- Бен не любит, когда я начинаю плакаться и ворошу семейные проблемы. Но я чувствую, что тучи сгущаются над нами. И не вижу, как избежать грозы. Пока Давид был здоров, многие проблемы решались его умом и волей, а теперь, когда он прикован к кровати. Доктор Бэрри, да и некоторые его коллеги, не обещают ничего хорошего. Бен сказал мне, что вы пока не в курсе всех семейных дел, и Давид сам хочет посвятить Вас. Но несколько слов объяснят мои тревоги.
Здесь, в Оксфорде, действует достаточно крупная и известная в стране адвокатская контора — «Вольский и сыновья», а в Лондоне — ее филиал. Глава всей фирмы — Давид и, на протяжении многих лет, основная тяжесть падала на него и Бена; в последнее время в работу включился Иосеф, муж нашей старшей дочери Рахели. Кроме того, семья владеет акциями нескольких заводов в Аргентине и Испании, и, хотя в этих странах есть доверенные лица, контроль также лежит на плечах отца и старшего сына. Джозеф, вы с ним еще познакомитесь, — весь в религии. Никакого отношения к бизнесу иметь не хочет, но получает ежемесячную ренту и довольно часто обращается за дополнительной денежной помощью. С Беверли вы уже знакомы. Она также очень далека от финансовых проблем семьи; какое-то время училась живописи и скульптуре, немного работает, но профессиональный уровень ее работ невысок. По ее запросам заработка мужа явно недостаточно для нормального существования. Знаю, что Давид часто поручает Бену погасить довольно крупные долги, ею сделанные. Остается Роберт. Вы видели это создание и можете представить себе какой из него помощник. Вот и вся картина.
- А Мерин?
Пэм встала из-за стола, подошла к окну, и минуту в комнате стояла тишина. Наум почувствовал, что продолжением может быть только ее монолог.
- Вы пытаетесь выяснить то, чего я и сама не знаю. Почти тридцать лет мы в одной упряжке, но не могу похвастаться, что в состоянии предсказать ее мысли и действия, более того, — чувствую, что она знает меня лучше, чем я ее. Попытаюсь привести факты, а выводы сделаете сами, но при условии, что Бен не узнает о моей сигарете: раньше я много курила, бросила, но иногда позволяю себе расслабиться. Итак, факты. Замуж она вышла достаточно поздно — в двадцать шесть лет, хотя ни внешностью, ни умом, ни статусом в обществе обижена не была. Заметьте, ее брак состоялся с мужчиной с двумя детьми на руках и на двадцать три года старше ее. Может быть, всесокрушающая страстная любовь?.. Внешне, по крайней мере, это не было замечено. Далее. Согласитесь, что не совсем обычно, если у молодой женщины в роли гувернантки выступает столь же молодой мужчина: версия о каких-то уникальных способностях Джона лечить мигрень хозяйки — не очень убедительна. Можно, конечно, болтать всякое об их отношениях, но если быть объективными, кроме многолетней преданности не замечено ничего. Еще одно противоречие: Мерин вошла в нашу семью с достаточно солидным приданным. Насколько мне известно, оно было прибыльно вложено в дела Давида — те всегда шли успешно, и Мерин, молодая интересная женщина, могла бы себе позволить модные наряды, украшения, в конце концов — путешествия. Но все годы она ведёт замкнутый образ жизни, причем неоднократно высказывается против бессмысленной траты денег и, что странно, никогда не интересуется финансовым положением семьи, в том числе — состоянием приданного. Хотите еще факты? Пожалуйста. Мерин очень много читает, причем не какие-нибудь бульварные романы, а достаточно серьезную литературу. Она неплохо знает французский язык и немного понимает по-немецки, но ни разу мне не удалось вызвать ее на беседу о прочитанной книге, философской проблеме или художественных течениях. Более того, ни Беверли, ни Роберту, ни внуку она не пыталась привить любовь к книге. Все, Наум, мы заговорились, а у меня ничего не готово к ужину. Сегодня пятница, и, по традиции, вечером мы садимся за стол с детьми либо в «Одессе», либо дома. Бен считает этот вечер чрезвычайно важным. Вам придется надеть кипу.
- Могу я быть чем-нибудь полезен?
- Только тем, что пойдете погулять на пару часов.
ГЛАВА 7
С первых своих юношеских воспоминаний у Наума осталось острое ощущение от нового места, первой прогулки по незнакомому городу без гида, без конкретного плана, — куда глаза глядят. В каждом новом для себя месте он совершал этот ритуал, и всегда первое впечатление оказывалось решающим. Все, что было потом: гид, музеи, галереи, архитектура, — накладывались гримом на эффект первой встречи.
Два часа прогулки по старинным улочкам, игра стилей и красок, несчетное количество шпилей, Ронклифская ротонда, мелькающие мантии студентов и, конечно, бесчисленные колледжи. Вечерние сумерки, как в сказке, накладывали на все загадочную таинственность, как бы заставляя время бежать назад, в средневековье.
Ритмы времени текущего и давно прошедшего невозможно втиснуть в одно измерение; его уже ждали к вечернему ужину. Частица большого Клана готовилась к торжественному сбору: Бен, в черном сюртуке с талитом, накинутым на плечи, и в вязаной кипе, и Пэм — в длинном платье с косынкой на плечах.
— Дети сейчас спустятся к столу. У тебя есть не более двадцати минут, чтобы привести себя в порядок. — Бен выглядел непривычно серьезным, подчеркнуто-торжественным и, на фоне праздничного стола со свечами, казался настоящим патриархом, хранителем традиций.
В комнате на кровати для Наума были разложены талит и три кипы разных фасонов.
Вся семья была в сборе; для него приготовлено место по правую руку от хозяина. Рядом, с молитвенником в руках, сидел молодой человек лет тридцати, — в черном костюме, кипе, но без талита. Нетрудно было догадаться, что это Иосеф — муж старшей дочери; между ним и Рахелью, чуть-чуть над столом, выделялась головка Давида-младшего. По левую руку от главы семьи Пэм придирчиво поправляла блюда на столе, а взгляд Леи, по-детски откровенный, не отрывался от гостя.
Бен читал молитву, кланяясь в такт понятному для него одного рваному ритму: слова то разлетались по комнате барабанной дробью, то витали над столом, путаясь в тускло горящих свечах, где вновь напитываясь огненной силой и взлетали вверх — туда, где Всевышний должен обязательно к ним прислушаться.
Впервые в жизни Наум встречал шабат за таким столом и с молитвой. Слов древнего иврита он не различал, но постепенно стало казаться, что все это уже было, уже звучала эта «музыка», этот ритм. Совершенно точно, никаких галлюцинаций. Но где, когда?..
Со стороны могло показаться что Наум, закрыв глаза, слушает и повторяет слова, обращенные к Богу: благодарение и просьба, еще просьба. Кажется, уже теплее, почти горячо — воспоминание тесно связано с этим ощущением. Кто просил, и о чем?..
И вдруг память сработала: бабушка стоит посреди комнаты, подняв покрытую голову к матерчатому абажуру, и, сложив ладони у лица, что-то шепчет на непонятном языке. Она повторяет имена папы, мамы, его, но чаще всего — Давида. Сколько же ему было лет?..
- Наум, вы с нами? О чем вы думаете?
- Нет, Пэм, я был далеко от вас, и даже от себя самого. Я был в далеком детстве, где бабушка, моя и Бена, молилась за всех близких и, особенно, — за далекого Давида. Думаю, что это произошло после того, как пришла весточка от него из Испании.
- Вы можете рассказать об этом подробнее? — встрепенулась Лея. — Дедушка так мало говорит об этом.
- Пока я знаю еще меньше вас, а все то, что произошло в России после отъезда Давида, расскажет вам папа. И еще я жду, с нетерпением жду рассказа об Одиссее вашего легендарного дедушки.
- Но расскажите хотя бы о своей семье!
- Хорошо. Ваш и ближайшие родственники и мои родители- София и Григорий, — точнее — Гершель, уже не молоды, живут тоже в Москве. Моя жена Ирина — учитель истории в школе. У нас двое детей: сын Александр двадцати четырёх лет, историк, как и его мама, и двадцатилетняя Юля, будущий юрист.
- Покажите их фотографии!
- Все они у Давида.
Беседа постепенно перешла на других родственников и друзей. Тема не интересовала Наума, и он вновь мысленно вернулся к бабушкиной вечерней молитве. «О чем она просила? Чтобы все ее потомки были живы-здоровы и когда-нибудь встретились в шабат за таким же столом? Может быть, об этом и молился сегодня Бен?..»
К действительности вернули удары колокола, и он машинально посмотрел на часы — 21.05.
- По ком звонит колокол? — спросил Наум, но по лицам родственников понял, что его акцент на Хемингуэя не воспринят.
- Это «Большой Том». И он, как настоящий англичанин и консерватор, не подвержен веянию времени: по Гринвичу сейчас точно двадцать один ноль-ноль, а Оксфорд западнее на пять минут.
- А в Москве есть колокола? — вмешалась Рахель. — Расскажите нам о ней, пожалуйста.
- Попытаюсь. Но я не смогу рассказать про всю Москву, как невозможно и про весь Лондон. У меня есть любимые места, маленькие островки в большом мегаполисе.
