Ф-фу! На занятиях по истории и философии морали мистер Дюбуа анализировал с нами текст присяги, фразу за фразой, но, пока она не прокатится по тебе одним махом, словно тяжелый и неотвратимый Джаггернаут, не понимаешь ее истинного веса.
По крайней мере, она заставила меня осознать, что я больше не штатский с пустотой в голове и выпущенной из-под ремня рубахой. Я еще не знал, кем я стал, но знал, кем больше не являюсь.
— И да поможет мне Бог! — закончили мы хором.
Карл при этом перекрестился, как и женщина-клерк, что была посимпатичнее.
После этого мы все пятеро еще расписались и оставили отпечатки пальцев, сделали цветные фото меня и Карла в профиль и анфас и подшили их в наши досье. Наконец флотский сержант поднял голову.
— Самое время перекусить, парни.
Я сглотнул комок в горле.
— Э-э... сержант.
— М-да? Говори.
— А можно отсюда с родителями связаться? Сказать, что я... Рассказать, как все получилось?
— Да мы с тобой лучше сделаем.
— Сэр?
— Вам предоставляется увольнительная на сорок восемь часов,— сержант холодно усмехнулся.— Знаете, что вам будет, если не вернетесь?
— Э-э... трибунал?
— Да ни черта. Ничего не будет. Сделают в бумагах отметку: «Срок удовлетворительно не окончен», и никакого второго шанса его выслужить на веки вечные. Вам дают поостыть. Мы так отсеиваем сосунков-переростков, которым не больно-то и хотелось на самом деле и которым не следовало даже заикаться о присяге. Правительство экономит деньги, а детишкам с предками — никакого расстройства. Соседи даже не догадаются. Можно даже родителям не говорить,— он оттолкнул кресло от стола.— Ну, увидимся послезавтра. Если вообще увидимся. Забирайте свое хозяйство.
Увольнительная вышла отвратительная. Отец, разбушевался, затем вовсе перестал со мной разговаривать. Мама слегла. Когда я часом раньше, чем надо было, ушел, никто даже не заметил, кроме повара, приготовившего завтрак, и прислуги.
Я встал перед деревянной конторкой, за которой уже сидел сержант, подумал, что, наверное, надо бы отдать честь, а потом подумал, что не знаю как. Сержант поднял голову.
— Надо же. Вот твои бумаги. Неси их в двести первую комнату, там тебя начнут обрабатывать. Постучи и входи.
Через два дня я уже знал, что пилотом мне не бывать. Заключения комиссии были такими: «Пространственное воображение — посредственное, способности к математике — посредственные, математическая подготовка — слабая, время реакции — норма, зрение хорошее». Я обрадовался, когда они приписали два последних вывода, а то уже чувствовал, что сосчитать собственные пальцы — выше моих возможностей.
Кадровик выдал мне бланк для моих пожеланий, и еще четыре дня меня подвергали самым бессмысленным тестам, о которых мне приходилось слышать. Кто ж его знает, что хотели определить, когда стенографистка вдруг подскочила в кресле да как завизжит: «Змея!!!» Не было там никакой змеи, а был дурацкий и совершенно безвредный кусок резинового шланга.
Письменные и устные тесты были не лучше, но раз они им так радуются, ладно, пусть. Особое внимание я уделил списку пожеланий. В первые строчки, разумеется, я выписал все космические специальности (кроме пилота), не забыл даже кока и механика. Я жаждал путешествовать, поэтому охотнее пошел бы служить во флот, а не в армию.
Далее я вписал разведку. Шпионы везде шныряют, у них наверняка не скучно. (Я ошибся, но ничего.) Потом был длинный перечень: военврач, военный биолог, экология сражения (понятия не имею, что это такое, но звучало красиво), корпус логистики (ошибочка вышла, в нашей дискуссионной группе мы изучали логику, а логистика, оказывается, имеет два разных значения, вообще это снабженцы) и еще десяток прочих. В самом низу я без колебаний приписал К-9 и пехоту.
Различные тыловые службы я включать не стал. Если не в боевые части, то плевать — подопытной крысой или чернорабочим на Венеру. Что то, что другое — один подарочек.
Кадровик мистер Вайсс вызвал меня через неделю после присяги. На самом деле он был военный психолог, майор в отставке, носил гражданское и настаивал, чтобы к нему обращались «мистер», чтобы новобранец мог расслабиться и говорить свободнее. Он уже ознакомился с моим списком и с результатами тестов, и еще я заметил, что у него лежит мой аттестат, и обрадовался, потому что школу окончил хорошо. Как раз настолько, чтобы не выглядеть зубрилой. Я прилично сдал все предметы, только с одним вышли затруднения, да и в школе был большим человеком: сборная по плаванию, дискуссионная группа, казначей класса, серебряная медаль на ежегодном литературном конкурсе, председатель оргкомитета по встрече выпускников, все такое. Куча достижений, и все записано в аттестате.
Мистер Вайсс поднял голову, когда я вошел, и сказал:
— Садись, Джонни.
И снова уткнулся в аттестат, потом отложил его.
— Любишь собак?
— Что? Да, сэр.
— А насколько ты их любишь? Твоя собака спит на твоей кровати? И кстати, где сейчас твоя собака?
— Н-нет, у меня сейчас нет собаки. Был когда-то, но... нет, сэр, мой пес на кровати не спал. Понимаете, мама не позволяет держать собаку в доме.
— Но ты разговаривал со своим псом?
— Э-э...
Я попытался объяснить мамину манеру: «Я не сержусь, но очень-очень обижена». Она себя так ведет, когда ей перечишь в том, что она решила раз и навсегда. Но сдался и просто сказал:
— Нет, сэр.
— М-мм... а видел ли ты когда-нибудь неопса?
— Э-э... один раз, сэр. Его выставляли два года назад в театре Макартура. Только какое-то христианское общество подняло шум.
— Позволь мне рассказать, что такое подразделение К-9. Неопес — это не просто говорящая собака.
— Того нео, что показывали у Макартура, я не понимал. Они правда разговаривают?
— Они разговаривают. Просто требуется привыкнуть к их произношению. Они не могут произнести звуки «б», «м», «п» и «в», приходится приспосабливаться к эквивалентам. Совсем как при расщепленном нёбе, только буквы другие. Тем не менее их речь ясна, как: у человека Но неопес — это не говорящая собака. Он вообще не собака, он искусственно выведенный симбионт на основе собаки. Нео, тренированный калеб[2], раз в шесть разумнее обычной собаки, то есть находится на уровне слабоумного человека. Только такое сравнение не совсем честное. Идиотизм — это болезнь, тогда как нео для своей среды гений.
Мистер Вайсс нахмурился.
— Суть в том, что он симбионт. Вот тут-то главная трудность. М-мм... ты слишком молод, чтобы побывать в браке, но ты видел женатые пары, по крайней мере своих родителей. Можешь ли ты представить, что ты женат на калебе?
— Как?! Нет. Не могу.
— Эмоциональная связь человек — собака и собака — человек в К-9 гораздо теснее и намного важнее, чем эмоциональная связь семейной пары. Если хозяин погибает, мы убиваем неопса — на месте! Большего для бедолаги мы сделать не можем. Убийство из милосердия. Если убивают собаку... ну, человека мы, разумеется, убить не можем, хотя это было бы самым простым решением. Мы изолируем человека в госпитале и медленно лечим, собираем в единое целое.
Он взял ручку, сделал пометку.
— Не думаю, что можно записать в К-9 мальчика, который не может убедить свою мать, что собака должна спать в его комнате. Давай рассмотрим другие возможности.
До сих пор я не понимал, что считаюсь непригодным для всех специальностей, которые поставил в своем списке выше К-9. Я так разволновался, что чуть не пропустил следующее высказывание психиатра. Майор Вайсс говорил задумчиво, без лишних эмоций, как будто говорил о ком-то другом, давно мертвом и позабытом,
— Когда-то я служил в К-9. Когда моего калеба списали в расход, меня пичкали успокаивающим шесть недель, а после реабилитации перевели на другую работу. Джонни, все эти твои курсы... почему ты не обучился чему-нибудь полезному?
— Сэр?
— Теперь поздновато. Забудь. Та-ак... твой инструктор по истории и философии морали, похоже, хорошего мнения о тебе.
— Он? — я удивился.— А что он сказал?
Вайсс улыбнулся.
— Он говорит, что ты не глуп, разве что невежа, и что на тебя сильно влияет окружение. Это высокая похвала у него. Я его знаю.
Мне похвалой слова мистера Дюбуа не показались. Этот высокомерный, старый, чванливый...
— И,— продолжал Вайсс,— парень, заработавший тройку с минусом по восприятию телевидения, не может быть плох. Думаю, что мы воспользуемся рекомендациями мистера Дюбуа. Как тебе нравится пехота?
Из федерального центра я вышел в растрепанных чувствах, но не был таким уж несчастным. По крайней мере, я был солдатом. В кармане у меня лежали бумаги, доказывающие этот факт. Меня не забраковали и не отправили на работы типа «бери больше — кидай дальше».
Несколько минут назад закончился рабочий день и здание опустело, остались ночные дежурные да задержавшиеся на работе. В ротонде я наткнулся на человека, который тоже собирался уходить. Лицо его показалось мне знакомым, но я его не вспомнил.
