день начала собирать ее вещи для похорон и нашла крохотную, размером меньше моей ладони, Икону. Теперь-то в курсе, что это изображение Чудотворной Владимирской Божией Матери.
Но в день, когда соседка тетя Надя попросила двадцатилетнюю Грушеньку отнести записки в Храм, я о Православии ничего не знала. И внимательно слушала женщину, которая объясняла:
– А за упокой листочек с черной рамочкой. Упокой – это усопшие, то есть заснувшие.
Мне, студентке журфака МГУ, прочитавшей много книг, слово «усопшие» знакомо. Оно часто встречалось в разных произведениях, но я всегда считала, что оно означает «умершие», поэтому переспросила:
– Заснувшие?
– Да, – кивнула собеседница, с лица которой не сходила улыбка, – смерти нет!
Я вздрогнула, вспомнила день похорон папы и спросила:
– Вы так думаете?
– Конечно, – подтвердила бабушка и протянула мне свечку: – Вот тебе подарочек, поставь у Иконы Богородицы.
– Простите, пожалуйста, – забормотала я, – меня тетя Надя прислала, сама в Бога не верю.
Собеседница показала на жестяную копилку:
– Денежки она тебе дала? Если да, брось сюда. Если нет, то и не надо. От твоего неверия Господь опечалится и пожалеет неразумную. Поставь свечку, попроси у Матушки Богородицы вразумления и вообще всего, что хочешь, только доброго, хорошего. Мужа подруги не желай. Вокруг никого нет, никто тебя не увидит. А я отвернусь. И незнакомы мы, я на тебя не донесу, не сообщу, что комсомолка в Храм прибежала.
Сама не знаю почему, я решила последовать совету и пошла по залу, рассматривая Иконы. На многих из них изображались женщины. И где Богородица, как она выглядит? Вернуться к приветливой бабуле я постеснялась и в конце концов остановилась у подсвечника: за ним на стене висело изображение молодой, красивой женщины, она держала на вытянутых чуть вперед руках полотенце. Некоторое время я стояла молча, зачем-то потрогала край доски, та оказалась теплой, потом воткнула подарок в подсвечник и решила пойти к выходу, но не по кругу, а через центр зала. Быстро шагать почему-то не захотелось, я двинулась очень медленно, и в момент, когда оказалась прямо под куполом, кто-то осторожно тронул меня за плечо.
Я обернулась, оказалась лицом к золотым дверям, но сзади никого не было. Меня охватило удивление: а кто погладил Груню по плечу? И тут сквозь окно проник тонкий луч света, створки, на которые смотрела студентка, засверкали.
Я замерла, ноги по какой-то причине перестали слушаться хозяйку. В Храме стояла тишина, но не такая, как в квартире, когда понимаешь: ты одна. А сейчас кроме Агриппины и пожилой женщины в Храме определенно имелся еще кто-то. Я ощущала его присутствие, казалось: слышу дыхание. Кто здесь? Не знаю. Но он не один! Людей много, они точно тут. Я начала озираться. Никого. Но уши слышат чью-то тихую речь. Слов не разобрать. Кто говорит? Что они произносят? Я подняла голову, увидела купол, сделала вдох, подумала: «Здесь так хорошо, красиво». И в ту же секунду на меня лавиной обрушилась такая радость, что студентка задохнулась.
Я никогда не была угрюмым ребенком и печальной девушкой, у Грушеньки имелась бездна причин для радости. Но тысяча девятьсот семьдесят второй и третий годы оказались крайне тяжелыми. Папа долго болел, потом умер. Моя жизнь кардинально изменилась. Беззаботная студентка из очень обеспеченной семьи превратилась в мать-одиночку, которая не получала алименты. Отсутствие денег, постоянное желание где-то их заработать, страх, что не сумею вырастить сына… Нет, я радовалась работе на вокзале, возможности сдавать экзамены и зачеты без посещения лекций и семинаров, перспективе получения диплома МГУ. Но детская беззаботность и ощущение счастья по утрам покинули Грушеньку. При жизни папы, просыпаясь, я предвкушала новый день, который принесет массу всего хорошего. В той, прежней, жизни не было ни забот, ни горя, ни тяжелых размышлений. А теперь, едва я открывала глаза, как в голову влетали разные мысли. Что с продуктами? Надо погладить марлевые подгузники, хватит ли денег, чтобы купить Аркаше новые ползунки (у старых я давно отрезала нижнюю часть, они стали похожи на бриджи)! Я не была несчастлива, просто оказалась под горой забот и знала: никто, кроме Афанасии Константиновны, не поможет Груне. А бабуле за восемьдесят, силы ее тают.
И вдруг сейчас, стоя под куполом, я ощутила восторг, ликование, веселье и еще что-то непонятное, описать его словами невозможно. Словно сейчас первое января, взрослые спят, а маленькая Грушенька на цыпочках крадется в гостиную, где стоит большая елка, а под ней лежат подарки. Я не знаю, что в коробках, сейчас начну открывать их…
Как долго Агриппина провела время под куполом? Не знаю. Через какое-то время с ощущением, что люблю всех, а все любят меня, я пошла к выходу.
– Подожди-ка, – окликнула меня старушка.
Я приблизилась к ней.
– Тебя как зовут? – осведомилась бабушка.
– Агриппина, – ответила я.
– Елена Ивановна, – улыбнулась собеседница. – Лучше стало?
Я закивала и невесть почему уточнила:
– Настроение замечательное.
– Вот и приходи почаще за хорошим настроением, – продолжила бабуся, – всегда здесь по воскресеньям стою. Только платочек повяжи и поблагодари перед сном Господа и Матушку Богородицу. Сегодня точно подарки от них получишь. Вот увидишь!
Я вышла из Храма с ощущением радости, сделала несколько шагов по направлению к нужному дому и замерла. Справа грохотало шоссе, слева гремел рельсами трамвай, по тротуару туда-сюда сновали люди… Ну почему здесь так шумно? Отчего раньше весь этот гам не слышала?
Подруга мамы вместе с шубкой неожиданно отдала еще гору почти новых детских вещей. В булочной на проспекте, где Грушенька всегда покупала хлеб, продавщица спросила:
– Сегодня два ситника приехали помятыми, их положено на хлебозавод вернуть. Но они хорошие, свежие, просто горячими в лоток запихнули, поэтому скособочились чуток. Возьмешь оба за десять копеек?
– Конечно, – обрадовалась я.
В молочной, где я тоже являлась постоянной покупательницей, мне взвесили сто двадцать граммов масла.
– Пожалуйста, отрежьте ровно, – попросила я, – денег впритык, еще хотела немного российского сыра купить.
Торговка посмотрела на меня, завернула покупку в пергаментную бумагу со словами:
– Здесь как заказывали.
Потом она отрезала сыр, бросила его на весы, стрелка замерла на цифре «сто».
– Глаз-алмаз, – засмеялась женщина, потом положила на кусок еще один ломтик и подмигнула мне.
– Там больше, – шепнула я.
– Не придумывай, – перешла с покупательницей на «ты» торговка, – ступай домой!
С двумя ситниками, маслом, сыром, шубкой и горой вещей я, счастливая до невозможности, примчалась домой. И через час к нам пришла тетя Таня, соседка из другого подъезда.
– Грушенька, – сказала она, – ты ведь гуляешь со своим ребеночком?
– Да, – подтвердила я, – в нашем дворе, в садике. Аркаша потом всю
