Малышки жили по соседству – в одной из коммунальных квартир одноэтажного домика в самой глубине этого огромного двора. Кроме двух семей – родных одной и другой девочки – в своей комнатушке проживала ещё одинокая вредная старуха Антониха (а может, она только казалась малолеткам старухой?). Для детей же она была воплощением Бабы Яги: необъятных размеров, с обезображенными болезнью ногами, с всклокоченными волосами, с лицом, красным и морщинистым, – она пугала их одним своим видом. Коронной фразой Антонихи, обращённой к детям, была такая: «Не люблю, когда брэшуть!». Причём, говорилось это по любому поводу. Но в общем, бабулька не сильно отравляла девочкам их существование.
Девчушки-соседки были разными, и в чём-то похожими: обе коротко острижены, в волосах – по банту; обе – в меру упитаны, несмотря на нелёгкие послевоенные годы, обе – в коротких платьицах и обе – хохотушки. Старшей, Людочке, к моменту их знакомства, было годика четыре. Младшая, Вика, была младше ровно на один год, один месяц и один день. Когда девочки хотели походить на взрослых, они, смиряя своё, по-детски неуёмное, желание мчаться куда-то не разбирая дороги, пытались чинно, взявшись под ручку, идти по двору. Умильная была картинка! Естественно, надолго их «взрослости» не хватало, и они с ходу встревали в любую игру на территории их большого двора, без раздумий присоединяясь к знакомой босоногой компании. Кстати, эта «босоногость» была ярким проявлением послевоенных лет, когда у многих и многих детей были одни сандалики «на выход» и детские ступни сполна прочувствовали и прохладу луж после летнего дождя, и ласковое тепло песка в песочнице, и горячее объятие раскалённого под южным солнцем асфальта.
Старшая из подружек, круглолицая, хорошенькая Людочка, смешно шепелявила, а когда смеялась от души, то смеялись и её широко распахнутые серые глаза, и задорные кудряшки на голове. Это дитя природы так открыто радовалось жизни, что смешинки в глазах и ямочки на щеках невольно выдавали посторонним тайну: ребёнок ждёт от жизни только сказочные подарки! Хотелось думать: да будет так!
И никто при взгляде на эту девочку тогда, в конце сороковых годов, когда разрушенная войной страна только-только залечивала раны, не мог предполагать, сколько тяжести свалится потом на её усталые плечи, как постепенно исчезнут ямочки на щеках, как поседеют некогда роскошные волосы, как, как, как…
Но всё это будет потом, а тогда, повторюсь, Люда и Вика были довольно упитанными детками, несмотря на трудные времена и копеечные, у большинства работающих, зарплаты. В детских садах кормили на удивление хорошо: вкусная, богатая натуральными витаминами пища для детей должна была служить государству залогом здоровья подрастающего поколения, идущего на смену старшему, воевавшему, холодавшему и голодавшему, пережившему все тяготы войны и страшные, бесхлебные 1933 и 1947-е годы, поколению. Даже в пионерских лагерях в далёкие пятидесятые годы итоги успешного летнего отдыха определялись «привесом» детей в конце смены с точностью до граммов. Если в каком-либо отряде отмечалось снижение веса у ребёнка хотя бы на 100 г, – это уже грозило пионервожатому определёнными неприятностями.
Вика, даже в самом нежном возрасте, всем своим видом давала понять окружающим: я крепко стою на ногах и весь мир – у моих ног! И всё у неё располагало к такой жизнеутверждающей позиции: зажиточная семья – дед, крупный чиновник, живущий в хоромах (по тем-то временам), т.е. в отдельной, огромной трёхкомнатной квартире; отец, замдиректора одного из крупнейших заводов Ростова; мама-врач и две бабушки обеспечивали вполне приличное существование для маленькой любимицы.
У Вики, как и у Людочки, щёчки были усыпаны симпатичными веснушками; волосы цвета воронова крыла, густые и жёсткие, были безнадёжно прямыми, как струны; лоб закрывала чёлка.
Подружки подражали друг другу во всём: Вике страшно хотелось иметь кудряшки, как у соседки. Для исполнения заветного желания она предпринимала поистине героические усилия: втайне от своей мамы накручивала свои волосики на какие-то папильотки – тряпичные, бумажные, даже на катушки от ниток. Ясно, что из этой затеи ничего не выходило. С досадой смотрела Вика на своё отражение в зеркале – оно оставалось неизменным! А в это же время Люда тайком от родных билась над своей причёской: уж очень ей хотелось иметь прямые волосы и особенно – чёлку, как у Вики. Но упрямые кудряшки слушаться не хотели! Она обильно смачивала их водой из-под крана и всё своё усердие прикладывала к расчёске: упорно она расправляла и приглаживала непослушные локоны, специально надевала шапочку на мокрые волосы, всерьёз мечтая о том, что однажды, подойдя к зеркалу и сняв надоевший головной убор, увидит эту волшебную картину – воплощение заветной мечты – прямые, как струны, волосы и необыкновенной красоты чёлку. Со временем обе девочки оставили эти свои детские потуги изменить собственную внешность. Это был первый жизненный урок: не всё зависит от нашего желания, каким бы сильным оно не было!
Как у каждого человека, у Людочки (так звала её мама) было несколько имён: дома – Люда, хотя братья могли обозвать и Людкой, или – ещё хуже – «Люда из верблюда». Кое-кто из взрослых называл её ласково Милочкой и ей это было приятно. А дворовые друзья могли запросто окликнуть: Людка, иди играть в жмурки! И она откликалась, хотя в душе недоумевала: почему её такое красивое имя можно так грубо искажать, а вот с именем подружки Вики таких метаморфоз никогда не случалось? И, чтобы успокоить ущемлённое самолюбие, она только что не воскликнула «Эврика!», когда нашла-таки эквивалент «Люд-ке» – «Вич-ка»! Да – с «присыпочкой» – «Вич-ка-спич-ка»! Радости Люды не было предела: хоть здесь сравнялись!
Впоследствии к тандему Вика – Люда как-то незаметно присоединилась соседская Наташа – тихая, послушная девочка. У неё были замечательно красивые косы и очень выразительные глаза, опушённые длинными тёмными ресницами.
Разными у подружек были не только имена и причёски, но и социальное положение, и жизненные устои. Людочкины родители, скромные интеллигенты, и должности занимали скромные, и зарплаты получали скромные. Викина, зажиточная по тем временам, семья держалась на бабушке – она была и прислугой, и гувернанткой Вике и её сводной сестре Лене. А так как родители вели светский образ жизни, то на бабушке держался весь дом. Вика и её старшая сестра имели свою, отдельную комнату и очень этим гордились. Через деревянную, казалось бы наглухо запертую дверь, отделявшую Людино жильё от Викиного, девочкам можно было даже договориться о планах на завтра – звукоизоляция была «на нуле».
Дверь единственной комнаты, в которой «в тесноте, да не в обиде» проживала семья Людиных родителей, практически никогда не закрывалась: у всех троих детей были общительные, как и они сами, друзья – и никто, как ни странно, не ощущал дискомфорта. В этом гостеприимном доме часто бывали родные, друзья родителей и для всех находилось доброе слово. Потому, наверно, и Людины подружки предпочитали устраивать свои детские игры не в трёхкомнатных хоромах Викиной семьи, не в огромной квартире их младшей подружки Наташи (по-дворовому – Натки) – почему-то слаще всего игралось им под квадратным толстоногим столом, закрытым цветастой скатертью, отчего пространство под ним воспринималось, как суверенное государство – со своими законами и своим языком…
Натка жила совсем рядом, тоже в одноэтажном доме, но в отдельной квартире. У нее была старшая сестра Лина, блондинка от природы, но почему-то детвора окрестила её на свой манер: «Рыжая». Когда подружки несколько повзрослели и пошли в школу, совершенно неожиданно, «ниоткуда» у Наташи появился братик по имени Шурик. Во дворе Парамоновых редко кто оставался без прозвища, и малыша тоже (не без причины) прозвали «Кусь-Кусь» – ведь он постоянно просил кушать! Конечно же, всем трём девочкам хотелось потискать, понянчить младенца (ведь он был для них почти что куклой), но строгая Наташина мама решительно пресекала эти ранние инстинкты будущих матерей. Все бывшие девчонки помнят эти сладкие игры в «дочки-матери», когда они, прижимая к груди затасканных тряпичных кукол, нежно пели им колыбельные своими тонкими неокрепшими голосками. Вскоре после рождения Шурика, третьего ребёнка в семье, Наткин папа посадил под окнами, рядом с домом, три юных деревца и все последующие годы дети и тополя подрастали вместе, будто соревнуясь друг с дружкой. Впоследствии два тополька превратились в высокие, красивые и стройные деревья, а третий – рос, рос какое-то время, да и зачах. И что символично: семейная жизнь Натки и ее брата Кусь-Куся очень даже удалась, а вот у старшей их сестры Лины («рыжей»), так и не случилась: ни мужа, ни деток.
