и проклинающий собственное дитя. И содрогнулся падре Паоло, стиснув в ладони висящий на груди, крест. О, Мадонна! За что нам такие муки? Где-то в небесной синеве пожимали плечами и поправляли: не «за что?», а «для чего!» и удивлялись, мол, что ж вы там внизу все такие глупые? Ведь яснее ясного — человек рождается!
Получив от отца таинственную монету, отправился Франческо к старым конюшням, где среди множества людей предстояло найти синьора Серафини. Там ему пришлось отказываться от приглашений разделить бедную трапезу, отводить от себя руки смеющихся женщин, отвечать шуткой на их остроты и настойчиво, шаг за шагом обходить эту полуголодную, неяркую местность. Повсюду слышались громкие голоса, которые совсем не мешали спать зарывшимся в солому личностям, встреча с которыми в окрестных рощах обещала проезжающим сильные впечатления. Наконец, какой-то страшный и худой человек, назвавшийся Ренато и тело которого было прикрыто едва ли не рогожей, вызвался его проводить. Недолгий путь их среди повозок, голодных взглядов грязных ребятишек, каких-то тюков с товаром, сундуков и прочего скарба завершился внезапно. Показав издалека на группу людей, готовивших себе пищу на костре, Ренато остановился. Молча покачав головой, дальше он идти отказался, и, получив монетку, пятясь, отступил. Оставшись в одиночестве, Франческо вдруг вспомнил тот злополучный день сражения под стенами Перуджи, когда вот так же оказался он один среди врагов и был пленён. Отгоняя воспоминание, призвал он имя Господне, и ноги привели его к костру, где четверо мужчин, сидящие тесным кругом, заметили опрятно одетого юношу. Один из этих людей поднялся и, как показалось, приветливым жестом пригласил его подойти ближе. Франческо был наслышан о случаях разбоя на дорогах, последнее время участившихся в связи с недавней войной, но решил не показывать своего беспокойства. С видом самым независимым подошёл он к незнакомцу, с достоинством приветствуя его и всю компанию. Конечно, Франческо не мог вспомнить как выглядел, остановившийся когда-то в их доме синьор Серафини, не до гостей отца было ему той весной. Всё его время занимала тогда одна интересная, юная особа, которую он заметил на площади, гулявшая в сопровождении служанки. И хотя увлечение это было и кратким и несерьёзным, господина Серафини в доме отца он всё таки просмотрел. Сейчас же ему оставалось только поверить на слово своему странному вожатому, хотя, как теперь представлялось, доверия этот Ренато никакого не вызывал. Выбора уже не было, и сделал Франческо ещё один шаг на пути, скрытом от него сейчас стараниями каких-то непонятных сил. Вздохнув, он, наконец, решился и учтиво произнёс:
— Доброго дня всем Вам, господа! Желаю приятного отдыха. Мне сказали, что здесь я могу найти синьора Марио Серафини.
Сидевшие вокруг костра продолжали пристально рассматривать своего неожиданного гостя, неприятное молчание всё длилось и длилось, недоверие было налицо. Франческо опустил глаза, не таким уж простым оказалось поручение отца. Наконец, чей-то голос произнёс:
— Назови своё имя, юноша, и кто тебя послал?
— Меня зовут Джованни ди Бернардоне, я сын достойного Пьетро Бернардоне, и это он меня послал разыскать его старого друга и компаньона синьора Марио Серафини, — словно со стороны слышал свой голос Франческо.
Один из сидящих на земле неуклюже поднялся. Был он грузен, в годах, невысок ростом и взгляд имел внимательный. Франческо отметил про себя его дорожную одежду (плащ с капюшоном, крепкая обувь — так же одевался и отец, когда уезжал по делам далеко и надолго), волосы с проседью и лицо, прямо скажем, волевое… Подойдя совсем близко, он долго рассматривал юного Франческо и, наконец, произнёс, обращаясь неизвестно к кому:
— Да, узнаю, это определённо он… Ну, здравствуй, дружок! Я — Марио Серафини. Ты, конечно, меня не помнишь, а ведь я бывал в доме твоего отца. Впрочем, тебе тогда, кажется, было не до меня, — при этих своих словах он понимающе улыбнулся, а Франческо покраснел и вновь опустил глаза — присядь с нами, поешь, а поговорить мы время найдём. Но прежде скажи, не богат ли ты всего одной монетой?
— Конечно, господин мой, вот она!
Деньги, сорок серебряных монет — сумма немалая — были отсчитаны синьором Серафини и вручены Франческо с пожеланиями счастья и благополучия всей семье Бернардоне. Похлопав юношу по плечу, Серафини призвал к себе, непонятно откуда вдруг появившегося, оборванного и мрачного, уже знакомого нам, Ренато, который, выслушав хозяина, поклонился и затем сопроводил Франческо почти до центральной площади. Там он как-то непостижимо быстро оставил юношу — стоило им повернуть за угол, как оказался Франческо один, ибо обернувшись, он уже Ренато не увидел. Подивившись этому, он пожал плечами и, насвистывая песенку, продолжил свой путь, закончившийся очень скоро в тёмной каморке под лестницей дома на улице Синих Птах, взаперти, с горьким отцовским проклятием на душе, которое отныне будет там пребывать всегда. А побои…, что побои? Не стоит на это обращать внимание. Хотя…
В доме Бернардоне на улице Синих Птах была какая-то праздничная суета. Так бывало всегда, когда у отца было хорошее настроение, хотя не могли припомнить домашние, когда это было в последний раз. Всё вокруг радовало Пьетро — и красота дочерей, и Джованна, словно увиденная им впервые, и главное, сын Франческо, который сегодня, прямо сейчас, становится продолжателем его дела, его настоящей опорой. Пришло время по-настоящему гордиться сыном (и дело-то несложное — Франческо непременно выполнит поручение, доставит отцу все сорок монет). Счастье переполняло его сердце как вдруг какой-то шум во дворике отвлёк его от приятных мыслей. Выглянув в окно, увидел он, как Антонио и Филиппо, переговариваются через дверь с кем-то на улице, горячась и размахивая руками. Пришлось Пьетро спуститься и подойти к своим беспокойным слугам.
— Хозяин, никогда такого не было, за дверями стоят какие-то оборванцы и хотят с Вами говорить! — приступили к нему Филиппо и Антонио.
— Что-нибудь требуют?
— В том-то и дело, что ничего не просят, кроме как Вас видеть. Ведут себя смирно, женщины даже смеются, а ведь Вы знаете, что наши женщины, если уж такая им нужда, снесут кого угодно…
— Открывайте… Я говорю, открывайте! — сегодня Пьетро верил только в хорошее и, замешкавшийся было, Филиппо, скрепя сердце, приоткрыл дверь. Теперь можно было рассмотреть столпившихся на улице, все они были и грязны, и оборваны донельзя. Никогда Пьетро не видел столько нищих в одном месте, да ещё на пороге собственного дома, и это ему
