Friedrich
Егор Александрович Киселев
© Егор Александрович Киселев, 2017
ISBN 978-5-4474-3141-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Я проснулся ровно за секунду до того, как в купе заглянула проводница и, зевая, запела:
– Про-сы-па-ем-ся! Через полчаса санитарная зона!
Дверь с тяжелым скрипом закрылась, я остался недвижим. Щелчок замка над самым ухом положил начало мигрени, боль гулким эхом отозвалась в правом виске. Я нехотя открыл глаза: взору предстала живописная картина жирных разводов на лакированной стене купе, изученной до мельчайших подробностей, пока поезд выстаивал на бесконечных ночных стоянках. Ночь прошла почти без сна. Мне и без того никогда не удавалось выспаться в дороге, а теперь и подавно. Вряд ли я сам вполне отдавал себе отчет, куда и зачем теперь еду. Но даже и без этого в дороге меня всегда подстерегала какая-то невыразимая тоска, тревога подступала к горлу по любому поводу. Стоило поезду тронуться, как я тут же вспоминал, будто не выключил утюг, не закрыл дверь, газ не проверил или не выключил компьютер. Но не в этот раз. В этот раз душу заполнила зияющая пустота. Всю дорогу я слышал лишь, как стучат колеса, сама душа обратилась в этот нервный стук, замирая на подъездах к городам, где рельсы обычно стыкуют аккуратнее, чтобы уменьшить шум проходящего состава.
Когда поезд остановился, наконец, перед вокзальной площадью, мою душу пронзила отчаянная мысль: я не был здесь пятнадцать лет. Давным-давно, когда я впервые увидел этот город, думалось, что мне суждено прожить в нем всю жизнь. Но вот канула в лету юность, а вместе с ней изгладились из памяти все те дорогие сердцу места, где мне когда-то удавалось согреться. Привокзальная площадь, длинная липовая аллея, крест на колокольне над домами – все эти до боли знакомые виды, с которыми я уже однажды простился навек, теперь казались мне совершенно незнакомыми, будто я оказался не в любимом городе, а на чужбине, в изгнании. В юности я не мог дождаться, когда проводница откроет дверь, протрет поручни и выпустит меня на волю. Теперь я с тревогой наблюдал за каждым ее движением, надеясь выиграть хотя бы секунду перед тем, как снова окажусь на грешной земле.
Мог ли я когда-нибудь представить, как много чувств будут препятствовать моему возвращению? Когда я впервые приехал сюда один в августе перед первым университетским семестром, этот город казался мне воплощением свободы, новым горизонтом, возможностью достичь высот, запредельных для моей малой родины. Юношеская влюбленность всегда преувеличивает предмет своей любви, так было со всем в моей жизни: стоило мне во что-нибудь влюбиться, как тут же возникало чувство, будто я нашел настоящую святыню. Жизнь, впрочем, иронична – я оказался однолюбом. Правда, понял это не сразу.
Я сошел с поезда на том же вокзале, но теперь тут все изменилось. Убрали старые лавочки, снесли павильончики, за которыми обычно собирались алкоголики и бездомные. На их месте теперь парк. Красиво, но люди те же. Помню, как я купил газету с объявлениями и расселся на старой потрепанной лавке советского еще образца, чтобы найти квартиру. Мне страсть как не хотелось ночевать у тетки – папиной сестры – слишком уж она была строгая. А теперь нет этой скамейки. Может быть, дело только в осени, но ранним утром тринадцатого октября этот город кажется таким неприветливым.
Я отлично помню, как тем же пыльным августовским днем нашел свою первую квартиру – тесную двушку в самом центре, в доме, который построили еще до революции. Здесь на каждый этаж приходилось всего по две квартиры и получалось, что обе стены большой комнаты были в то же время внешними. Летом это не вызывало беспокойства, а вот зимой было холодно. Окна выходили на узкую улочку, над которой грозными утесами нависали дома, из-за чего на втором этаже, куда я заселился, вообще не бывало солнца. По ночам в квартиру заглядывал желтый уличный фонарь, что подогревало и без того тревожную и мрачную атмосферу в доме. Днем было шумно из-за теснящихся кругом автомобилей, ночью из-за бесконечных прохожих и выходивших на воздух освежиться посетителей кафе, баров и ресторанов, коими был щедро усеян центр. В общем, жилье в стиле Раскольникова. Наверное, самое неудачное из всех возможных вариантов, но мне безумно нравилось. Даже зимой, когда с наступлением холодов температура в комнате падала до тринадцати градусов и приходилось протапливать квартиру газовой плитой. Но теперь почему-то мне эти воспоминания кажутся теплыми, хотя вряд ли я согласился бы остановиться в этой квартире на постой. Однако же был в этом жилье и один существенный плюс – его было абсолютно не жалко. Когда на второй неделе у меня вдруг отломился кран над раковиной в ванной, я не сильно расстроился, просто положил его рядом и забыл до поры до времени. Разрушаемость интерьера была повышенной: в маленькой комнате осенней ночью отвалилась гардина под тяжестью занавесок, а я даже и не проснулся, хотя шума, наверное, было много. От случайного попадания диванной подушки разбилась антикварная люстра. В кладовке лопнула банка с хозяйскими соленьями, в большой комнате отвалилась внутренняя рама со стеклом, а уж про мышей и говорить нечего – они быстро выучили меня брезгливости.
Мне вдруг пришла в голову мысль, что тогда я мог довольствоваться малым. Но это, пожалуй, не совсем так. В действительности я просто не понимал, какие преимущества в жизни дает порядок. Не понимал, зачем следует заправлять постель утром, если вечером ее снова нужно будет стелить, для чего нужно начищать обувь или гладить джинсы – я был абсолютно уверен, что внешность решительно ничего не значит, что самое главное в человеке спрятано глубоко внутри. Красивый фасад ровным счетом ни на что не влияет. Но это, конечно же, не правда. Важна каждая деталь. И уж если откровенно, внешность не важна, пожалуй, только мертвому. А вот живому важно, как он будет выглядеть даже в гробу.
Я осмотрелся. Вокзальная площадь за пятнадцать лет почти не изменилась, поставили только экран для городской рекламы, обновили асфальт да нанесли разметку. По-прежнему здесь по утрам суетятся горожане, чаевничают таксисты, мерзнут очереди на остановках. Лица у всех уставшие, будто за прошедшую неделю из людей вытянули все жилы. Впрочем, в столице усталости еще больше, хотя свежая кровь в ее артериях появляется регулярно. Это особенно заметно в метро, где туземцы лишний раз головами не вертят, чтобы не тратить попусту силы. Но, может быть, это только я устал и спросонья проецирую собственные чувства на других людей? Хотя они спешат на работу, а я тут по личным обстоятельствам. Правда, обстоятельства эти настолько деликатны, что я никак не могу сообразить, стоит ли мне приступить к ним немедленно или лучше побродить еще по городу, растрачивая унылое осеннее утро на глупые студенческие воспоминания.
Накануне вечером в моей квартире раздался звонок. Молодой человек, вежливо осведомившись, что разговаривает именно со мной, сообщил, что его мать, Смирнова Екатерина Николаевна, при смерти и хочет со мной проститься. Я тут же взял билет и выехал первым поездом. Пятнадцать лет назад я мечтал, чтобы меня попросили остаться, чтобы кто-нибудь задержал меня в тот день на перроне и не дал мне уехать. Но я и представить не мог, что с Катей мы вновь увидимся при таких обстоятельствах. Ее сын, который мне позвонил, ровным счетом ничего не объяснил, а я был не в состоянии устраивать расспросы. Минуты ожидания тянулись мучительно долго, я не мог найти себе места и успел обойти за утро почти все памятные места в центре, но куда бы ни приходил, везде было неуютно и холодно. Все смешалось в больной голове. Я не знал, следует ли мне снять номер в гостинице, или я сегодня же уеду обратно. Я и вещей-то никаких с собой не взял. Оставалось только бездумно бродить по улицам в ожидании подходящего времени для звонка.
С другой стороны, повод для звонка был, конечно, и в семь утра. В конце концов, меня ведь пригласили не на кофе, и я это прекрасно понимал. Но тогда, пятнадцать лет назад, у меня были причины для побега, и по сей день они никуда не делись. Что я скажу ей после стольких лет? Я колебался, пытаясь хоть как-то представить нашу встречу.
Помню, мы познакомились с Катькой еще в университете: я был уже на четвертом курсе, заканчивал физический факультет, а она только-только поступила на матфак. Мы тогда всей компанией удивлялись, что столь милому созданию делать на математическом факультете. Но сердце женщины – загадка, она и сама не понимала, почему поступила именно сюда. Правда, нужно оговориться, что она обладала на редкость живым умом, училась легко и могла заткнуть за пояс любого ботаника на курсе. Это, кстати, и привлекло нас в ней.
Однажды к нам прибежал Серега с горящими глазами и начал сбивчиво рассказывать, что он, наверное, влюбился. У стенда со стипендиальными программами и грантами для выдающихся студентов он познакомился с очаровательной девушкой, студенткой первого курса. Ему пришлось ее расстроить: эти программы доступны только со второго курса. Она блеснула глазами и ответила, что в таком случае у нее будет время как следует подготовиться, поблагодарила его за помощь и ушла.
