– Насмотрелась? – насмешливо спрашивает он.
Понимаю, что уже пару минут я просто молча пялюсь на эту совершенную боевую машину.
Нервно сглатываю. Что ж я у мамы такая дура?
Дожила до двадцати лет и, увидев обнаженный мужской торс, веду себя как озабоченная монашка!
Правда, тут есть, на что залипнуть. Взять хотя бы наш «Амодей»: мужики в качалке, конечно, фактурные, но они не производят впечатления зверя, в любой момент готового к прыжку. Такое можно увидеть только в журналах и на фотографиях, но и эффект они производят значительно слабее.
– Я… за трусами, – растерявшись начинаю вовсе не так, как планировала, и быстро добавляю, – и шваброй.
Он приподнимает бровь:
– За моими трусами?
– Нет! За своими!
– У меня твоих трусов нет, – потешается он надо мной. – У меня есть только мои.
– Те самые, – начинаю закипать, – белые в розовый горошек. Не твой фасон.
– Пожалуй не мой, – соглашается.
Не успеваю я понадеяться на скорое разрешение конфликта, как он добавляет:
– Но раз они находятся у меня, в моей квартире, брошенные на произвол судьбы своей прошлой хозяйкой, то теперь они принадлежат мне. А свои трусы я никому не даю.
Ничего себе доводы! Он, что, серьезно?
– Они не в квартире они висят на улице…
Макс продолжает развлекаться за мой счет:
– У них прогулка, я забочусь о них. Не то, что ты! Они надежно привязаны к моей швабре, которая находится на моей территории. Поэтому это – мои трусики.
Я фигею от такой постановки вопроса.
– И швабра, которая висит на поясе, зацепившемся за твою швабру, тоже – твоя швабра? Зачем тебе две швабры? Без мытья полов ты сам не свой? – возмущаюсь.
– Нет, на лишнюю швабру не претендую. Однако, теперь мне понятны резоны, по которым ты пренебрегла горошками. Променяла их на какие-то другие. Зачем тебе двое трусов? Ты без трусов сама не своя? – парирует он. Мастер двусмысленных подколов!
– Не отдашь, – понимаю я.
– Нет, – он мотает головой.
– Они простынут.
– Я буду хранить их возле сердца, оно у меня горячее.
Черт!
– А швабру? – почти сдаюсь я.
Макс некоторое время не отвечает, рассматривая меня. Его взгляд скользит по лицу и останавливается на губах. Он коварно усмехается.
– Швабру верну. Это свободная швабра. Дикая. У нее нет хозяина, она резвится на воле, дружелюбно постукивая ручкой в окно Лидии Семеновны.
– Какое условие?
– Поцелуй.
– Что? – не верю своим ушам!
– Поцелуй, – твердо повторяет он.
– Еще чего!
– Тогда – пока! – Макс делает попытку закрыть дверь у меня перед носом, но я подставляю ногу в щель.
– Подожди! Мне надо подумать.
Целоваться с ним? За швабру? Я сошла с ума!
До вчерашнего дня я ни разу не целовалась. Мне внезапно очень захотелось сравнить то, что я запомнила, с реальностью. Каково это? Целоваться в полном сознании. Это так же приятно?
– Хорошо, – краснея решаюсь я.
В конце концов, он меня уже целовал. Он вообще позволил себе вчера больше, чем поцелуй.
Видимо, Макс не ожидал, что я соглашусь. Его взгляд становится серьезнее. И прежде, чем я успеваю передумать, он бросает полотенце под ноги, молниеносным движением обхватывает мою талию, прижимая меня к себе, и впивается в мои губы.
Господи! Сравнить? О чем я? Этот поцелуй не имеет ничего общего со вчерашним. Меня целуют по-взрослому с языком. От напора Макса я теряюсь. Он приподнимает меня, заставляя обхватить его талию ногами.
Да. Так удобнее. Связные мысли начинают таять в моей голове.
Зажав меня между стеной и своим телом, и еще не известно, что из перечисленного тверже, он освобождает себе руки. Одну запускает мне в волосы, распуская пучок, а другой гладит бедро.
Какая реальность? Я выпадаю из нее совершенно. Это не просто приятно. Это… сказочно!
Когда Макс пробирается рукой под рубашку, я немного трезвею и разрываю поцелуй. Смотреть на него мне неловко, и я прячу лицо у него на груди.
Он осторожно ставит меня на ноги.
– Швабру я занесу, Нефертити, но попозже, – говорит хрипло. Голос задевает мои словно обожженные нервы.
– А трусики? – глупо переспрашиваю я, все еще не поднимая взгляда.
– А трусики идут по другому тарифу. Но боюсь если ты вздумаешь по нему расплатиться, то останешься без тех, что на тебе.
Глава 10. Нежданный защитник
Ночью мне все-таки снится кошмар.
Во сне я вижу, как меня настигают Ярослав и тот второй.
Встаю совершенно разбитая значительно позднее обычного, но хоть на работу не опаздываю. Остро жалею, что выходной у меня только один, и он был вчера.
В ванной натыкаюсь глазами на долбаную швабру, которую мне действительно вернули, и чувствую, как лицо вспыхивает краской.
Надо поскорее выбросить Макса из головы. Больше я к нему ни за чем обращаться не буду. Швабру отдал, и то ладно. Фетишист проклятый! Зажал мои трусики!
Но балконные приключения меня волнуют все же не так сильно, они даже забавные. И когда-нибудь я буду вспоминать о них со смехом и рассказывать подругам на посиделках.
А вот история на вечеринке у Комолова-младшего… Это, конечно, ужасно, что такое происходит в цивилизованном обществе, да еще и в кругу так называемой элиты, но я, слава богу, спаслась, и теперь это никаким боком меня не касается.
Но вот как быть с Юлей?
Несколько раз прокрутив в уме всю ситуацию, решаю, что мне нет дела до того, как она развлекается в личное время. Юля – свободный человек и имеет право заниматься, чем угодно и с кем угодно.
А вот то, что она привела меня на вечеринку по просьбе Комолова… И не предупредила об этом, не рассказала, что вообще на этих вечеринках творится, и чего можно ожидать от хозяина дома, – это подлость.
Сама же Юля, встреченная мною на работе, впрочем, ведет себя как ни в чем не бывало. Что бы не портить себе целый день негативом от выяснения отношений, просто избегаю ее. Высказать ей все, что о ней думаю, я еще успею.
В целом день проходит неплохо, если не учитывать, что я шарахаюсь от мужиков, подходящих ко мне слишком близко. Надеюсь, это скоро пройдет. Какое счастье, что ко мне на занятия ходят только женщины!
По пятницам я освобождаюсь поздно, последнее занятие заканчивается в половине десятого. Возвращаюсь домой в некотором напряжении: несмотря на то, что теперь я живу от «Амодея» недалеко, и идти всего два квартала, мне жутковато. В августе темнеет рано, и путь домой по не самым освещенным улицам, пробуждает у меня воспоминания о блуждании по темноте после побега из особняка Комолова.
Всю дорогу я убеждаю себя, что черная машина, следующая за мной, мне только мерещится. Но в кои-то веки оказываюсь неправа.
Как только я поворачиваю во двор Полинкиного дома, следом за мной в арку въезжает тот самый автомобиль.
Где-то в глубине души подсознательно я чувствую, что это по мою душу, но верить в это не хочу.
И тем не менее.
Как я ни ускоряю шаг, но успеваю только проскочить под шлагбаумом, когда открываются двери машины, и из нее выходят три незнакомых мне бугая. Четвертый остается на водительском месте.
Все трое крайне походят на отморозков, и ни одного из них я не знаю, но все они направляются именно ко мне. Надо поторопиться, но я боюсь поворачиваться к ним спиной. Можно не заметить ножа или прута. Внутри все сжимается. Я не очень понимаю, что происходит. В голове не укладывается, что это происходит со мной. Опять что-то плохое.
– Эй ты, коза! Иди-ка сюда!
Я молча отступаю, надеясь, что сейчас кто-нибудь войдет во двор и спугнет этих уродов.
– Иди сюда, кому сказал! – гундосит в голос самый высокий из них.
Он встает перекрывая пути отхода через двор, двое других медленно приближаются. Левый даже крутит в руках что-то вроде удавки. У него настолько мерзкая ухмылка, что становится ясно – к нему в руки лучше не попадать.
