— Проснитесь, кажется, мы куда-то приехали.
Пассажиры выбрались из автомобиля, все чувствовали себя разбитыми и утомленными. В темноте вырисовывались очертания домика, окруженного пальмами. Вдали можно было различить какие-то тусклые огоньки: там, наверное, находилась деревня. Освещая себе дорогу фонариком, проследовали в домик. Сидевшие там две туземки с любопытством уставились на Хилари и миссис Бейкер; фрейлин Нидхейм в своем костюме монахини не вызвала у них никакого интереса.
Путешественниц проводили в небольшую комнату на мансарде. Там прямо на полу были приготовлены три матраса, рядом лежало несколько одеял.
— У меня все тело одеревенело, — заявила миссис Бейкер. — Да, проделать такой путь — не шутка!
— Какое значение имеют все эти неудобства! — отозвалась монахиня. Голос ее звучал хрипло, тон был вызывающий.
— Что ж, вы ведь привыкли к этому, — усмехнулась миссис Бейкер, — я так и представляю вас в монастыре — коленопреклоненная на каменном полу в четыре часа утра.
Нидхейм высокомерно усмехнулась.
— Христианская религия оглупляет женщину, — изрекла она. — У язычников женщины сильны! Они наслаждаются, и они покоряют! Чтобы покорять, можно перенести любые неудобства. И тогда никакие трудности не страшны.
— Что касается меня, — зевнула миссис Бейкер, — то я бы хотела быть в моей постели в Палас-Джамаи в Феце. Что вы на это скажете, миссис Беттертон? Держу пари, после этой тряски вы также чувствуете себя неважно?
— Нет, ничего, — ответила Хилари.
— Сейчас они должны принести нам что-нибудь перекусить, затем я дам вам порошок аспирина, и постарайтесь как можно скорее уснуть.
На следующий день спали очень долго, так как миссис Бейкер предупредила, что путешествие возобновится только вечером. Когда все проснулись, миссис Бейкер указала на три охапки одежды, которую кто-то услужливо принес и оставил у дверей.
— Следующий этап, — объявила она. — Мы надеваем туземное платье, нашу одежду снимаем и оставляем здесь.
Вскоре изящный костюм американки, твидовое пальто Хилари, а также монашеская одежда Нидхейм смешались в одной общей куче. Все происходящее вызывало у Хилари странное ощущение чего-то нереального.
Она с растущей антипатией приглядывалась к немке. Это была молодая женщина, видимо моложе Хилари. Бледный цвет лица, короткие руки с толстыми пальцами, выпуклые холодные глаза, которые загорались каким-то фанатичным огнем. Говорила она высокомерным, не допускающим возражений тоном. К Хилари и миссис Бейкер она относилась с каким-то нескрываемым пренебрежением, как к людям, недостойным ее общества. Ее поведение возмущало Хилари. А миссис Бейкер, казалось, ничего не замечала.
Что касается миссис Бейкер, то для Хилари с каждой минутой она становилась все большей и большей загадкой. С жестокой немкой ее нельзя было сравнить, миссис Бейкер казалась самой заурядной женщиной. Светские манеры делались все более и более механическими, как у хорошо запрограммированного робота. Ее высказывания продолжали оставаться обыденными, не выходящими за обычные рамки. Но Хилари утверждалась в своем подозрении, что все это было лишь фарсом, в котором та участвовала уже сотый раз. И видно было, что действительная роль, исполняемая миссис Бейкер, очень далека от нынешней.
«Кто же она на самом деле? — Хилари не переставала задавать себе этот вопрос. — Может быть, она тоже фанатичка? Мечтает о создании нового мира? Активный противник существующей капиталистической системы? И нормальную человеческую жизнь принесла в жертву своим политическим убеждениям?» На все эти вопросы ответить было нелегко. Поздним вечером путешествие продолжили. На сей раз пассажиров разместили в открытом автомобиле туристского типа. Все были в национальной одежде берберов.
— Как вы себя чувствуете, миссис Беттертон? — с улыбкой спросил Энди Питерс.
— У меня такое состояние, будто все это снится, — проговорила Хилари.
— Да, во всем этом есть что-то фантастичное.
— А все-таки, где мы сейчас?
Энди Питерс пожал плечами.
— Этого никто не знает. Разве только миссис Бейкер.
— Какая пустынная страна!
— Конечно, ведь это настоящая пустыня. Так все и было задумано.
— Чтобы не оставить никаких следов?
— Конечно. Вы понимаете, вся эта штука тщательно разработана. Ни один этап нашего путешествия не должен быть связан с другим. Самолет уничтожен, он сгорел. Старая автомашина с огромным багажником движется через пустыню под покровом ночи. Если кто и заметит ее, то решит, что это какая-нибудь археологическая экспедиция, одна из тех, что вечно ищут что-то в этих местах. На следующие сутки появляется туристский автомобиль, переполненный берберами, — самое обычное зрелище на этих дорогах. А затем… — Он опять пожал плечами. — Кто знает, что последует затем! — Энди Питерс тряхнул головой. — И спрашивать совершенно бесполезно. Увидим сами… А что это за четыре свободы, о которых говорят в вашей стране? Свобода от бедности, свобода от страха… — Питерс явно хотел сменить тему разговора.
— Свобода от дураков, — с горечью сказал доктор Баррон, подсевший к ним. — Вот чего хотелось бы мне. Вот что необходимо для моих исследований. Свобода от бюрократии! Свобода ото всех этих изводящих нас ограничений, которые мешают работе!
— Вы бактериолог, не так ли, — доктор Баррон?
— Да. Я бактериолог. Вы даже не представляете себе, дорогой друг, что это за замечательнейшая из наук! Правда, тут требуется терпение, опыты и еще раз опыты, и, конечно, — деньги, много денег. Без оборудования, помощников и сырья ничего не сделаешь. А если будет все, что необходимо, то нет таких вершин, которых нельзя было бы достичь!
— Счастья, например? — спросила Хилари.
Баррон улыбнулся ей, улыбка была теплая, человечная.
— Вы истинная женщина, мадам! Только женщина во всех случаях жизни говорит о счастье.
— А достается оно ей редко, — грустно сказала Хилари. Баррон согласно кивнул головой.
— Может быть, и так.
— Личное счастье не имеет значения, — начал Питерс серьезно. — Надо думать о счастье для всех, о братстве духа. Трудящиеся свободные и объединенные, в руках которых находятся средства производства. Свобода от поджигателей войны, от жадных ненасытных людей, которые все захватили в свои руки. Наука! Наука для всех, и никакой подозрительности между государствами!
— Именно! — отозвался с восхищением Эрикссон. — Господствовать должны ученые. Это они должны контролировать и управлять. Они и только они — супермены! Только супермен что-то значит! К рабам можно относиться терпимо, но они всего лишь рабы!
Под утро, на восходе солнца, шофер остановил, машину и позволил пассажирам размять ноги.
— У вас несколько ошеломленный вид, — шепнул Энди насмешливо Хилари.
— Конечно, доктор Баррон прав. Я всего только женщина. Я не занималась никакими исследовательскими работами. У меня, я полагаю, нет блестящих способностей. Я ищу всего лишь счастье, как любая другая глупая женщина.
— Ну и что же в этом плохого? — отозвался Питерс.
— Видите ли, здесь я чувствую себя не в своей тарелке. Я только женщина, которая стремится встретиться с мужем.
— И этого вполне достаточно, — ответил ее собеседник, — вы выразили самую суть.
— Мне очень приятно, что вы все это понимаете…
— Да, это действительно так. Скажите, — Питерс снова понизил голос, — а вы очень беспокоитесь о своем муже?
— Разве я оказалась бы здесь, если бы все было иначе? — ответила Хилари вопросом.
— Думаю, что нет. Вы разделяете его взгляды?
Хилари постаралась избежать прямого ответа:
— Вам не кажется, что разговор о политических взглядах внутри нашей небольшой группы как-то несколько курьезен.
— Да, — произнес задумчиво Питерс, — пребывание с этими людьми кое-чему научило нас…
— Я не думаю, — продолжала Хилари, — что у доктора Баррона вообще есть какие-нибудь политические убеждения. Единственное, что ему нужно, это чтобы кто-то субсидировал его научные эксперименты. А вот фрейлин Нидхейм говорит, как самая настоящая фашистка. Что касается Эрикссона…
— Интересно, что вы можете сказать об Эрикссоне?
— В нем есть что-то отталкивающее, это самый опасный тип людей, они одержимы какой-то одной идеей… Он напоминает мне безумного ученого из кинофильма…
— Почему же? И я верю в Братство народов. Вы, например, займете там место любящей супруги, а миссис Бейкер… Гм, какое место вы отведете ей?
— Не знаю. Ее еще труднее понять, чем кого-либо другого.
— Я бы этого не сказал. Все очень просто.
— Как же?
— Я думаю, что ее бог — деньги, и только деньги. А она — всего лишь маленький, хорошо оплачиваемый винтик во всем этом большом механизме.
— Она тоже чем-то пугает меня, — призналась Хилари.
— Чем же? В ней ведь нет ничего от безумного ученого.
