же не я, — угрюмо сказал он и решительно возразил: — Но сходство есть. Есть оно, это самое сходство, в том хотя бы, что ему, как и мне, в свое время пришлось пойти на военную службу — сразу после окончания вот этой самой школы, которая перед нами… Это Степа Бездольный… Степка… Степан Кузьмич!.. Выпросил я для музея это фото у Степиной мамы…
Градов устремил взгляд вдаль — куда-то за здание школы, где раскинулось село. Солнце припекало, и там зыбилось марево.
— Знаешь что, дружба, — тяжело вздохнул Николай Васильевич, — можно один вопрос?.. Вот и ты — человек уже в годах. Скажи, пожалуйста, что в твоей жизни больше всего для тебя памятно?
Я не смог сразу ответить, а он продолжал:
— То-то же… Конечно же война — это неоспоримо. Ее, проклятой, след неизгладим — особенно у нашего с тобой поколения. Но ведь прежде было еще что-то… Взгляни вот на эту тетрадку. Для меня она…
Он взял из моих рук фотографию, спрятал ее обратно в сумку и подал довольно объемистую тетрадь в черной клеенчатой обложке. Раскрыв ее, я сразу же обратил внимание на убористый почерк. Так писали, как я знаю, кадровые командиры, особенно разведчики-артиллеристы. И почерк такой особо ценился штабистами, ведь пишущих машинок на передовой не было.
Он будто перехватил мои мысли.
— Нет, это не боевые донесения. И не дневник, а… Словом, воспоминания.
Николай Васильевич тихо, с легким смущением улыбнулся.
— Правда, не писатель я, не журналист какой-то там. Но все тут от души. Время ограничивает, чтобы выискивать слова и подбирать выражения; пишу так, как пишется. Все ж полюбопытствуй…
Из тетради Н. В. Градова
«…Подружились мы со Степой Бездольным так, что водой не разлить, еще в детстве, когда пешком под стол ходили. Тогда гражданская война полыхала, люди жили в отчаянной бедности. Голод, болезни…
Помню такой случай: отец воевал где-то, а мы с матерью дома хозяйничали, когда вдруг из-за Днепра пушки загрохотали. Снаряды над нашими головами летели. Один совсем недалече ахнул. Мать ни жива ни мертва. А мне отчего-то весело стало.
— Ого! — заорал я. — Вдарь еще, покрепче!
Мать цыкнула на меня, по попе шлепнула:
— Тише ты… Может, по отцу стреляют!
И я заревел: не от боли после маминого шлепка, а от страха — как бы не убили отца.
Но отец нагрянул в тот день, под вечер. Сказал, что поблизости с беляками сражался. Помню его слова:
— Мы их сюда больше не пустим.
Отец принес буханку хлеба. Был он такой вкусный — из пшеничной муки! И теперь его запах чудится.
…Отгремела гражданская война. Мы, малята, узнали от родителей, что земля стала н а ш е й, чувствовали себя ее хозяевами. Я и Степа часто бегали в степь. Нам было хорошо, вольготно: радость при виде наливающегося спелостью колоса на пшеничных полях переполняла наши сердца. Я осторожно прикасался к какому-нибудь колоску, целовал его и чувствовал запах той буханки, которую принес мой отец со словами: «Мы их сюда больше не пустим». Тогда-то и произошла запомнившаяся мне встреча с интересным парнем. Он сидел широко раскинув ноги у одинокого тополя с родничком под ним. Рядом валялась пара старых истрепанных опорок. И они, как и ноги парня с потрескавшимися пятками, казалось, отдыхали после утомительного пути. В руках его была раскрытая книга. Он смотрел в нее, не замечая нас, и бубнил себе что-то под нос. И книга выглядела такой же потрепанной и старой, как и его опорки.
В то время в степи появлялись всякие люди.
— А мы тебя и не знаем! — окликнул я парня, не решаясь подойти близко к нему. — Из каких краев?
— Это неважно. Не бойтесь. Я не вор и не бандит какой, — ответил он. — Важно — куда я иду. Для вас это интересно?
— А ты скажи! — подал голос Степа.
— Присаживайтесь, поговорим, — сказал парень.
На тополе щебетала какая-то птичка. А степь была окутана легкой дымкой. В чуточку смешливых, умных глазах парня светилась доброжелательность, с которой он как бы сошел к нам со страниц читаемой им книги — собрания чудесных сказок, а его опорки показались волшебными скороходами.
— О, хлопчики, много людей носило эту мою обувку, — вероятно заметив мой взгляд, заулыбался парень. — Мне она досталась от старшего брата.
— А книга? — спросил я.
— Книга?.. И книга от него. Убили его беляки, замучили. Только и всего, что осталось от него, вот эта книга да опорки. И еще… Хочу быть таким, как он… — Парень вдруг обратился к Степану: — Вот, скажем, ты… Кем ты хочешь быть, когда окончишь школу?
— А мы нынче осенью только пойдем… в первый класс, — смутился Степан.
— Но пройдет время…
— А кем был твой брат? — смело спросил Степан.
— Мой брат был в Красной Армии.
— И я буду красноармейцем.
Тогда парень спросил меня:
— А ты?
— А мы со Степкой всегда вместе. Где он, там и я буду.
— Стало быть, в Красную Армию подадитесь. Это хорошо. Но что для этого надо сейчас вам делать?
— А что ты скажешь? — спросил Степа.
— Да, что скажете? — подхватил я.
— Вам нужно хорошо в школе учиться… И я вот иду в город. Хочу учиться на агронома. Люблю я, хлопятки, землю. Советую и вам полюбить ее.
— Мы и так любим, ведь она — наша! — выпалил я.
— Вот ж славно! — воскликнул парень. — Правильное понятие у вас. Но любить надо с умом…
— Про то, наверное, В книге твоей написано? — спросил я.
Парень поднялся, шагнул к родничку, умылся, пофыркивая, и продолжал:
— Человек должен всегда быть чистым и светлым душой, как эта родниковая вода. Для этого надо жить на свете. И вы должны быть такими. Неплохо, что вы хотите стать
