Уже бывали минуты, когда они сами заглядывали опасности в глаза, словно уже изнемогли от долгого ожидания. После таких минут они уходили куда-нибудь подальше друг от друга, боясь признаться себе, что были так недалеко от беды.
Третьим по счету днем после комиссии было воскресенье. С самого полдня Семен вертелся во дворе, без всякого дела. И вдруг решил войти в хату: он знал, что там Семениха и дочь.
«Эх, пускай уж на этот раз конец будет! Всему пускай конец будет!»
Так подумал он и пошел не в хату, а на конюшню. Посмотрел там на лошадей, таскавших через решетку яслей по стебельку соломы и лениво хрупавших; посмотрел на лежавшую корову, которая повернула в его сторону голову и, убедившись, что он явился с пустыми руками, мотнула головой и боднула рогом ясли…
«А должно ли так быть? — думал Семен. — И почему люди так враждуют меж собой? Отчего такая ненависть? Вот божья скотинка — какие они кроткие: жуют соломку и друг дружку не трогают. А человек о том лишь и хлопочет, чтоб кого укусить. Женятся, чтоб друг друга всю жизнь грызть».
Так думал Семен. Но это были неискренние мысли. Он попросту хотел оправдаться в собственных глазах, так как знал, что поступил дурно, что у жены есть основание ругать его и что он за это ее побьет. И еще сильней ненавидел жену, еще больше злился на нее за то, что она была права.
Он вышел из конюшни во двор, остановился в воротах, раздумывая, какой бы найти повод, чтобы сейчас же накинуться на Семениху — еще до того, как она затеет с ним ссору. Она иссохла, как щепка, все кашляет за работой… Нет! За это ее можно ненавидеть, но бить тут не за что.
Через дорогу, в садике, вишня ловила своим молочным цветом пролетающих пчел и не отпускала их до тех пор, пока они не слизывали с цветов сладкого сока. Воробьи кричали на вербах, подбирая сонных майских жуков. Ласточки прочерчивались черными молниями, посвистывая над самым ухом. А все это вместе взятое не позволяло Семену ткать дальше свои черные думы: к его сердцу подкралась легкая жалость.
«Божья пчелка, божья пташка, — думал Семен, — трудится все время, и в воскресенье, и в праздник, — а всегда весела. А человеку господь бог назначил отдых, но зато и грызню и ненависть. Все мы грешные, за это нас и карает еще на этом свете».
Тут Семен увидел приближающегося к нему Панька, чей путь лежал мимо его двора. Панько был посетителем читальни, и поэтому Семен хотел скрыться, не желая встречаться со сторонником Юрка. Но скрыться было некуда, разве что в хату, а Семен теперь ни за что на свете не вошел бы туда. Так он и остался стоять в воротах, дожидаясь Панька и думая:
«Пускай уж смотрят на меня люди, как на вора, потому как я лучшего не стою».
Панько подошел и, к удивлению Семена, завел с ним разговор. Он начал уговаривать Семена пойти вместе с ним на сходку.
— На какую сходку? — спросил Семен.
— А вы не знаете? Да у нас же сегодня сходка — ответил Панько и рассказал Семену, что вот уже две недели как происходят выборы в парламент, что сегодня собрание в риге у Олийникова, что на это собрание приехали сторонние люди и там будут обсуждать, кого избрать депутатом.
Семен пошел бы с радостью, не столько из любопытства, — все это его ничуть не интересовало, — сколько для того, чтобы удрать куда-нибудь подальше от своей хаты, но он всегда сторонился этих «читальников» и поэтому полагал, что туда итти ему неловко. Однако Панько успокоил его, сказав, что на сходке будут и «не-читальники». Семен дал себя уговорить и отправился вместе с Паньком. По дороге Панько говорил о кандидате, которого намечают избрать депутатом, но Семен мало слышал из этого рассказа, так как думал о своем: задержаться как можно дольше в селе, чтобы домой вернуться попозже.
VII
Когда Семен с Паньком явились к Грицьку Олийникову, сходка уже давно шла. Увидев в раскрытые двери риги тесно стоявшую там толпу людей, Семен прежде всего удивился, что все смотрят в одну точку и что в риге так тихо. Он оробел и наверняка пошел бы обратно если б его не ободрило то, что он идет вместе с «читальником» Паньком. Вторым поводом к удивлению являлось то, что, когда он протискивался сквозь толпу знакомых, чтобы стать позади, никто даже и не взглянул на него.
Здесь было довольно просторно, так как собравшиеся теснились как можно ближе к возвышению, на котором стоял стол и находились несколько человек. Только теперь Семен расслышал, что кто-то, стоя на самом краю возвышения, говорит, и притом так громко, что это для Семена явилось третьим по счету поводом к удивлению: как мог он раньше не услышать такую громкую речь?
Семен не старался понимать эту речь, а лишь прилагал все усилия к тому, чтобы увидеть, кто говорит. Приставив ко лбу ладонь козырьком, он пристально вглядывался, но ничего не мог разобрать. Падавший сбоку через двери луч освещал лишь середину риги, и лица людей, стоявших у другой стены, разглядеть было невозможно. Семен прищуривал глаза, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, но никак не мог рассмотреть даже того, сколько же человек находится на возвышении?
Спустя некоторое время, когда глаза Семена попривыкли к сумраку, он увидел, что за столом сидел заведующий читальней, а рядом с ним еще какой-то очень молодой, пришлый человек. Он сидел склонившись и не то что-то разглядывал на столе, не то писал. Семен ломал себе голову над вопросом: из какого села может быть этот молодой человек?
Здесь же, у стола, стоял еще какой-то пришлый человек, но, пожалуй, постарше, так как Семен разглядел, что он уже седоват. Каков он собой, Семену в точности не удалось рассмотреть, но ему показалось, что у этого человека румяное лицо и очень быстрый взгляд, потому что он то словно смотрел куда-то вверх, то поверх голов собравшихся, а порой, хоть и реже, прямо в лицо Семену. Разглядывая этого человека, Семен невольно стал вслушиваться в его слова, так как, собственно, этот-то человек и говорил.
Но как внимательно ни ловил Семен каждое слово оратора, он все-таки не сразу мог понять, о чем тот говорит. Семен только внимательно вслушивался в звук его речи, думая в то же время о том, откуда может быть этот молодой человек?
Вдруг Семен вздрогнул: ему показалось, что оратор обратился к нему.
— Отойдите-ка немного от дверей, потому что мне плохо видно, а я хочу вам кое-что прочесть, — произнес оратор и взял со стола какую-то бумагу.
«Это он не мне сказал, потому как я не возле дверей», — подумал Семен, увидев, что люди, загораживавшие свет, зашевелились. И все же Семену казалось, что оратор сейчас обратится к нему.
Оратор же начал так:
— Теперь я вам прочту о том, какого депутата должна выбрать наша мужицкая партия.
После этого он начал читать, что депутат обязан уменьшить мужицкую неправду, а мужицкая неправда — в том-то и в том-то.
Слушая это чтение, забыл Семен, где он и что с ним, и старался только поймать и запомнить каждое слово.
Когда оратор вычитал все из той бумаги, которую держал в руках, он стал говорить дальше по памяти, браня и укоряя людей, что они сами повинны в этой неправде, потому что вместо того, чтобы объединиться и помогать самим себе, они помогают панам чинить неправду. Очень долго говорил об этом оратор и очень бранил темный народ, пособляющий обидчикам.
Собравшиеся время от времени кричали то «славно», то «правда». А Семен, как только услыхал это, засунул руки в рукава, прижав их плотно друг к другу, точно зимой в мороз, и кричал вместе с другими, а если какое-либо слово ему особенно нравилось, он произносил: «Дай вам, боже, здоровья за это слово!»
Заканчивая речь, оратор спросил, согласны ли собравшиеся, — а с чем именно, Семен не мог понять, но подумал: «Хоть на виселицу — и то пойду!» И когда собравшиеся подняли руки, Семен встал на цыпочки, тоже поднял правую руку и, придерживая левой сползавший с плеч кожух, закричал так, что даже закашлялся: «Согласны, согласны все!»
Потом говорили двое односельчан, но Семен не слушал и не понимал их. Он в это время обдумывал то, о чем говорил сторонний человек. И ему все казалось, что надо бы этому человеку поцеловать руку.
Когда после собрания все вышли из риги, Семен стал забегать со всех сторон и протискиваться сквозь толпу, с целью увидеть того человека. Он, человек этот, стоял среди маленькой кучки людей и что-то говорил. Семен его увидел, но не нашел в себе мужества подойти, и, кроме того, ему стало стыдно, что он ни с того ни с сего хотел поцеловать при всех этому человеку руку.
Люди постепенно расходились, осталось лишь немногим более десяти «читальников» и еще двое пришлых. Хотя среди оставшихся был и Юрко, Семен все же не отходил от них. Он продолжал разглядывать того человека и убедился, что он действительно постарше другого, но не так уж румян, как ему показалось в риге. Зато взгляд его оказался еще более быстрым.
«Читальникам» хотелось угостить этих людей, они давали каждый по шистке на пиво. Семен тоже не утерпел.
