих глазах.
— Договорились, — быстро отвечает он.
Это было слишком легко. — И, может быть, попробуй скрутить свой вытаращенный взгляд хотя бы на несколько тысяч пикселей.
— Пялиться? Я не пялюсь.
— Еще как пялишься.
Его голос понижается на октаву. — Если и так, то только потому, что на тебя так приятно смотреть.
— Ха! Лесть ни к чему не приведет, Ромео. У меня иммунитет.
Мне пришлось ответить с сарказмом, чтобы он не заметил, как меня пронизала мелкая дрожь от его слов, как все волоски на руках стали дыбом.
Мне здесь грозит опасность. Серьезная, неизбежная опасность быть очарованной до безумия красивым художником, который вызывает во мне дуэльное желание убежать с криком или раздеться догола, броситься на его торс и вцепиться, как краб.
Мой разум пользуется случаем, чтобы подарить мне воспоминание о фантазии, которую я придумала о нем во время мастурбации. Фантазию о том, как он трахает меня как чемпион и шлепает по заднице.
— Бармен! Еще один бурбон, пожалуйста!
Она возвращается и снова наполняет мой бокал, не бросая на меня укоризненного взгляда за то, что я заказала три напитка за пару минут, благослови ее Боже. Когда она уходит, мы с Джеймсом снова погружаемся в молчание, но на этот раз он смотрит на мой профиль, и мне хочется, чтобы у меня было чем обмахиваться.
Когда я не поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, он мягко упрекает: — Давай. Ты можешь это сделать. Обещаю, что не буду кусаться.
— Конечно. Все кусачие так говорят.
— Правда? Ты знаешь много кусачих?
— О, да. Честно говоря, я как магнит для кусачих.
— Как интересно. Ты работаешь в питомнике?
— Хуже. — В издательском бизнесе, где пираньи уступают по численности только акулам.
— Если я угадаю, кем ты работаешь, ты посмотришь на меня?
— Никогда не угадаешь. Но продолжай.
— Ты писательница.
Я так быстро кручу головой, чтобы посмотреть на него, что удивляюсь, как моя шея не сломалась.
— Ну вот, — говорит он, улыбаясь мне в глаза.
Господи, да, это я, все десять тысяч градусов меня. Мои вены начали проводить огонь. — Как ты узнал, что я писательница?
— Я слышал, как Эдмонд познакомил тебя с Джиджи.
— Слышал? Ты был в другом конце комнаты. Разговаривал с другими людьми.
— Да, но я обратил внимание на тебя, ты выглядела так, будто попала на седьмой круг ада, в этом платье, которое едва не довело меня до сердечного приступа.
Кстати, о сердечных приступах, у меня сейчас один. Я не могу придумать, что сказать, поэтому просто смотрю в безграничную синюю глубину его глаз и надеюсь, что он не видит дым, который поднимается из моей кожи.
После долгого, невыносимого мгновения он бормочет: — Скажи мне, что я не единственный, кто стоит здесь и чувствует себя так, будто только что воткнул палец в розетку.
Я едва слышно говорю: — Я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Он медленно выдыхает, его челюсть работает, его взгляд прикипел ко мне с такой силой, что он мог бы поднять меня и прижать к стене.
— Если ты хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, я оставлю. Я не хочу тебе мешать...
— Ты мне не мешаешь, — выпалила я. — Ты волнуешь меня.
Когда он увлажняет губы, я чуть не падаю. К счастью, Эдмонд прибывает, чтобы спасти меня.
— Моя дорогая! Ты познакомилась с Джеймсом! Прекрасно, прекрасно!
Я не знаю, почему он так взволнован, но он практически летает от новости, что мы с Джеймсом уже знакомы. Возможно, он чувствует все мои невидимые линии разлома и считает, что голубоглазый жеребец, который так популярен среди женщин, поможет их укрепить.
Говорю вам, одинокие женщины определенного возраста заставляют мужчин нервничать.
— Да, мы встречались, — говорит Джеймс. — На самом деле, это не впервые.
— О? — Эдмонд навострил уши. Он с открытым любопытством оглядывается между нами, а Джеймс продолжает пристально смотреть на меня, и на его губах играет едва заметная улыбка.
Пора допивать мой напиток.
— Да. Я видел ее вчера в кафе Blanc и попросил разрешения нарисовать ее портрет.
Эдмонд низко и взволнованно вздыхает. Он поворачивается ко мне, прижав руки к груди, будто в молитве. — О, ты должна позировать для него, моя дорогая. Ты должна. Джеймс - потрясающий художник. Просто невероятный. Это большая честь, когда тебя просят посидеть для него. Это большая честь, безусловно.
Его привычка повторять свои слова с большим ударением во второй раз действительно начинает действовать мне на нервы. Но, наверное, я сама виновата в этом, потому что я неловко призналась, что Джеймс мне не мешал, а наоборот, он меня волновал, поэтому мне не на что опираться.
Я предлагаю Эдмонду прижатую улыбку. — Я уверена, что он может найти гораздо более интересную тему, чем я.
— Нет, — торжественно отвечает Эдмонд. — Ты идеальна. Дело в глазах. Они очень привлекательны, если можно так сказать. Почти... — Его взгляд становится задумчивым, когда он смотрит на мое лицо.
Если он скажет "с призраками", я задушу его галстуком.
Я поворачиваюсь к Джеймсу. — Ты не спрашивал разрешения.
Он поднимает брови.
Возможно, мой тон был слишком терпким.
— Я имею в виду, что ты сказал, что хотел бы меня нарисовать. А не спросил, можно ли.
— Поэтому ты сбежала? Потому что я не спросил?
Он прекрасно знает, почему я сбежала. Это написано на его лице. В знании, которое горит в его глазах. В том, как он снова увлажняет свои полные губы, и, Боже, почему он продолжает это делать?
Пот проступает вдоль линии моих волос. Мое сердце бьется некомфортно быстро. У меня мучительное ощущение, будто я очищенная от кожуры виноградинка, вся такая сырая и до боли нежная. Даже воздух причиняет боль, когда я
