— Здравствуй, Митя, — сказала она.
Это «здравствуй» получилось у нее как-то певуче. Он даже смутился и ничего не ответил.
Ольга усмехнулась, подошла к низенькому заборчику, разделявшему их дворы, и позвала:
— Ну, подойди же сюда.
Митя спустился с крылечка, подошел и встал рядом с нею.
— О, как ты повзрослел, — сказала она. — Я это заметила, еще когда ты умывался. И, гляди-ка, усики. Уже бреешься? — Она легонько, одним пальчиком коснулась его верхней губы, на которой — он-то знал! — не было никаких усиков, а просто пробивался темный пушок. — Ты в сад собрался?
— Угу, — подтвердил он.
— Пойдем вместе.
Старый городской сад считался у них главным, а вернее— единственным местом общественного гулянья. По субботам и воскресеньям там, в беседке, играл духовой оркестр под управлением бывшего военного капельмейстера Скачкова, и в этот сад, как по повестке, как на что-то обязательное, устремлялась вся молодежь рабочего городка. Оркестр почти без перерыва играл старинные вальсы, падеспань и особенно нравившуюся капельмейстеру польку-бабочку. Вокруг музыкальной беседки имелось некое пространство для танцев. Земля здесь так была утоптана подошвами и утрамбована каблуками, что даже лоснилась. Танцевальную площадку как бы обрамляла липовая аллея, по которой с восьми часов вечера до двенадцати ночи густым потоком кружили гуляющие. В двенадцать Скачков стучал палочкой по пюпитру, оркестр играл «Турецкий марш» и публика начинала расходиться из сада.
Когда они пришли в сад, гулянье было в самом разгаре. В листве деревьев сияли желтые груши электрических ламп. Оркестр уже второй раз играл польку-бабочку. Пахло горячей пылью и летом.
— Возьми меня под руку, — сказала Ольга.
Под руку! В их городе по неписаным правилам считалось, что «под руку», да еще на виду у всех, парень с девушкой ходят в том случае, когда отношения между ними столь близки, что их не скрывают, и весь городок уже знает, что такая-то «гуляет» с таким-то.
Митя еще ни разу не ходил под ручку ни с одной из девчонок, а тут вдруг сама говорит: «Возьми…»
Он взял ее под руку. Чувство смущения, неловкости и в то же время неизъяснимой нежности захватило его. Казалось, через смугловатую кожу девичьей руки передавался ему жаркий ток волнующей тайны всего ее тела.
Он уже не помнит, о чем говорили они, кружа в толпе гуляющих по широкой аллее. Потом подошли к танцевальному кругу. Оркестр как раз начал «Амурские волны», и Ольга предложила:
— Давай потанцуем.
— Мне что-то не хочется. Ты потанцуй с кем-нибудь, а я погляжу.
Признаться в том, что он не умеет танцевать, Митя постеснялся.
Сначала ее пригласил Шурка Никитин из главной конторы, потом она танцевала с каким-то совсем незнакомым парнем, а Мите было неприятно, что это не он, а кто-то другой кружится с нею в вальсе. Наконец Ольга вернулась, возбужденная, зарумянившаяся, с сияющими глазами, и, отдышавшись, сказала:
— Ох, совсем закружилась! Теперь давай погуляем.
— Мне домой пора, — хмуро ответил Митя.
— Уже?
— Завтра надо пораньше встать и пойти по чернику.
— Неужели поспела?
— Нынче ранняя.
— Митя, милый, так ты возьми и меня!
— Я далеко пойду.
— Ну и что же?
— Ладно, возьму.
Они условились, что в пять часов утра Митя будет ждать ее у калитки.
— Только не проспи.
— Я лягу в сенцах, ты постучи, — сказала она.
Утром он осторожно постучал в тесовые сенцы Нестеровых.
— Сейчас, — теплым шепотом ответила Ольга и минут через пять вышла еще заспанная и какая-то очень прежняя, в тапочках на босу ногу и в старом ситцевом сарафанчике, из которого уже выросла. Сарафанчик был короток ей и тесен.
— А кузовок где?
— Вот дурочка, приготовила и забыла.
Ольга снова шмыгнула в сенцы и вернулась с таким же, как у него, берестяным коробчатым кузовом.
— Теперь пошли. — И вдруг спросила: — А не заплутаемся?
— Не бойся, лес-то я знаю…
Лес он знал хорошо. Там у него были свои заповедные места, где вызревала особенно крупная и прямо-таки осыпная черника. Бывало, присядешь в густой черничник, поджав колени, поставишь перед собой маленький кузовок-наборыш и начинаешь обеими руками доить в него с веток спелые ягоды. Набрав полный, пересыпаешь в большой кузов, потом прямо на коленях переползешь на другое, еще не обобранное местечко, и снова за дело.
Особенно черничным считался Синий бор за Вековской стражей. Туда-то они и направились.
Правда, до Вековской стражи надо было идти верст пять, но Мите хотелось, чтобы Ольга увидела богатство здешнего леса. Да и дорога туда была уж очень красивая— вдоль старой просеки, густо обрамленной кустами орешника и черемухи.
Миновав сторожевую вышку и домик полесника, притулившийся у перекрестка двух просек, они свернули по мшистой тропочке в чащу березняка, за которой начинался уже сам Синий бор. Тут стали встречаться прогалинки, поросшие черничником, и Ольга, приметив ягоды, нетерпеливо восклицала:
— Вот она, вот черника, давай собирать!
— Нет, еще не дошли, — говорил Митя.
Наконец перед ними открылась прогалинка, сплошь черная от обилия ягод. Ольга даже руками всплеснула:
— Да что же это, Митя, ты погляди, как много ее!
— Вот здесь и будем собирать. Ты начинай с этого края, а я пойду с другого, навстречу тебе.
— Зачем же так, лучше уж рядышком.
— Ну давай рядышком.
Они поставили кузова под большую приметную ель, а сами, взяв наборыши, присели в черничник и принялись собирать ягоды.
Набрав полный наборыш, Митя поглядел, как шло дело у Ольги. У нее-то не было и половины наборыша. Да и собирала она небрежно — ягода была сорная, попадалось много листочков.
— Так не годится, — строго сказал он. — Ты возьми веточку, тряхни ее и легонько потяни на себя. Тогда спелые ягоды упадут тебе в горсть, а те, что еще не доспели, да и листочки — на ветке останутся.
— А ну-ка покажи.
Митя показал, как надо по-настоящему брать чернику. Ольга быстро переняла это, и дело пошло лучше. Они сидели на корточках рядом, то бок о бок, то друг перед другом. Иногда их руки тянулись к одной веточке и как бы нечаянно встречались. Каждый раз при этом Митя испытывал такое чувство, будто прикасался к чему-то запретному, но столь желанному, что это прикосновение жарким током отзывалось в нем, томило и снова влекло…
А солнце поднялось уже высоко. В лесу гуще запахло смолистой хвоей, горечью березовой коры, вереском и грибницей. Мите захотелось есть, и он предложил:
— Давай червячка заморим.
— Да я и так уж — одну горстку в наборыш, другую в рот, — призналась Ольга.
— Ну, ягодой сыт не будешь.
У него была с собой краюшка ржаного хлеба, кусочек сала и лук. Они устроились под елкой, возле своих кузовов, и стали закусывать.
— Вот какой ты молодец, — говорила Ольга. — Мне и невдомек еды захватить, а у тебя все нашлось. И как вкусно!
Позавтракав, снова начали брать чернику. Митя уже наполнил свой кузов доверху и стал помогать Ольге, когда она окликнула:
— Митя, посмотри, какая красивая ящерица!
Он глянул и увидел среди кустов черничника медянку, свернувшуюся золотистым кольцом. Ольга потянулась к ней. Змейка зашевелилась, подняла голову и приоткрыла пасть.
— Берегись, ужалит! — крикнул он и мгновенно, не раздумывая, оттолкнул Ольгину руку, быстро схватив медянку за хвост, отбросил ее.
— Ядовитая? — шепотом спросила Ольга и посмотрела на него большими глазами, полными ужаса.
— Конечно, ядовитая.
— Уйдем отсюда.
— Да ты не бойся, она уже не подползет.
— С тобой я ничего не боюсь, но лучше уйдем. Ведь и кузов у меня почти полон.
— А может, доберем? Немного осталось.
— Нет, хватит, а то нести тяжело.
— Как хочешь.
Они нарвали листьев папоротника, чтобы прикрыть чернику, пристроили кузова за плечи и пошли.
За Вековской стражей, уже на просеке, Ольга спросила:
— Ты за меня испугался?
— Конечно.
— А если бы она тебя укусила?
— Ну, мне-то не впервой расправляться с ними.
— Я не знала, что ты такой смелый…
Жарко пекло высокое солнце, кузова оттягивали плечи. В орешнике перекликались какие-то птахи. Бабочки кружились над пестрой травой. Гудели шмели. Где-то закуковала кукушка, и Ольга торопливо спросила:
— Кукушка, кукушка, сколько нам жить?
— Почему «нам»?
— Ну, нам с тобой.
Кукушка на мгновение замолкла, словно задумалась, и снова начала куковать. Они оба считали, считали и сбились со счета, а в лесной чаще все еще слышался уже приглушенный далью голос вещуньи.
— Долго нам жить! — счастливо засмеялась Ольга и сказала: — Знаешь что, давай посидим, отдохнем.
