– И каким составом вы украшали квартиру?
– Мы вдвоем: не помню, что было у Колесникова, а Кривомазов в тот день пытался уговорить свою девушку встретить новый год в нашей компании. Он заглянул к нам буквально на пятнадцать минут, извинился и ушел. Но это, знаешь, было к лучшему – мы долго возились, зато, наконец, успели познакомиться. До этого у нас никак не получалось поговорить. Сам знаешь, как оно бывает. Всегда требуется какое-то время, чтобы войти в новую компанию. Особенно при таких обстоятельствах: каждый из нас понимал, что все это не просто так.
– В каком смысле?
– В том смысле, что влиться в наш коллектив у нее была только одна причина, – никто из нас не верил рассказам Пинегина о том, что он кого-то там хочет познакомить. Он, скорее, сам хотел познакомиться. Но, как обычно бывает, каждый на что-то рассчитывал, надеялся, не знаю. Я, кажется, ни на что и не надеялся. Во всяком случае, до тридцатого декабря. После того разговора мне стало значительно хуже, поскольку в душе поселилось сомнение. И опять же дело не в том, что мне можно было рассчитывать на ее благосклонность, скорее я сомневался, что твой отец ее достоин. Но это, пожалуй, было самое закономерное чувство в тех условиях.
Я замолчал. У меня опять возникло глупое чувство, что я наговорил лишнего. Он-то, конечно, просил рассказать ему об отце, но не я ведь им был! А с другой-то стороны, все, что я знал о его родителях, так или иначе, было связано и с моими переживаниями. Будь мне все равно, разве не было бы по-другому?
* * *
– Так что же там все-таки случилось? – спросил Матвей.
– Не знаю, – ответил я, не поднимая на него взгляда, – этого я не помню. Точнее, я не помню ничего такого, что могло бы пролить на это свет. Хотя, знаешь, мне вообще иногда казалось, что я был, мягко скажем, подслеповатым товарищем. Про мою квартиру тоже, насколько я потом слышал, ходили разные слухи, хотя я им и не верил. Я не был хорошим хозяином, даже близко нет, но и совсем произвола тоже не устраивал. Мы никогда не ни с кем не скандалили, никогда громко не слушали музыку, не пели песни по ночам и уж тем более, не плясали. За все время, пока я жил один, на меня ни разу не пожаловались соседи. А с некоторыми так и вообще я был в хороших отношениях. А вот что происходило в моей квартире, если мне приходилось надолго уезжать, остается только гадать. Но я всегда надеялся на благоразумие своих друзей, хотя временами оно их подводило.
Говорить мне было сложно, хотя я прекрасно понимал, что без в тишине находиться в этой квартире будет совершенно невозможно. Не знаю, что чувствовал Матвей, но было видно, что он нервничает, хотя суетиться стал меньше.
– Мы долго думали. Мы – это мы с Колесниковым, но думали все-таки по отдельности. Как я говорил, мы перестали друг другу доверять. А однажды, было дело, даже подрались, но это так, глупости. В общем, судя по тому, как после новогодней ночи развернулись отношения между твоими родителями, мы решили, что ничего между ними не было: иначе просто не понятно, почему твой отец вдруг начал избегать общения с твоей мамой. Но мы всего этого не знали, и для нас эти новогодние каникулы стали настоящей пыткой. Тем более что нужно было еще и к зимней сессии готовиться. И так продолжалось до рождественского сочельника.
Те дни я помню в мельчайших подробностях, хотя новогодняя неделя в целом прошла как в тумане. Пять дней я приходил в себя, настроение было скверное, ничего не хотелось. Все новогодние каникулы я просидел за компьютерными играми, отрываясь только на короткие вылазки за продуктами. Питался сладостями и копченой говядиной, не было сил что-то готовить. Похмельная выдалась неделька. Ну, а шестого января я проснулся и вовсе после обеда, засиделся накануне до утра, смотрел, как играют пылинки в просвете настольной лампы. День был пасмурный, за окном наступила оттепель, было ветрено и беспокойно. Людей на улице было мало: ветер задувал под одежду, свистел в подъездах, раскачивал фонари и ветки. В такую погоду в душе поселяется особенная тоска, и мне не хотелось в тот момент переживать ее дома в одиночестве. На одной улице, недалеко от университетской площади, я неожиданно встретил Пинегина. Небольшой хмельной компанией они забрались во двор детского сада и играли в снежки, громко смеялись, девушки визжали. В общем, вели они себя как дети. Точно не помню, сколько их было, знаю лишь, что там были ребята с курса твоего отца. Я их часто видел в университете, когда был первокурсником. В общем, ничего странного в их поведении не было: мы поздоровались, обменялись любезностями с Пинегиным и разошлись, в этой компании я был незваным гостем. Странности начались, когда я пришел домой. Не раздеваясь, я прошел в комнату и плюхнулся на диван. Чуть-чуть отогрелся, ткнул ногой системный блок, чтобы завести компьютер, сбросил пальто, кинул шапку с шарфом на кресло и увидел сообщение от твоей мамы.
– Что было за сообщение?
– Твоя мама спрашивала, знаю ли я, где Пинегин, и все ли с ним в порядке. Я ответил, что с ним все хорошо, и что я видел его в компании сокурсников полтора часа назад. Дословно разговора я уже не помню, но смысл был в том, что после нового года Алексей снова куда-то пропал и не выходил на связь, не отвечал на звонки и сообщения. Такого поворота событий я не ожидал, но и доходить до меня начало не сразу. Только ближе к ночи в душу закралось сомнение. Конечно, пролить свет на все эти вопросы мог только твой отец, но мне совершенно не хотелось с ним говорить, к тому же, я был уверен, что он не ответит на мой звонок. Как бы то ни было, я решил повременить с выяснением отношений, подождать, пока закончатся праздники, и жизнь снова вступит в свое привычное трезвое русло. Эта история послужила прологом к нашему с твоей мамой общению в интернете, хоть и началось оно не с самых приятных разговоров.
Я вдруг запнулся. Мне всегда казалось, что вся эта история настолько сильно въелась в память, что ее и дустом не вытравить, однако годы берут свое, воспоминания постепенно стираются, остаются только какие-то бессловесные ощущения, тяжелые, острые, больные, но бессловесные. И если раньше я думал, что мне не составит труда последовательно пересказать события тех лет, сегодня нужные слова не шли на язык, а нужные воспоминания не удавалось извлечь из памяти по одному только желанию. Я замолчал, мне было сложно продолжать разговор. Но в груди по-прежнему теснилось непреодолимое желание наконец-то высказаться. Я молчал об этом пятнадцать лет. В Москве у меня не было людей, которым я мог бы довериться. Все друзья остались здесь. Да и как все, после университета мы все разбежались. Только с Колесниковым изредка переписывались, и то, если появлялся какой-нибудь значительный повод. О его судьбе я вообще ничего не знаю. А с Кривомазовым мы столкнулись лбами из-за одного немца, однажды Сашка пригласил меня на публичную лекцию, которую читал, по его словам, какой-то немецкий дед-фашист. Было интересно послушать, хотя я до сих пор не могу поверить, что эта лекция могла так круто изменить наши с Кривомазовым отношения. Нет, было что-то еще.
– Знаешь, – заговорил я после долгой паузы, – именно тогда я и начал как следует приглядываться к твоему отцу. Он был человеком общительным и легко обходил конфликты. У него в принципе легко получалось находить компромиссы, он ничего ни от кого не требовал, всегда был дружелюбным и сговорчивым. И эта его способность сглаживать углы была чрезвычайно выгодна: он всегда выходил из-под огня. Также случилось и на этот раз, никаких объяснений с его стороны не последовало. Твои родители виделись только у меня, при этом на первый взгляд между ними не было никаких отношений. Оно и понятно, Пинегин, насколько мне думалось, таким нехитрым способом обезопасился от ненужных сцен. А с другой стороны, меня иногда посещает мысль, что эта их модель отношений позволила нам с твоей мамой сблизиться. Пинегин всегда находил повод засидеться у меня допоздна, поэтому я ходил провожать твою маму до дома. В такие прогулки мы, правда, почти не разговаривали: я понимал, что ей было тяжело, поэтому не приставал к ней с расспросами. Она в свою очередь никакими переживаниями со мной не делилась, но и прогонять тоже меня не спешила. Так мы с ней прогулялись раза, наверное, три. В феврале, после небольшого инцидента, они вообще перестали появляться в обществе вместе. Но и у нас тоже не выдержали нервы, мы устроили Пинегину допрос, что, кстати, не испортило наших с ним отношений, даже, напротив, у меня иногда возникало чувство, что он стал мне больше доверять после этого.
Матвей, казалось, задумался. Я прервался на несколько секунд, а потом продолжил:
– В общем, дело было так. Я и Серега Колесников спустились однажды после занятий к главному входу и решили подождать Кривомазова на улице: ему нужно было зайти на кафедру, а мы не хотели лишний раз попадаться на глаза завкафу. На улице к нам подошел Пинегин. Он пребывал в хорошем настроении, шутил, улыбался. У него, напротив, занятия только начинались. То ли в шутку, то ли всерьез он обратил внимание на девушку, вышедшую после нас из корпуса, даже присвистнул. Спросил, знаем ли мы ее? Мы ответили – нет, на что он лукаво улыбнулся и сказал, что хочет с ней познакомиться. В следующий момент он уже исчез, догнал ее, коротко поговорил и отправился в университет. Мы стояли в недоумении, он подмигнул нам, улыбнулся и, не сказав ни слова, зашел в корпус. Только проводив его глазами, я увидел рядом Катю. Судя по густому румянцу и растерянному виду, она все это видела и слышала. Нам она, естественно, не сказала ни слова, только еле заметно кивнула, когда мы хором с ней поздоровались. Знаешь, меня вообще удивляет, почему она с нами разговаривала. Понятно, на нас не следовало переносить замашки твоего отца, но все равно, этот вопрос так и остался для меня загадкой.
