Стив остался стоять, худой, унылый, в белом фланелевом костюме, у солнечных часов и нераспустившихся роз. Несколько минут он простоял так, потом повернулся и пошел к реке. Долго гулял он, одинокий, на берегу, не в силах ни о чем думать, ни на чем сосредоточиться; поникший, печальный, он чувствовал, что все светлое и солнечное в его жизни заволокла густая серая пелена.
Он решил вернуться домой к самому обеду. Риппл тогда уже будет у себя дома. Сам он уедет завтра, первым же поездом. Он никогда больше ее не увидит. Это неважно. Ничто теперь не имело для него значения.
IXТем временем Риппл представили той маленькой даме, и когда назвали ее имя, то даже Риппл оно было знакомо. В дальнейшем, однако, мы будем называть эту замечательную русскую женщину тем именем, которым называла ее вся ее балетная труппа – просто Мадам.
Дама обратила к Риппл свое всем хорошо знакомое открытое личико. Оно могло превращаться в пикантное, напудренное, с мушкой, лицо дамы восемнадцатого столетия или в яркое, пылающее страстью лицо участницы шумных восточных празднеств, или даже в грубое черное лицо, когда она исполняла комические негритянские танцы.
Вне сцены в великой артистке не было ничего искусственного. Ее лицо блондинки, на вид девушки двадцати одного-двадцати двух лет, не было накрашено, и только во всех его чертах постоянно играло оживление, как луч солнца проступает сквозь лепестки какого-то бледного цветка. Пряди волос небрежно спускались по щекам.
Риппл, взглянув на нее, сначала была разочарована.
«Я думала, она должна быть вблизи красавицей, – подумала неопытная девушка. – Она совсем некрасива!»
В самом деле, на первый взгляд, бесспорно красивыми казались только руки Мадам – маленькие, гибкие руки с кистями чудесной формы. Она часто жестикулировала ими, но слегка и очень искусно, жесты соответствовали интонациям ее голоса. Мадам весело и уверенно сказала Риппл:
– Я видела, как вы танцевали. Вы должны танцевать. Вы умеете танцевать. Вы будете танцевать. Не хотели бы вы поехать в Лондон и поступить там в школу, учиться и стать балериной?
Этот вопрос, принятый Риппл сначала за шутку, вопрос, заданный ласковым звучным голосом, был тем легким ветерком, который вызвал бурю сопротивления, свирепствовавшую затем столько месяцев.
Отпустят ли Риппл в Лондон? Заставят ли ее остаться дома?
ГЛАВА III
ПЕРВЫЙ ВЫЛЕТ ИЗ ГНЕЗДА
I
В ясные летние дни трудно себе представить ноябрьские бури. Точно так же Риппл Мередит впоследствии была почти не в состоянии припомнить тревожное время, пережитое ею дома, перед тем, как она впервые вырвалась из своей долины.
Такие сельские местности, как долина Уэльса, по меньшей мере, на пятнадцать лет отстают от современной городской жизни. В 1918 году отношение жителей долины к тому, что дочь местного джентльмена может учиться танцевать в профессиональной балетной школе, оставалось таким же, каким оно было бы у истинных консерваторов в 1903 году. Бесконечные разговоры и толки пошли здесь, вплетаясь в привычные звуки – изменчивую песнь реки и лесной шум:
– Знаете тех соседей миссис Бекли-Оуэн, которые были у нее на празднике? Дама, которая была с ними, знаменитая Мадам… – дальше следовало русское имя, которое искажалось даже сильнее обычного. – Как вам нравится? Она в восторге от танца дочери майора Мередита, хочет повезти ее в Лондон и научить танцевать, чтобы та выступала вместе с ней.
– Как? Риппл? Танцевать на сцене? Что вы! Подумать только! – говорили жены местного доктора, директора школы и мэра. – Что за странная идея! Конечно, Мередиты не захотят и слышать об этом.
– Конечно, нет. Танцевать в своем кругу ради доброго дела это одно… Вы слышали, они собрали двадцать девять фунтов восемнадцать шиллингов и четыре пенса в пользу Красного Креста? Замечательно, не правда ли, только за одно дневное представление?
Наступит время, когда будут платить значительно больше за ложу на благотворительном утреннике с участием новой балетной звезды – Риппл Мередит.
– И совсем другое дело заниматься этим как профессией, – хором твердили в долине, сидя за чашкой чая. – Находиться в таком сомнительном обществе не очень прилично для молодой девушки, которая еще только растет. Вы читали эту ужасную книгу о танцовщице? Как она называется? Да, «Карнавал». Дочь директора говорила мне о ней. Предложила дать почитать. Но книга затерялась; ее нигде не могли найти. Искали повсюду, но так и не нашли до весенней уборки. Она пролежала все время под порванным чехлом директорского кресла. По этой книге вы можете судить, что там за общество. Я рада, что не может быть и речи о том, чтобы дорогой маленькой Риппл позволили… О да! Для такой молодой девушки лучше оставаться дома, чем уезжать куда-то, не правда ли?
Из этого хора выделялись два громче других звучащих голоса, которые высказывались по тому же поводу.
IIОдин из голосов принадлежал майору Гарри Мередиту, отцу Риппл. Он получил два боевых ранения и теперь, как инвалид войны, был освобожден от службы и занял прежнюю должность управляющего имением тетки. Много перемен видел он на службе, в своей местности и вообще повсюду, но, по мнению майора Мередита, одно оставалось неизменным – он сам, майор Мередит.
Давно прошло то время, когда Гарри Мередит был молод, привлекателен и пользовался всеобщим вниманием. Но если бы он прожил сто лет, то и тогда не в состоянии был бы почувствовать себя более старым, чем в начале нынешнего века. Майор Мередит мог немного полысеть, даже отяжелеть, и все же утешал себя мыслью, что не выглядит ни на один день старше сорока, несмотря на больших сыновей и подрастающую дочь. Он старался не думать о том, что через несколько лет увидит их всех взрослыми.
С другой стороны, не мог же он надеяться, что в самом деле будет всегда оставаться все тем же метким стрелком, страстным охотником, тем же пользующимся огромным успехом танцором, который когда-то на балу у тетки согласился со своей дамой, что в реальной жизни много печального.
Разочарование, испытанное им в ту же ночь из-за пола своего первенца, вскоре уступило место страстной любви к дочери. Он очень гордился грациозной фигурой своей Риппл, ее густыми темными волосами, ее игрой в теннис, ее танцами. Ему доставляло удовольствие учить девочку вальсу в гостиной, причем вместо музыки он просто насвистывал избитые мелодии, под которые в свое время сам учился танцевать:
Люби меня, люби меня вечно,Люби, зачем нам быть строгими!Ах, любовь, разве ты никогда (короче этот тур, Риппл!)Не вернешься опять (вот так)!
В глубине души отцу Риппл было немного неприятно видеть те новые танцы, которые показывал его ученице этот повеса Хендли-Райсер под граммофон, наигрывавший:
