красноармейцами. Но прежде учитесь, станьте прилежными пахарями, ибо без хлеба нет жизни. И армии нашей необходим хлеб… И вот в этой книге, которая так заинтересовала вас, хлопятки, очень правильно сказано: «Земля любит мозолистые руки и сторицей воздает человеку за пролитый им в труде пот. Человек будет всегда хорошо жить, если по-настоящему полюбит землю». То-то!
Было это в той книге, или сам парень придумал те слова, но только они залегли в мою память на всю жизнь. Я больше никогда не встречался с ним, однако помню: быстро надев опорки, легко ступая, он зашагал по дороге к городу.
Скоро подоспела пора и нам со Степой идти в школу.
Размещалась наша школа в красивом здании — в старинном двухэтажном особняке с колоннами.
Особняк будоражил ребячье воображение: в селе ходили слухи, будто хозяин особняка — помещик Троепольский — хотел спалить его, когда заявился сюда с бандой «зеленых». Но вроде бы сам легендарный матрос Железняк подоспел со своими товарищами — застрелил собственноручно в нашей школе помещика…
К первому заливистому школьному звонку мы со Степой прибежали живо, и не с пустыми руками.
— А у меня — рыбец! — похвастался Степа. — Чуешь, какой? Жирнющий! Отец поймал. А я — из погреба эту рыбину. Понимаешь — тайно… Регинка Кочергина во-он какой букетище учителке поволокла. Да что цветы?! Ими кендюх не набьешь. А это же — рыбец! Над всеми рыбами рыба, на семерых хватит… Пускай учителка знает наших! Думает Регинка — если и мать ее учителка, так и цаца.
А моя торбинка была полна яблок — одно к одному, краснобокие, сочные.
Степа твердым шагом прошел между партами и положил на учительский стол торбинку с рыбцом.
— Это вам от меня… подарок!
Я же, смущаясь, сунул молча свою торбинку в самые руки Капитолины Леонидовны, покраснел как рак, шмыгнул носом. И вдруг, точно ошпаренный, метнулся к задней парте, еще никем не занятой. За мной не спеша двинулся Степа, угнездился рядом, выжидательно поглядывая на учительницу.
Тут она, как мне показалось, вроде бы начала приходить в себя от изумления. Губы ее вздрагивали, не сразу она проговорила:
— Подойдите… ко мне… мальчики! — и поманила нас скрюченным указательным пальцем. — Отнесите все это туда, где взяли. Ну же, Бездольный!
Теперь пришла очередь Степе покраснеть под взглядом учительницы, но, пожав плечами, он неторопко подошел к нашим подаркам, сгреб их в охапку и, возвращаясь на свое место, хитро подмигнул мне.
— Так это ж не только от меня. И… от батька, — соврал Степа.
— Ты меня понял?.. А яблоки, Градов, от твоего отца? — спросила Капитолина Леонидовна. И совсем сердито, но мне уже не было страшно, сказала: — С тобой будет особый разговор. Эти яблоки я лично верну… хозяину.
Капитолина Леонидовна Балабон стояла на квартире у того «хозяина», на сад которого я неоднократно совершал набеги и которого в нашем селе все с презрением называли нэпманом.
— Стыдно, должно быть, Градов! Можно ли такое предлагать?!
Затем вот что произошло. Она приказала пересесть мне со Степой на первую парту, подняв с нее двух девчонок — черноглазую Регинку Кочергину и светловолосую Дусю Гончаренко. Уж слишком унизительной показалась нам эта мера наказания.
Капитолина Леонидовна, начав первый урок, спросила, знает ли кто песню о Железняке. Я тут же забыл про обиду: любимая песня моего отца! Я и слова ее знал — до единого. Потому и первым поднял руку.
Учительница явно удивилась, но все же предложила мне произнести первый куплет. Я лихо продекламировал, после чего мы стали разучивать песню всем классом.
К концу урока Капитолина Леонидовна подошла ко мне, пригладила мою колючую шевелюру:
— Верю, Коля, ты будешь хорошо учиться…
Незаметно бежало время. Изменялись подрастая и мы.
К началу занятий в четвертом классе Степа так вырос, что казался с виду парнем призывного возраста. Я же не вышел ростом, и мы, находясь рядом, выглядели очень смешно: Степа сидит за партой — гора горой, а я чуть виден, что опенок перед боровиком. Однако так устроен человек: чем крепче кто физически, тем он покладистее и нестроптивей, рассудителен, неспесив, послушен. И всегда последователен, и все у него дельно горит под руками; Степа за что бы ни взялся, все делал терпеливо, с усердием взрослого человека.
А каким тогда был я?.. Почти не изменился росточком — мелюзга! Но и какой задира! Правда, на уроках моей любимой учительницы Капитолины Леонидовны я был тише воды, ниже травы. Зато отъявленная задиристость появлялась во мне на переменах, после занятий в школе. Произошла куча мала — все знали: там я. Ну, а задирам, известно, перепадает больше всех.
Перепадало и мне. Крепко перепадало. Спасибо Степе — выручал. Бывало, зажмут меня старшеклассники где-либо в темном уголочке и давай учить уму-разуму. Я терпеливо сносил побои, никому ни слова: от отца перенял (он был простым типографским наборщиком) презрение к кляузничеству. Памятным уроком тому послужили не только его нравоучения, но и действие: единственный раз за всю жизнь отец крепко выпорол меня, когда я пожаловался ему на некоего Остапка Оверченко, который (со мной тогда не было Степана) наставил мне синяков. Тотчас отец внушил мне: «Умей сам постоять за себя, вырабатывай характер». В драке, бывало, слишком невмоготу становилось, но стоило кликнуть на помощь Степана: «Наших бьют!» — появлялся мой друг, и все обидчики — вразлет. Я же становился в позу и орал им вслед: «А-а, что-о, слабо? Наша взяла!»
Мы дружили с черноглазой одноклассницей Региной Кочергиной. Странная девчонка эта Регинка. Как-то Капитолина Леонидовна оставила меня с ней на «после уроков», а сама куда-то отлучилась из класса. Я добросовестно углубился в решение трудной арифметической задачи, с которой не мог справиться на уроке. То же было и с Регинкой. Характер у этой девчонки был необыкновенно переменчивый, никто не мог определить, что она отмочит в следующую минуту: только что смеялась и вдруг — надуется.
Я настолько увлекся решением задачки, что совсем позабыл о присутствии Регинки. И каково было мне: она вдруг поцеловала меня в щеку.
