— Эй! Беги, беги, обрыв! — панически завопил Старик.
Но вопил он зря, ибо Галай с Алексеем уже все видели сами. Они припустили со всех ног — насколько позволяли качка, мокрый настил, слабый свет и клокочущие пеной промежутки между понтонами. Галай, конечно, лидировал — опыт подгонял, не впервой. Когда он перемахнул границу беды, обреченный кусок рефулера еще держался одной цепью и кабелем. Цепь натужно спускала из гнезда крепления звено за звеном, кабель каменел на пределе растяжки. Однако такое положение дарило достаточно времени, Алексей свободно мог перебежать. Но он не перебежал! Вместо того чтобы скакнуть через последний водораздел, он встал и раскорячился над вторым ящиком с контактами электропроводки.
— Гривастый! — заорали механики дружно. — Брось! Бросай! Прыгай, прыгай, пока не поздно!
Между тем стало ясно, чего хочет, почему тормозится гривастый на отторгнутой стороне. Там, во всю длину девяти понтонов да еще с запасом, который сняли со стационара, да еще с двумя распаечными коробками в придачу, оставался дефицитный, страшно дорогой кабель — метров семьдесят, пожалуй. Но оставался-то он в целости временно, пока не выскользнули из-под него доски настила. А то, что они выскользнут, уплывут сейчас в море, было несомненно. И тогда все электрохозяйство пойдет ко дну. Поэтому Алексей надумал отсоединить тот метраж дефицита, который был распластан по понтонам, приговоренным к дальнему плаванию. И отсоединил успешно…
В тот же миг, лишившись подспорья, лопнула цепь — последняя связь частей разбитого рефулера. Старик и Галай обезумело запрыгали на месте, закричали в страхе и злости:
— Что ж ты наделал, дурак! Сигай теперь в воду! Хватайся за концы! Не трусь, не медли, не робей! Выудим, не беспокойся!
И верно, еще можно было, взявшись за плети фазных концов, сигануть по волнам, переправиться к механикам вплавь не вплавь, а как рыба на кукане. Они бы вытащили без особого труда, они уже приготовились выбирать кабель. Однако упрямый парень изощряться подобным образом не стал, не захотел. Испугался? Нет. Растерялся и опоздал? Тоже нет, не то. Просто в какой-то момент аварийных деяний ему пришла мысль, что оторванные понтоны нельзя бросать на произвол. А кроме того, у него вдруг возникло неясное чувство потребности рискованного эксперимента. Для чего? Он не знал. Про такие фокусы говорят: мол, бес вселился. Но он знал, точно ощутил: плавание сквозь мрак и шторм зачем-то необходимо, необходимо!..
На отвергнутом Алешей краю рефулера убивался обескураженный Старик. Галай размахивал кулаками. Они-то были уверены, что салага струсил, не дерзнул переправиться предложенным путем. А теперь его уносит. А теперь он пропал! И главное, что же им теперь делать?
Луч прожектора метался в дожде, как потерянный щенок. Луч тоже ничего не мог понять, придумать, предпринять и бегал по кутерьме черных волн туда-сюда, то упираясь в механиков, то окаянного мореплавателя бесцельно провожая. А он стоял, раскинув ноги циркулем (по-флотски, думалось ему), и преспокойно мерил глазом величину растущей безвозвратности. Метров десять… пятнадцать… тридцать…
— Посмотрим, — вдруг сказал Алеша неизвестно к чему. И при этом он даже слегка усмехнулся.
— Участок, участок, диспетчер, прием! — тщетно взывал багермейстер Лаптев. Потеряв самообладание, грубил прямо в эфир: — Да черт побери! Райка, Райка, дрыхнешь там, что ли?
В рубку явились механики, виноватые, встревоженные до предела. Жались за спиной багера. Молчали. С надеждой глядели на радиосвязь. Дворянинов, который втиснулся в маленькое помещение раньше, приглушенным баском пояснил:
— Никак не связаться. Спят! В такой момент!
— Вот напишу докладную, — сказал багермейстер, отчаявшись, и тоже временно умолк, закурил.
Стало слышно, как дребезжит в рубке оконное стекло, как воет снаружи тоскливый ветер. По железной крыше пригоршнями сыпалась дробь неуемного дождя. Шелестел, попискивал безответный эфир. Земснаряд плавно раскачивался и ухал, словно вздыхая. Нехорошо, угнетенно было на душе каждого гидромеханизатора. Они-то здесь, в тепле и безопасности, а он там… Как он там? Выдержит ли, уцелеет ли? Эх, салага!..
— Километра на три уже отнесло, — наугад прикинул Галай.
— Да ну, меньше, — не согласился Дворянинов.
Дальше разговор не пошел. Снова молчали, не решаясь да и не зная, о чем толковать. А на Райку-диспетчершу действительно зла не хватало. Но сдерживались — что проку руганью воздух сотрясать? Багермейстер докурил, сказал повелительно:
— Идите отсюда. Не стойте за спиной. Идите сушиться, что ли.
Трое перешли в обогревалку, врубили электропечь, стали встряхивать, парить возле жара промокшей спецовкой. И тут, без начальства, развязались языки. Старик промолвил неуверенно:
— А мне все кажется, что он нарочно уплыл.
— Кажется — крестись, — забурчал Галай. — И вообще, он струсил, где ему. Маменькин сыночек!
— Если бы струсил, в ящик бы не полез. Ты-то вон пробежал, не оглянулся, храбрый.
— Я не электрик. О чем разговор? И ключ у салаги был, не у меня. Скажи лучше: почему ты вовремя середину не отпустил?
— Это ты преждевременно скинул болты на концевом!
— Да ладно, — вмешался Дворянинов. — Не надо после драки кулаками махать. Я вот другое думаю: зачем он уплыл?
Старик ответил:
— Не понимаешь ты мальчишеской психологии.
— А ты понимаешь?
— Я тоже нет. Только я чувствовал всю дорогу — плохо мы с ним. Одно знали: салага, гривастый. Дело? Не дело. У парня самолюбие. А работал он не хуже иных…
Галай вдруг воскликнул:
— Ты чего! Тьфу на тебя! Говоришь, как про утопленника!
— Да нет, я так не говорю. Но если подумать, шанс у него имеется.
Отвесив челюсть, Дворянинов уставился на рассуждающих напарников сумасшедшими глазами. До него, видимо, лишь сейчас дошло это — возможность гибели Алеши Губарева, чудесного парня. И тогда Дворянинов с табуретки вскочил, во всю луженую глотку рявкнул:
— Лодку! Лодку спустить!
— Ну, до чего ты догадливый, — съязвил Галай. И обозлился. — Почему сразу не спускал, дуб заветный?
— Так ведь багер не говорил… На рацию понадеялись…
— А если участок не отзовется до утра?
— Вот я и предлагаю на лодке.
— Постойте, — сообразил Старик, — а ведь это дело. В залив на лодке багер все равно не позволил бы ни сразу, ни теперь. А к берегу… Не будет связи — будет вынужден позволить. Но кто сможет?
Дворянинов сказал:
— Я смогу. Я сам!
Галай сказал:
— Ты? У тебя водоизмещение не подходит для нашего ялика.
— Выдержит! — усмехнулся тяжеловес. И добавил: — А у тебя характер.
— Ох, велика фигура!.. Гребут не характером, а веслами, веслами!
— Ну и что?
— И ничего. Пускай лучше обо мне газеты напишут: погиб, спасая товарища.
В этот момент распахнулась дверь и в кубрик вместе с порывом ветра влетел просветленный багермейстер.
— Есть! Есть связь! Готово, сообщил!
— Без булды? — заорал Галай. — Ну и как?
— Порядок! Там забеспокоились.
— Ух! — Дворянинов обрушился на скрипнувший под ним табурет и засмеялся, однако довольно сдержанно, тактично.
Старик тоже вздохнул с облегчением — словно гора с плеч долой. Все четверо глядели сейчас друг на друга прямо и безбоязненно. Обнародованное бедствие уже не казалось столь непоправимым и не лежало больше на их совести грузом непринятых мер. Они сделали все, что могли. Ничего другого они не могли сделать. Известив берег, у которого средства спасения, они поделили тем самым ответственность за потерпевшего с десятками, сотнями людей. А это — это в корне меняло душевное состояние.
Чтобы не наблюдать укоризненный глаз прожектора, Алеша сел к нему спиной на контактном ящике и прежде всего попробовал вжиться в обстановку.
Дождь лил по-прежнему. Ветер не стихал и даже усиливался вдали от берега. Во тьме невидимо, но ощутимо катились, обгоняя понтоны, шумные водяные горы, и Алеше мерещились их косматые гребни, крутые нависшие лбы, адские водовороты и бездонные пропасти меж ними. Возможно, волны были поменьше, но тратить фонарик на это исследование он не хотел. Фонарик не бесконечен, экономить надо, мало ли что случится.
Мрак, между прочим, оказался не кромешно-черным и непроницаемым. Постепенно Алеша высмотрел узкую полоску озарения над городом, а пониже — булавочные проколы береговых огней. Кое-что вблизи тоже обрело контурные очертания: граница понтона, труба, настил. Остальное зримо угадывалось при содействии звуков: буферный лязг состыкованных полусфер, кандальный звон крепежных цепей. В общем, через какое-то время беспечный мореплаватель решил, что в меру освоился и пора ему приниматься за дело. Тем более стало зябко и скучно без всяких полезных движений.
