— Да ужъ не знаю, право… А ея нѣтъ…
— Соня! Сонечка! Зачѣмъ вы лжете? — вскричалъ учитель. — Или и васъ подкупили губить вашу сестру Клавдію? Изъ-за утонченныхъ явствъ, изъ-за рюмки вина и ничтожной подачки вы отдаетесь на сторону гнусныхъ развратниковъ! — покачалъ онъ головой, указывая на неубрачную еще закуску.
Соня не знала, что отвѣчать. Клавдія выручила сестру.
— Ахъ, какъ вы мнѣ надоѣли! Не только надоѣли, но измучили! Что вамъ? Чего вы опять отъ меня хотите? — раздраженно проговорила она, выходя изъ своей комнаты, и остановилась у дверей.
Учитель сдѣлалъ къ ней два шага.
— Клавдія Феклистовна! Клавдія! Я пришелъ… я увидалъ… Увидалъ, что опять эти развратники пріѣхали… И вотъ я пришелъ умолять… не губите, дорогая моя, вашу душу и тѣло, — бормоталъ онъ.
— Да вѣдь ужъ слышали это, сто разъ отъ васъ слышали, — отвѣчала Клавдія.
— Другъ мой, но я вижу, что слова мои гласъ вопіющаго въ пустынѣ, что вы имъ не внимаете, что вы ихъ…
— А если это такъ, то нечего вамъ и языкъ о зубья околачивать.
— Но вѣдь душу возмущаетъ, душу… Я изстрадался. Вчера этотъ мальчишка Флегонтъ…
— А, такъ вы еще подсматривать! — вспыхнула Клавдія. — Тогда не смѣйте ко мнѣ больше ходить! Не надо мнѣ вашего ученья. Какъ только придете — все одни и тѣ-же разговоры… Надоѣло мнѣ это.
Клавдія ушла въ свою комнату и заперла дверь. Учитель опять сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и остановился у двери.
— Голубушка! — слезливо восклицалъ онъ. — Но вѣдь и дождевыя капли долбятъ камень, такъ неужели-же живое слово?..
— Уходите отъ насъ, я васъ прошу! — послышалось изъ-за двери.
— Клавдія! Клавдинька! На колѣняхъ васъ умоляю: спасайте свою душу, спасайте свое тѣло. Вы достойны лучшаго удѣла. Бѣгите, бѣгите вонъ изъ этого дома!
Учитель опустился на колѣни и плакалъ.
— Да вы совсѣмъ полоумный! — откликнулась Клавдія, пріотворивъ дверь. — Правду всѣ говорятъ, что вамъ на цѣпь пора. Ну, что это вы дѣлаете? Какъ вамъ не стыдно? Учитель, взрослый человѣкъ, а самъ дурака ломаетъ: на колѣняхъ стоитъ и плачетъ.
Клавдіи сдѣлалось жалко его. Она вышла изъ своей комнаты и стала поднимать его съ колѣнъ.
— Встаньте и идите домой… Что это такое! На колѣняхъ стоять! Да вы просто порченный какой-то… Такъ плакать… Вы испорчены… Васъ кто-нибудь по злобѣ испортилъ. Ну, встаньте, голубчикъ, сядьте, отдохните и ступайте домой!..
Учитель поднялся съ колѣнъ, схватилъ ея руки и сталъ ихъ покрывать поцѣлуями, бормоча:
— Бѣгите вонъ, ангелъ мой… Бѣгите прочь изъ этого дома! Здѣсь вамъ нѣтъ спасенія!
— Ну, что вы говорите! Зачѣмъ пустяки болтать! Ну, куда я побѣгу? Ну, зачѣмъ я побѣгу изъ родительскаго дома? — говорила Клавдія, усаживая его на лавку.
— Изъ родительскаго дома? — воскликнулъ учитель. — Но родитель вашъ недостойный, грязный человѣкъ. А куда вамъ бѣжать? Бѣгите ко мнѣ, спасайтесь у меня. Мой домъ къ вашимъ услугамъ. Берите своего ребенка и бѣгите, Клавдинька.
— Вишь, что выдумали! А говорить-то что будутъ? — улыбнулась Клавдія.
— Голубушка, да вѣдь теперь-то говорятъ хуже. Вы послушайте-ка, что говорятъ про васъ! — прошепталъ плаксивымъ голосомъ учитель.
— Э, пускай говорятъ! На чужой ротокъ не накинешь платокъ, — махнула рукой Клавдія. — Я за себя не боюсь. Плевать мнѣ на все. Но тогда и про васъ говорить будутъ. А вѣдь вы учитель, ребятъ должны учить. У васъ начальство есть.
— Да я для вашего спасенія, голубушка, готовъ всѣмъ, всѣмъ пожертвовать. Берите ребенка и бѣгите. Мы будемъ жить, какъ братъ и сестра…
Клавдія отошла отъ него и сѣла поодаль на табуретку.
— И что это именно я-то такъ далась вамъ, не понимаю! — проговорила она. — Мало-ли у насъ тутъ на заводѣ, да въ деревнѣ есть дѣвушекъ, однако вы къ нимъ не пристаете.
— Эхъ, Клавдія Феклистовна!
Учитель тяжело вздохнулъ, вынулъ платокъ и сталъ отирать слезы и сморкаться. Прошло минуты двѣ и Клавдія сказала:
— Успокоились? Ну, и идите теперь домой. Мнѣ дѣломъ надо заниматься. Я оттого и на заводъ не пошла, что хочу по домашеству заняться.
Учитель поднялся съ лавки и, сказавъ «прощайте», направился къ выходу, но у двери опять остановился, обернулся и проговорилъ:
— Еще разъ умоляю… Умоляю: спасайте душу и тѣло! Спасайте! Вы погибаете.
— Идите, идите, Михаилъ Михайлычъ! Идите… Все это я ужъ сто разъ отъ васъ слышу. А насчетъ погибели — не бойтесь. Не погибну я… Не таковская я… Идите съ Богомъ…
Клавдія махнула учителю рукой. Тотъ медленно вышелъ изъ избы.
XI
По уходѣ учителя Клавдія долго смотрѣла въ окошко.
— Не видать его что-то… — проговорила она. — Или опять за уголъ избы спрятался? Нѣтъ, идетъ… Пошелъ въ себѣ домой… И вѣдь идетъ-то какъ пьяный, покачиваясь.
— Да можетъ быть и въ самомъ дѣлѣ выпилъ, — сказала Соня, стоя у стола, пригорюнившись.
Ей было жалко учителя. Она даже слезливо моргала глазами.
— Онъ-то выпилъ? — воскликнула въ отвѣтъ ей Клавдія. — Да онъ капли вина къ ротъ не беретъ. Онъ придетъ, такъ только и проклинаетъ вино.
— Проклинать проклинаетъ, а тутъ взялъ да и выпилъ съ горя.
— Полно врать! Какое у него горе! Просто хочетъ на чемъ-то на своемъ поставить.
— Полюбилъ онъ тебя, а ты къ нему безъ всякихъ чувствъ — вотъ и горе его.
Клавдія покачала головой.
— Ну, не знаю ужъ я, чтобы такіе люди были влюбившись, — проговорила она. — Ты послушала-бы, что онъ говоритъ, когда приходитъ меня учитъ! Онъ мнѣ сказалъ… — начала было она, но тутъ-же махнула рукой и прибавила:- Впрочемъ, что тебѣ разсказывать! Ты все равно не поймешь.
— Напрасно такъ думаешь про меня, — обидчиво проговорила Соня и тутъ же подмигнула глазомъ:- А вотъ помяни мое слово, что влюбленъ! Потомъ увидишь.
Въ это время за печкой заплакалъ ребенокъ Клавдіи и Соня бросилась къ нему.
— Покормитъ надо Устьку. Ты покорми ее, — сказала Клавдія. — Да надо и самимъ обѣдать. Вонъ ужь скоро часъ. Надо будетъ мальчишекъ покликать.
— Гдѣ ихъ кликать! Они, поди, на рѣчкѣ рыбу ловятъ. Давеча захватили по ломтю хлѣба, удочки и ушли на рѣчку. Придутъ, такъ поѣдятъ, — отвѣчала изъ-за печки Соня, вынесла оттуда голоногую дѣвочку Клавдіи и передала ее сестрѣ.
Клавдія взяла ее на руки, утерла ей носъ подольцемъ ея-же ситцеваго платьица и, поцѣловавъ, пробормотала:
— Кушать, дрянь, хочешь, кушать, сопливая, хочешь? ну, вотъ мы сейчасъ тебя покормимъ кашкой. Постой, Соня, ты не убирай закуски-то. Мы поѣдимъ и ихъ немножко. Хоть закуской ихней за все это безпокойство попользоваться. А то пріѣзжаютъ, безобразничаютъ, комъ даже пьянаго оставили, — кивнула она на славшаго на лавкѣ Перешеева:- а толку никакого. Кондратій Захарычъ скупъ, а нѣмецъ этотъ Романъ Карлычъ еще скупѣе. Кондратій Захарычъ тятенькѣ за весь пріѣздъ и ночевку рубль даетъ, а нѣмецъ и того не даетъ. А мнѣ такъ хоть-бы когда плюнулъ. А между тѣмъ, то и дѣло наровитъ ущипнуть.
— А свой шелковый-то бѣлый платокъ тебѣ подарилъ, которымъ онъ горло повязывалъ? — напомнила Соня.
— Ну, что это! Этого я не считаю. Да и когда. это было? Вѣдь это давно ужъ было.
— А ящичекъ-то съ зеркальцемъ, со щеткой, гребенкой и ножницами ты у него выпросила.
— Такъ вѣдь выпросила, а не самъ онъ подарилъ. Да и это опять таки зимой было.
Соня поставила на столъ, гдѣ еще стояли закуски, чашку со щами и положила ложки. Клавдія передала сестрѣ Устю, сѣла за столъ и принялась закусывать, очищая отъ кожи копченую корюшку. Соня хлебала щи и давала ихъ со своей ложки сидѣвшей у ней на колѣняхъ Устѣ.
— Закусывай икрой-то… Вотъ семга есть… — кивнула ей Клавдія.
— Ну, что ихъ обижать! Тогда имъ къ ужину мало останется, — отвѣчала Соня.
— Какой вздоръ! И наконецъ, У Романа Карлыча своя корзинка съ закуской есть, которую еще не начали. Постой, я тебѣ икры намажу. Видишь, икры еще полъ-жестянки осталось.
Клавдія намазала икры на ситникъ и подала Сонѣ. Та стала ѣсть.
— У меня еще отъ вчерашняго, отъ Флегонта Иваныча полъ-коробки сардинокъ осталось, и я ихъ спрятала, — прибавила Клавдія. — Вотъ и корюшки три штучки спрячу себѣ побаловаться на завтра. Люблю копченую рыбу… И два ломтика семги…
— Да вѣдь не съѣдятъ, такъ намъ-же потомъ всѣ остатки оставятъ, — замѣтила Соня. — Въ прошлый разъ цѣлый кусокъ сыру оставили.
— А тятенька подхватилъ его да и весь слопалъ, такъ что-жъ хорошаго? Нѣтъ, я и языка соленаго себѣ кусокъ отрѣжу. Такъ будетъ лучше, надежнѣе. Отрѣжу и спрячу га завтра. А то сегодня пиръ, а завтра иди съ рукой въ міръ.
Клавдія откромсала кусокъ соленаго языка и положила его въ сторону.
Сестры пообѣдали и накормили Устю. Соня стала прибирать со стола, мыть посуду, Клавдія опять положила на два стула гладильную доску и принялась нашивать кружева на шелковую юбку. За работой ей вспомнилась давишняя сцена съ учителемъ, и въ головѣ ея мелькнуло:
