Сейчас он казался воплощением досады и негодования.
— Это бестактность! — сказал он Крамеру; его глаза метали молнии, а хриплый голос был исполнен страстной силы.— Обычная полицейская бестактность! Впутать меня в подобную историю!
— Да,— сочувственно сказал Крамер.— Этого не случилось бы, будь ваша фотография во всех газетах. Вы член цветочного клуба?
Нет, ответил Веддер, он не состоит в клубе. Он явился сюда вместе со своей приятельницей миссис Бэшем и, когда она покинула прием, чтобы успеть на какое-то свидание, остался посмотреть орхидеи. Они пришли примерно в половине четвертого, и он до своего ухода не отлучался из оранжереи.
Когда Крамер задал все положенные в таких случаях вопросы и получил на них, как и следовало ожидать, отрицательные ответы, он внезапно спросил:
— Вы были знакомы с Дорис Хаттен?
Веддер нахмурился,
— С кем?
— Дорис Хаттен. Она тоже была….
— А! — воскликнул Веддер.— Ее тоже задушили! Я вспомнил!
— Совершенно верно.
Веддер сжал руки в кулаки, но не убрал их со стола и наклонился вперед.
— Вы же знаете,— с усилием сказал он,— что нет более отвратительного занятия, чем душить людей, особенно женщин.
— Вы знали Дорис Хаттен?
— Отелло,— произнес Веддер глубоким звучным голосом. Он поднял глаза на Крамера, и его голос тоже возвысился.— Нет, не знал, лишь читал о ней.— Его всего передернуло, и он резко поднялся со стула.— Я приходил только затем, чтобы посмотреть на орхидеи.
Веддер провел рукой по волосам, повернулся и пошел к двери.
Леви вопросительно посмотрел на Крамера, но тот покачал головой.
Следующим привели Билла Мак-Наба, издателя «Газетт».
— Мне трудно передать вам, как я сожалею об этом, мистер Вульф,— сказал он с подавленным видом.
— Не стоит,— проворчал Вульф.
— Какой ужас! Мне и в страшном сне не могло привидеться ничего подобного. Манхэттенский цветочный клуб! Конечно, она не записана в клуб, но тем хуже для нас.— Мак-Наб повернулся к Крамеру.— Во всем виноват я.
— Вы?
— Да, это была моя идея. Я упросил мистера Вульфа устроить прием. Он позволил мне разослать приглашения. И я уже поздравлял себя с небывалым успехом. Но чтобы такое!.. Что мне делать?
— Присядьте на минуту,— пригласил его Крамер.
Мак-Наб, по крайней мере, внес разнообразие в детали. Он признал, что трижды во время приема покидал оранжерею: один раз — сопровождал уходящих гостей и еще дважды спускался в вестибюль — проверить, кто уже пришел, а кто еще нет. В остальном он повторил то, что нам уже было известно. После этого нам показалось не только бессмысленным, но и глупым тратить время на оставшихся семь или восемь человек только потому, что они уходили последними. Кроме того, с технической точки зрения это было для меня слишком непривычным. Мне никогда не доводилось видеть здесь столько людей сразу.
Любому полицейскому известно, что вопросы, которые он собирается задать, должны иметь своей целью выяснить три вещи: мотивы, средства и возможность. В нашем случае в вопросах не было нужды, ибо ответы на них нам были уже известны. Мотивы: убедившись, что Синтия узнала его, неизвестный последовал за ней вниз, увидел, как она входила в кабинет Вульфа, и предположил, что Синтия сделала это именно с теми намерениями, какими они и в самом деле оказались — ведь она действительно собралась рассказать все Вульфу, и решил воспрепятствовать им самым надежным и быстрым способом, который знал. Средства: ими мог быть любой кусок материи, даже носовой платок. Возможность: он находился здесь — как и все, кто был внесен в список Сола.
Итак, если вы хотите узнать, кто задушил Синтию Браун, первым делом вам нужно выяснить, кто задушил Дорис Хаттен.
Как только Билл Мак-Наб ушел, привели полковника Брауна. Он был слишком скован, но тем не менее твердо держал себя в руках. Его ни за что нельзя было принять за самоуверенного человека, и я не сделал этого. Когда полковник сел, он поднял на Крамера свои пронзительные серые глаза и не отводил их в течение всего разговора. На Вульфа и на меня он не обращал внимания. Сказал, что его зовут полковником Брауном, и Крамер спросил, в какой армии его так зовут.
— Я полагаю,— произнес Браун ровным и холодным тоном,— что мы сэкономим время, если я сначала изложу свою позицию: я дам откровенные и исчерпывающие ответы на вопросы, которые касаются того, что я видел, слышал или делал с того момента, когда приехал на прием. С ответами на любые другие вопросы придется подождать, пока я не поговорю со своим адвокатом.
Крамер кивнул.
— Я ожидал этого. Вообще мне наплевать на то, что вы видели или слышали во время приема. Мы еще вернемся к этому. Я хочу сообщить вам кое-что. Как видите, я даже не спешу узнать, почему вы пытались вырваться отсюда еще до нашего появления.
— Я только хотел позвонить…
— Забудем это. Что касается полученных нами сведений, то, думаю, дело обстоит таким образом: женщина, которая назвала себя Синтией Браун и которую здесь сегодня убили, вовсе не приходится вам сестрой. Вы встретили ее во Флориде что-то около шести или восьми недель назад. Она стала вашей соучастницей в операции, объектом которой была миссис Орвин, и потому вы представили ее миссис Орвин как вашу сестру. Вы приехали с миссис Орвин в Нью-Йорк неделю назад; операция шла полным ходом. На мой взгляд, это может быть исходной посылкой. Все остальное меня не интересует. Я занимаюсь расследованием убийств.
— Для меня,— продолжал Крамер,— эта посылка состоит в том, что в течение некоторого времени вы были связаны с мисс Браун участием в некой тайной операции. Должно быть, между вами прошла не одна частная беседа. Вы представляли ее как свою сестру, каковой мисс Браун в действительности не являлась, и в конце концов она была убита. Только по одной этой причине мы могли бы испортить, вам много крови.
— Но сначала я хочу дать вам шанс,— добавил Крамер.— В течение двух месяцев вы находились в близких отношениях с Синтией Браун. Наверняка она говорила вам, что ее подруга по имени Дорис Хаттен была убита — ее задушили в октябре прошлого года. Мисс Браун располагала об убийце сведениями, которые предпочитала держать при себе. Если бы она не открыла их, то осталась бы жива. Она должна была поведать вам об этом. Теперь я хочу, чтобы вы рассказали все нам. Тогда мы сможем арестовать его за преступление, которое он совершил сегодня, и это благоприятно отразится на вашей судьбе. Ну?
Браун поджал губы. Потом снова разжал их и поднес руку к лицу, чтобы потереть щеку.
— Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь вам.
— Вы думаете, я поверю, будто в течение всех этих недель она никогда не заговаривала об убийстве своей подруги Дорис Хаттен?
— Сожалею, но мне нечего сказать.— Голос Брауна был твердым и решительным.
Крамер пожал плечами:
— О'кэй. Вернемся к сегодняшнему приему. Вы помните тот момент, когда что-то в облике Синтии Браун — какое-то непроизвольное движение или выражение лица — заставили миссис Орвин поинтересоваться, что с ней случилось?
На лбу Брауна появилась складка.
— Мне очень жаль. Я не припоминаю ничего подобного.
— Прошу вас припомнить. Напрягите как следует память.
Молчание. Браун снова поджал губы, и складка на его лбу обозначилась еще отчетливее. Наконец он сказал:
— Возможно, в тот момент меня рядом с ней не было. Мы не могли беспрерывно толкаться в проходе среди такого количества людей.
— Но вы помните, когда она попросила извинения за то, что плохо чувствует себя?
— Да, конечно.
— Так вот, то, о чем я вас спрашиваю, произошло незадолго до этого. Она обменялась взглядами с каким-то мужчиной, и ее реакция на это событие заставила миссис Орвин спросить, что произошло. Меня интересует именно этот обмен взглядами.
— Я не заметил его.
Крамер с такой силой опустил кулак на стол, что наши подносы подпрыгнули.
— Леви! Выведи его и скажи Стеббинзу — пусть отправит его вниз и запрет. Это важный свидетель. Возьми еще людей и займись им — у него наверняка уже есть судимость. Мы должны раскопать ее.
Когда дверь за ними закрылась, Крамер повернулся и сказал:
— Собирайся, Мерфи. Мы уходим.
В комнату снова вошел Леви, и Крамер обратился к нему:
— Мы уходим. Скажи Стеббинзу, что одного человека перед домом достаточно… Нет. Я скажу ему…
— Там еще один, сэр. Его зовут Николсон Морли. Он психиатр.
— Пусть уходит. Это начинает походить на фарс.
Крамер посмотрел на Вульфа. Вульф выдержал его взгляд.
— Недавно вы говорили,— отрывисто сказал Крамер,— что вам в голову пришла какая-то мысль.
— Да что вы? — холодно отпарировал Вульф.
Их глаза встретились, пока Крамер не отвел свои в сторону, повернувшись, чтобы уйти. Я подавил в себе желание столкнуть их лбами. Сейчас они оба были похожи на детей. Если у Вульфа и в самом деле появилась какая-то мысль, он должен был понимать, что ради нее Крамер — невиданная вещь! — готов отказаться от намерения опечатать кабинет. И Крамер знал, что мог бы пойти на мировую, не теряя при этом ничего. Но они оба были слишком мнительны и упрямы, чтобы проявить хоть каплю здравого смысла.
