заболевала, бабуля подогревала чайную ложку кагора и говорила:
– Выпей, потом наденем шерстяные носочки с горчицей – и спать. Завтра проснешься здоровой. Немного настоящего кагора, носки, горчица – и нет болезни.
Бабушка никогда не ошибалась, температура наутро оказывалась нормальной.
После того как все съели свои кусочки хлеба, выпили вино, Отец Владимир вдруг встал на колени, и все, включая меня, поступили так же. Мужчина некоторое время стоял молча, потом поднялся, поцеловал стол, перекрестил его и неожиданно сказал:
– Господи, прости нас.
И тут все, даже мужчины, заплакали, а я испугалась.
– Не надо, – громко произнес Отец Владимир, – сегодня у нас радость огромная, пошли.
Я, которая решила, что все необычное, непонятное уже произошло, встрепенулась. Теперь нас куда-то поведут? Взрослые и дети начали разбирать верхнюю одежду. Бабушка хотела застегнуть на моей шубке пуговицы, но Грушенька увидела, что даже самые маленькие одеваются без взрослых, и впервые в жизни сказала:
– Нет! Я сама.
Затем мы оказались во дворе. Стоял лютый холод, я начала прыгать на месте, но события стали разворачиваться таким образом, что Грушенька начисто забыла про заледеневшие ноги.
Четверо мужчин вынесли из избы стол. Странный большой подсвечник, скатерть, книгу в золотом переплете оставили дома. А потом!!! Вы не поверите! Мебель разрубили топором, облили жидкостью, я по запаху поняла: бензин. Мне иногда случалось сидеть в машине, когда мама приезжает на заправку. Все стояли молча. Отец Владимир бросил на деревяшки горящую спичку. Вмиг вспыхнуло жадное пламя, Лука запел. К нему присоединились все бородатые мужчины, женщины, дети, и те, кто постарше, и маленькие. Я поискала в толпе бабушку, увидела ее черную шубку, пробралась меж людей, схватила Фасю за руку и прижалась к бабуле всем телом. Афанасия Константиновна обняла внучку и сказала не своим голосом:
– Грушенька, все будет хорошо.
Я подняла голову и поняла, со мной сейчас беседует не бабушка, а женщина, которую люди называли Матушкой.
– Не бойся, – продолжила она, – все уладится. Он все видит, знает. Все это для того, чтобы мы стали крепкими, сильными. Тьма сгущается перед рассветом, после долгой непогоды всегда светит солнце. Мы не ходили сорок лет по пустыне, но у нас своя дорога, свое испытание, свои сорок лет в пустыне. Никогда не бойся, Грушенька, нас можно убить, но нас нельзя лишить веры.
Голос Матушки звучал тихо, ласково, от нее пахло какими-то незнакомыми, но очень приятными духами, как от Луки, Отца Владимира, такой же аромат издавал дым из «золотой» банки. Я не поняла ничего из того, что говорила женщина. Кто ходит по пустыне? Разве около Москвы она есть? Почему все станут крепкими и сильными, глядя на горящий стол? Какая дорога? Что такое «лишить веры»? Вера – это женское имя. В Переделкине, где у нас была дача, в магазине работает тетя Вера. Но навряд ли Матушка ее знает.
Стол догорел, несколько мужчин засыпали пепелище снегом, народ вернулся в дом, а там ждал накрытый стол. Семилетняя Грушенька очень любила поесть, в особенности мне нравились сосиски, докторская и языковая колбаса. Но тарелок с такой снедью я не увидела. Зато стояли миски с отварной картошкой, жареная курочка, всякие соленья. Взрослые налили себе вина, детей угостили компотом. Потом нас уложили спать на огромную постель, рядом легли еще девочки. Я никогда не делила с кем-то кровать, но так устала, что оказалось все равно, кто сопит рядом под одеялом. И вдруг одна девочка вскочила:
– Мы не помолились на ночь!
Я, успевшая задремать, зевнула, хотела перевернуться на другой бок, и тут все мои соседки по постели, включая самую маленькую, слезли на пол, встали коленками на ковер и уставились на гостью. Я уж в который раз за вечер растерялась.
– Грушенька, – ласково обратилась ко мне старшая девочка, – тебя ждем.
Делать нечего, пришлось присоединиться к компании. Девочки начали что-то говорить вслух. Я не поняла ни слова. Затем они замолчали, посмотрели друг на друга и запели. На какой-то момент мне стало обидно: даже крошечная малышка участвует в общем хоре, а я не знаю такую песню! Вот «Синий платочек» наизусть выучила, и «Ландыши» тоже, и «Широка страна моя родная». Но то, что сейчас исполняли девочки, не было веселым, но и грустно оно не звучало:
«Много было в небе звезд
Теплой ночью ясной.
Тихо спал Иисус Христос
На соломе в яслях…»
Дверь в комнату открылась, появилась Матушка.
– Озорницы, – совсем не сердито сказала она, – спать давно пора.
– Поем Рождественскую, – с трудом вымолвила Малышка.
– Давайте-ка и я с вами, – неожиданно заулыбалась Матушка.
Потом она тоже встала на колени и запела, девочки присоединились к женщине:
«Дева-Мать, склоняясь над ним,
Нежно напевала.
Ночь мерцала золотым
Звездным покрывалом».
Мне стало так грустно, очень хотелось участвовать в хоре, но как это сделать?
Наверное, на лице девочки отразились все ее мысли, потому что Матушка улыбнулась мне:
– Грушенька, подпевай.
А хор не умолкал:
«Пели Ангелы Христу,
Славили Рожденье.
В мир принес Он красоту,
Веру во Спасенье».
– Не знаю слов, и мне медведь на ухо наступил, – прошептала я и заплакала.
Девочки бросились обнимать и целовать меня, говорить:
– Ты их обязательно выучишь!
– Непременно!
– Сама не сразу запомнила.
– Я люблю тебя, – неожиданно произнесла малышка.
– Да, да, да, – подхватил хор голосов, – и я, и я, и я тебя люблю.
– Все, – остановила детей Матушка, – марш в кровать. Спать всего ничего осталось, завтра на рассвете кому на первую электричку, кому на автобус. Грушенька, я люблю тебя, не переживай, в следующий раз приедете с Фасенькой на недельку, мы с тобой столько песен выучим! Я люблю тебя.
– Почему вы меня любите? – прошептала я. – Заработала в четверти тройку по математике. Васильева плохая ученица. И мне в школе совсем не нравится.
Женщина обняла меня:
– Нет, ты замечательная, хорошая, умная. Арифметика – сложный предмет, он не всем сразу понятен. Но у тебя все получится. А сейчас ложись! Не печалься. Я сама не сильна в математике. У каждого человека свой талант, просто твой непременно откроется позднее.
Потом она поцеловала меня в макушку и ушла! Я залезла на кровать, легла с краю, сон пропал.
Моя мама была очень строгой. Тамара Степановна считала, что похвала губит ребенка. Если постоянно говорить девочке, какая она хорошая, то малышка разбалуется, начнет лениться. Папу я почти не знала. Аркадий Николаевич с
