— Почему?
— Вот самый простой. Рамзес-2 на пустом месте, на берегу Нила, построил Луксор или до него уже был еще более старый город?
— А что такая гипотеза существует?
— Конечно.
— Вообще, Луксор современный город, в котором, как вкрапления, небольшие участки с остатками этой древней роскоши.
— Представляю себе: давно наезженные маршруты, с давно отработанными текстами.
— Конечно. Во всяком случае, ни на один вопрос гид не ответил.
— Блистали интеллектом?
— Нет. Я думала, что экскурсионный текст говорить обязательно, но есть еще личные знания.
— Ну и как?
— Нет их.
— Вы привезли папирус?
— Нет. Не люблю сувениры. Потом, дома, не знаешь, куда деть. Знаешь, там, среди огромного количества людей, у меня было чувство, что я наедине сама с собой, С непостижимой историей, которая, может быть, и есть вечность. И еще, когда мы переплывали Нил на маленьком катерочке под названием «Титаник», у меня было такое чувство счастья. В моем возрасте такое бывает редко
— Почему?
— Жизнь забирает поводы для счастья.
— Нил — широкая река?
— Широкая. Хотя, в сравнении с чем. Если ты помнишь ширину Днепра в районе моста Патона, то в ширину там поместится, приблизительно, три Нила.
— А что на другом берегу?
— Город Мертвых.
— Прямо-таки мертвых?
— Ты знаешь о том, что существует мнение: пирамиды на плато Гиза были построены не для захоронений.
— Это о пирамиде Хеопса?
— Да, и о ней. Так вот, на другом берегу Нила, в пустыне, — несколько захоронений. То есть, это очень маленькие пирамиды. Я бы даже сказала, что это не очень высокие насыпи. В каждую из них — вход. Но внутри, в большом помещении, ничего нет — разворовали
— Так что, народ во всем мире, не только у нас, любит «халяву»?
— Конечно. А если она еще и хороший доход приносит, то — что говорить. Там же есть пирамида — меньше других — это усыпальница Тутанхамона.
— А почему меньше других?
— Он был очень молод.
— Вот как? Она тоже пуста?
— Конечно. Все, что там было, сейчас в Каирском музее.
— Вы были в музее?
— Была.
— Понравилось?
— Нет.
— Почему?
— Мама, мне кажется, водила тебя в Эрмитаж?
— Да. Я два года назад был там.
— Ты был в Египетских залах?
— Конечно.
— Понимаешь, все, что скупали русские и европейские музеи, это самое лучшее из награбленного.
— Что значит: самое лучшее?
— Все в хорошем состоянии. И каменные, и деревянные саркофаги и маски — все целое. А в Каирском музее — что осталось: там отбито, там потеряно, там отломано. В общем, не в лучшем виде.
— А скульптуры жрецов, у которых глаза сделаны из смеси меди и хрусталя вы видели?
— Да.
— Здорово. Полное впечатление, что живые глаза.
— На меня это тоже произвело впечатление.
Наташа не заметила, что рядом стояла официантка и очень внимательно слушала. Наконец, она сказала:
— Уже половина двенадцатого — мы закрываемся.
6
Будильник мобильного визжал, как ошалелый. Семь часов. В восемь двадцать — автобус на Судак. Наташа хотела в течение дня решить все вопросы, а вечером успеть вернуться в Симферополь. У нее не было никаких дел в городе. Просто, не любила спать в новых местах. В общем-то, она всегда командировки в Крым составляла так, чтобы ежевечерне возвращаться.
Утро, рассчитанное по минутам, закончилось в вальяжном «Мицубиси». В такую рань его наполнили те, кто прибыл поездами, и тут же разъезжались дальше по Крыму.
В утренних горах было что-то сказочное. Они призывали мечтать, может быть, обдумывать. Но уж, равнодушными, точно, не оставляли.
Полуусевшись, а скорее, полулежа, в остатках дремоты она вместе со всеми двинулась в путь. С одной стороны — хотелось доспать, с другой — неумолимый думательный процесс не давал заснуть.
В общем, вчерашний вечер не произвел никакого душевного впечатления. Мальчик оказался красноречив, все, что он рассказывал, независимо от темы, было приятно слушать.
Себя же слушать Наташа любила всегда — был грех. Но почему грех? Ведь, как всякий интеллигентный человек, она старалась рассказывать собеседнику то, что на ее взгляд, было интересно, и очень редко ошибалась. Не имела привычку прерывать разговор комментариями, задавать выуживающие вопросы, возвращаться воспоминаниями к не самым приятным моментам жизни. Но и говорить о продуктах, тряпках, кулинарных изысках и бесконечной экономии не любила.
Вообще, в нашей стране гордость за сэкономленные «5 копеек» в разговорах была велика. Зачастую, это не от нищеты в кошельке, а от другой нищеты — душевной. Нечем больше самоутверждаться, нечем гордиться.
Наташа умела быть интересной людям самого разного возраста. Но, пожалуй, молодые слушали с наибольшим интересом. Во-первых — естественная жажда познания, во-вторых, еще нет точно сложившихся приоритетов, уложенных в душе и голове по полочкам. Молодость — это губка, поглощающая с удовольствием и благодарностью любую привлекательную информацию. А старость? Ну, зачем же так — не старость, а возраст полной зрелости. Чем же характерен он? Транжиры становятся жадными, мужчины, больше всего в жизни ценившие свободу, оказывается, тяжелей других переносят одиночество. С умными и самодостаточными родителям дело тоже обстоит тяжеловато. Если ребенок вырос средним, не активным, то все, что передают родители, возьмет с радостью, и с этим багажом пойдет по жизни дальше. Но если личность — тут возникает противовес: долгие годы желания доказать собственную значимость. Нежелание воспользоваться всем, что предлагает семья. Да просто, злость по любому поводу, когда родители оказались правы, когда их жизненная позиция оказалась надежней.
Витя был из таких. К счастью ли, к сожалению, но факт оставался фактом. Все сам. До всего сам. Наташе казалось, что, когда человеку под тридцать, это даже выглядит по-детски. Были споры, были обиды, были слова, очень ранящие. Иногда она молчала, иногда доказывала, иногда объясняла. Ну что ж, малые дети спать не дают, а большие — жить. Все как у всех. Бывало, что высказанная жесткость суждений болела много дней. Вот тут она молчала. Что сделать с материнской любовью, с обожанием своего единственного? Прощать, из последних сил пытаться понять. И она пыталась, стараясь, как могла. Единственным успокоением в этих спорах, доказательствах, обидах была любовь сына. Он ее любил.
Наташа понимала, что вот-вот уже закончится у Вити возраст, когда главные авторитеты в жизни: друзья, приятели, сослуживцы. Заканчивается время, когда в их мнении его интересов было меньше всего, и он этого не понимал. Еще год-два и по жизненным стандартам должна была появиться «его» женщина: семья, мать его ребенка, хранительница очага. И вот тогда — ее приоритеты, ее мнение, ее взгляды, ее интересы станут самыми важными, самыми нужными станут его личными интересами. А пока он был в стадии перехода: мнения друзей уже не столь ценны, а семьи, ради которой нужно жить, еще нет.
