До меня это не доходит. Я лично под дулом пистолета сделала бы все, что мне велит его владелец, да еще «спасибо» сказала бы и «пожалуйста». И убила бы его, не колеблясь, при первой же возможности.
— Сколько там еще бодрствующих? — спросила я.
— Когда я уходила, было человек двадцать.
— Обработайте их, быстро. Где Пинки?
— В салоне второго класса, ломает сиденья.
Я пошла за Джейн. В салоне стало немного потише. Не спали около дюжины пассажиров; человек сорок-пятьдесят похрапывали, сидя в неудобных позах. Лили Рангун вместе с другой перехватчицей, не помню ее имени, стояли по обе стороны от прохода, нацелив парализаторы на сбившихся в кучку в хвосте самолета людей.
— О'кей, ребята! — гаркнула Лили не хуже сержанта на плацу. — Кончай базар, мать вашу так! Заткнитесь и слушайте. Ты, телка сраная, прикуси язык, не то как звездану промеж ног! Это ваша жена, мистер? Даю вам две секунды: или вы заткнете ей пасть, или я прихлопну вас обоих. Раз… Вот так-то лучше.
А теперь внимание. Ваши попутчики живы-здоровы. Взгляните на них- они дышат. Они даже слышат, как мы разговариваем. Но этим оружием я могу и убить, и, клянусь, я так и сделаю, если какой-нибудь сукин сын начнет выдрючиваться.
Вы в большой опасности.
Вы умрете, если не сделаете все точно так, как я вам скажу.
Каждый из вас сейчас возьмет одного парализованного и потащит его к носу самолета. Там стюардесса даст вам дальнейшие указания. И пошевеливайтесь, времени у вас в обрез. Если будете ползать, как сонные мухи, я продемонстрирую вам, на что способно это оружие.
Еще несколько угроз и непотребных ругательств- и они зашевелились. Прежде чем внедриться в какое-либо время, мы тщательно изучаем одну из самых важных вещей: какие слова больше всего шокируют местных обитателей. В двадцатом веке это в основном лексика из области совокупления и экскрементов.
Угроза Лили продемонстрировать, на что способен парализатор, была намеком на возможность использовать его как кнут для скота, только дистанционный. Больно, но не смертельно. Эффективнее всего, когда шлепнешь по мягкой и чувствительной плоти между ног, особенно сзади. Лили подстегнула парочку строптивцев, и они на удивление быстро для двадцатников сообразили, что к чему.
Я краем уха слышала, как они там толкутся, а сама между тем раскурочивала сиденья в передней части салона второго класса. Пинки делала то же самое рядом, через проход. По-моему, она не замечала, что плачет. Она работала как автомат, монотонно и размеренно.
Она все понимала. Она делала свое дело.
И была до смерти напугана.
— Ты уверена, что он на борту? — спросила я через плечо.
— Уверена. Он был у меня в сумочке, я видела.
Конечно, а что еще она может сказать? Ведь если парализатор остался где-то на земле, в том городе, откуда вылетел самолет, то ничего уже не поправишь. Хотя, наверное, она не врет. Мои люди редко теряют голову во время операции, даже если положение становится безнадежным. Раз она говорит, что видела парализатор уже в самолете, значит, она его видела. А следовательно, есть надежда его отыскать.
Пока мы искали, непарализованные козлы деловито тащили парализованных к носу самолета. Там одна из перехватчиц приказывала им сунуть спящего в Ворота и идти за следующим. Все вошло в размеренную колею. Козлы пыхтели и отдувались, но двадцатники вообще-то народ до жути здоровый. Они обжираются, много пьют и курят, мало двигаются, обрастают жиром и вопят, что сильно переутомились, если им пришлось приклеить почтовую марку. Но на самом деле у них лошадиные мускулы- и такие же мозги. Просто поразительно, на какие физические подвиги они способны, если их как следует подстегнуть.
Одному мужику, безропотно тащившему свой груз, было не меньше пятидесяти, клянусь!
Господи Иисусе! Пятидесяти!
Самолет вскоре опустел. Как только грузчики доставляли к Воротам последнюю ношу, их самих запихивали туда же. Наконец на борту осталась только наша команда. Даже пилотов на сей раз убрали. Вообще-то мы редко это делаем- и неохотно. Сейчас за штурвалом сидела одна из перехватчиц. Если бы она допустила хоть малейшую ошибку, если бы не воспроизвела в точности всех предполагаемых действий пилота, самолет мог бы разбиться в нескольких милях от места, где должен был разбиться. Но DC-10 шел на автопилоте вплоть до того мгновения, когда взорвался двигатель. Пилот ничего не смог бы предпринять (если вы в состоянии продраться сквозь частокол сослагательных наклонений), он ничего не мог бы изменить после того, как самолет лишился крыла.
Тем лучше для нас. У меня есть в запасе еще один фокус на случай, если экипаж самолета заметит перехват, но я очень не люблю к нему прибегать.
А именно: я могу посадить за штурвал человека из спецкоманды (я выражаюсь языком двадцатников: у них слово «человек» означало женщину в том числе- по крайней мере, так сказано в моем справочнике). Так вот, это был бы человек с бомбой в голове, чтобы никаких зубов не осталось для опознания. Человек, добровольно садящийся за штурвал самолета, который должен разбиться в лепешку.
Вы что-то сказали о речевых самописцах? Да, конечно. Летчики в кабине любят потрепаться, когда у них неприятности. Но мы нашли остроумное решение проблемы с самописцами. У нас в верхнем времени сейчас уже начали трудиться над его осуществлением- как только увидели, что летчики тоже прошли через Ворота. Нет, правда, элегантное решение. Странноватое, мягко говоря, но элегантное.
Временные сканеры позволяют нам заглянуть куда угодно, в любой период времени. (Ну, почти в любой.) Именно так мы узнали, что этот самолет потерпит крушение: просканировали газеты и прочли репортажи об аварии. Было бы неплохо просканировать и саму операцию перехвата, но, к сожалению, мы не в состоянии увидеть те места и времена, где мы уже побывали или еще побываем (путешествия во времени круто обходятся с глагольными временами). Поэтому мы не могли знать, нужно ли брать с собой пилота. Но зато мы могли просканировать предстоящее расследование. (Теперь понимаете, что я имею в виду, говоря о глагольных временах? Это происходило сейчас- если слово «сейчас» еще имеет какой-то смысл- у нас в верхнем времени, то есть в будущем. Там операторы сканировали события, которые произойдут через пару дней в 1955 году, то есть по отношению ко мне в настоящий момент тоже в будущем.)
Во время расследования пленка речевого самописца будет прослушана. Мы запишем прослушанное на самоликвидирующийся плейер и оставим его в кабине, где он прокрутит пленку и запишет ее на речевой самописец.
Парадокс!
Из-за того, что мы сейчас делаем или уже сделали, слова, которые услышат все, на самом деле никогда не будут произнесены человеком, чей голос прозвучит с пленки. Они будут/были просто переписаны с той пленки, на которую на самом деле не были записаны из-за того, что мы сейчас делаем или уже сделали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
