— Нет. Ну что ты. Don't say that![48] Не говори глупостей, моя дорогая. Ведь тогда пришлось бы отказаться от твоих чудесных волос и твоей красоты, just to be a boy![49] Не путай свободу быть самой собой со свободой делать что хочешь.
Лавиния посмеялась, но я усомнился, что она всё поняла, ведь я говорил по-итальянски, и мне показалось, поскучнела. На какое-то мгновение, глядя, как она идёт к лестнице, направляясь в свою комнату, я подумал, что мне следовало бы заступиться за неё перед мисс Бернс, а не отвечать шуткой на жалобу.
Так или иначе, через два дня я решил, что правила, установленные до сих пор только для Лавинии, должны стать общими, никто больше не будет нырять в бассейн после захода солнца, прощайте купания при луне, незачем слишком искушать судьбу. Я слышал, как чихает Алек Шеридан, наш Меркуцио, и не желал эпидемий на съёмочной площадке.
Уже шли занятия танцем, нелёгкие для ног, и фехтования, вынуждавшие Ромео, Тибальта и Меркуцио задыхаться и напрягать мускулы. Каждый день какой-нибудь уголок моего сада превращался в площадку для сражения. Инструктор, бывший чемпион мира, специалист по средневековому фехтованию, извлекал из ножен почти метровую шпагу с килограмм весом и показывал троим актёрам, как держать оружие, делать выпады, парировать удары, приседать. Нередко случалось, кто-то получал царапину, обдирал локоть или колено, ничего страшного, но вид крови всё равно тревожил меня.
Однажды Ален Вебстер, актёр, которого я выбрал на роль Тибальта, лондонец двадцати пяти лет, с крепкими ногами и приплюснутым носом, получил в поединке с Фрэнсисом царапину под правым глазом. На всякий случай мы отправили его в город, к травматологу, хотя и не понадобилось накладывать швы. Оказалось, достаточно пластыря, чтобы забыть о проблеме, не осталось даже лёгкого шрама на память о пережитом испуге.
Но с тех пор его дуэли с Френсисом превратились в настоящие сражения со звоном металла, тучами пыли, бурлением адреналина в крови и испариной.
Казалось даже, будто Ален хочет взять реванш, хотя бы за кулисами жаждет победить того, кто пронзит его мечом на экране.
Когда же тренировки заканчивались, вечерняя прохлада вместе с жарой тушила и агрессивность, и за ужином оба снова сидели рядом, передавали друг другу корзинку с хлебом и смеялись одним и тем же остротам.
Роль шута нередко выпадала Джеральду Конноли, то есть брату Лоренцо, который, как настоящий ирландец, любил выпить, а потом с пылом восхищался красотами Тосканы и рассказывал о своих юношеских донжуанских подвигах. Во всяком случае до тех пор, пока мисс Бернс не начинала покашливать, вынуждая его подняться и увести своих слушателей на веранду.
И в музыке у нас тоже не было недостатка. Бруно Фантонетти, мой любимый композитор, сочинял за роялем, склонившись к нотной бумаге, и тут же проигрывал найденную для фильма мелодию.
— А вот это? Что скажешь? — то и дело спрашивал он, подзывая меня. — Это тема Джульетты.
Я просил его повторить, одобрительно кивал, ещё раз просил проиграть, восторгаясь и представляя, как это зазвучит в исполнении оркестра.
Парча, бархат и другие ткани всевозможных расцветок и фактуры привозила на нашу виллу Реджина Пика, художник по костюмам, которая приносила нам эскизы, снимала мерки с актёров или даже примеряла костюмы, так что вдруг начинало казаться, будто у нас тут модное ателье накануне дефиле, вокруг толпятся взволнованные модели, — и фильм представлялся мне всё ближе, на расстоянии ножниц.
Однажды утром, когда мы репетировали с Лавинией и Френсисом за столом, я заметил, как бежит время.
Я читал вслух сценарий, чтобы показать им, какие реплики выделить, где помедлить, а где, наоборот, заговорить быстрее, как вдруг, взглянув на Френсиса, обнаружил, что у него с тех пор, как приехал, заметно отросли волосы, теперь они уже совсем закрывали уши. От удивления я остановился. Прикинул, сколько прошло времени, и понял, что май уже на исходе и мы вскоре отправимся в Рим снимать в «Чинечитта» сцену бала во дворце Капулетти.
— Что-то не так? — спросила Лавиния, когда моё молчание затянулось, и смущённо переглянулась с Френсисом.
Я вышел из задумчивости и, глядя на них, обнаружил, как изменились они оба за время пребывания в Италии, как благотворно сказалась на них новая жизнь, преобразив их лица. Усталость оборачивалась вялостью, рассеянностью, но не превращалась в чёрные крути под глазами, не искажала облик.
Френсис загорел, брови у него посветлели, губы готовы растянуться в улыбке, как если бы он привык улыбаться окружающей его красоте.
Кожа у Лавинии, всегда светлая, теперь сделалась совсем прозрачной и словно светилась изнутри, что прежде не замечалось из-за недостатка света. Теперь же её бледность выглядела не такой, как у людей, постоянно живущих при пасмурной и дождливой погоде, а скорее походила на белизну статуй, высеченных из каррарского мрамора: идеальная, без пятен, приглашающая мир восхищаться ею. Мы не позволяли Лавинии, это верно, лежать на солнце, потому что загорелая Джульетта выглядела бы слишком современной, но думаю, что она вряд ли слишком загорела бы.
В тот день я решил отменить репетиции и отвезти ребят во Флоренцию, в последний раз и только втроём побывать в моём городе. Френсису следовало подстричься, и я знал, что превратить его в средневекового пажа, в Ромео, какой виделся мне, стоило только закрыть глаза, может Ванни Пуччи, парикмахер, к которому я ходил в детстве, когда жил в квартале Святого Марка. Забавно будет привести их к нему по следам моей юности, словно путешественников-учеников.
Я отправил их переодеться, а потом усадил в машину, на заднее сиденье.
Но на первом же повороте вдруг услышал: — Can I drive?[50]
Френсис спросил прямо, без обиняков и смотрел на меня так пристально, что вынудил быстро взглянуть на него.
Я сказал, что не могу позволить ему сесть за руль, что дорога узкая и я не хочу рисковать. Потом, желая научить его говорить правильно, объяснил, как именно он должен был бы попросить меня по-итальянски в следующий раз, когда захочет повести машину.
— Так могу я попробовать? — тотчас повторил он. — Пожалуйста… Я не опасность, don't worry[51], — добавил он и указал на заднее сиденье, давая понять, что никогда ни за что не стал бы подвергать опасности Лавинию.
— А меня стал бы? — спросил я шутливым тоном.
Мы ещё смеялись, когда я остановил машину, чтобы уступить ему место за рулём. Я не знал, правильно ли поступаю, но, в конце концов, это ничего мне не стоило, и убедиться в этом можно было, лишь согласившись.
Я закрыл дверцу и показал ему, как включают зажигание:
— Вот так.
Недалеко от Флоренции мы снова поменялись местами, и очень вовремя, потому что мимо проехал дорожный патруль, и я заметил, как внимательно смотрел на нас один из полицейских.
Френсис посмеялся:
— Слишком поздно, folks![52]
Мы припарковались недалеко от вокзала, и я повёл их посмотреть церковь Санта-Мария-Новелла, сообщив, что именно в ней начинается «Декамерон» Боккаччо.
Френсис шёл вдоль нефов, задумчивый, засунув руки в карманы; он был в чёрной кожаной куртке, которую купил на рынке, куда ходил вместе с Ледой на прошлой неделе. Лавиния следовала за мной, запрокинув голову, любуясь фресками на сводах, онемев от восторга.
— Нравится? — шепнул я.
— Yes[53], — прозвучал ответ. — Очень.
Я залюбовался женскими фигурами Гирландайо, рассматривая разные украшения, платья и причёски, стараясь запомнить позы, в которых изобразил их художник. И заглянул немного вперёд, представив, как сижу за камерой и передо мной целая толпа статисток, которых нужно как-то расположить.
Обернувшись, я не увидел нигде ни Френсиса, ни Лавинии. Они исчезли. Я поспешил к выходу, громко скрипя ботинками на гладком полу и беспокоя тем самым единственную в церкви верующую с чёрным покрывалом на голове, которая зажгла свечу на алтаре и преклонила перед ним колени.
Я вышел из церкви и увидел ребят, сидящих на ступенях. Они жевали жевательную резинку и смеялись, Лавиния как раз выдула большой розовый пузырь, он лопнул и прилип к подбородку.
— So?[54] Что делаете? — спросил я. — Stand up[55], вперёд. We must go[56].
Френсис вскочил и помог подняться Лавинии, потом спросил, куда мы так спешим. Ожидается дождь. После жары над нашими головами повисли тёмные грозовые тучи, было бы лучше не удаляться от машины.
Я попросил его выплюнуть жвачку, он должен вести себя как идеальный Ромео, в Средние века не существовало подобных вещей.
— You too, Lavinia[57] — прибавил я и указал на урну: — Пожалуйста, дорогая.
