Каким было ее умственное развитие? Его можно сравнить с садом, на деревьях которого еще не распустились почки. Девушка, воспитанная в деревне, поразительно мало знала о жизни и о людях, не считая тех, кого с детства встречала в своей очаровательной, своеобразной Уэльской долине.
Посторонний человек мог бы назвать ее «развитой». Однако это развитие никогда не проявлялось в наблюдениях над реальными вещами. Она все еще была погружена в мир книг. С тех пор, как Риппл научилась читать, книги заняли непомерно большое место в ее жизни. В хорошую погоду она брала с собой какую-нибудь книгу и зачитывалась ею, сидя высоко на дубе, в плохую – читала на кухне.
Пристроившись на широком подоконнике, в окружении знакомых предметов – горшков герани, ящика из красного дерева для чая, шара из прозрачного зеленого горного хрусталя – девочка зарывалась в романы, как медведь зарывается на зиму под сучья и опавшие листья. За одно лето она прочла от корки до корки книги, найденные на полках старой библиотеки: «Потерянный рай» Мильтона, «Под двумя флагами» и «Последний из могикан» Уйды, шесть романов Диккенса, «Трильби», стихотворения Китса в одном томе и «Сказки тысячи и одной ночи».
Чтение ребенка! Каждое слово врезается в молодой ум, как музыкальная нота, каждая мысль вызывает в воображении картину, более яркую, чем гравюра, помещенная в начале романа Вальтера Скотта «Айвенго», а каждый рассказ запечатлевается в памяти, как отпечатывается в глине след копыта вставшей на дыбы лошади, чтобы потом отвердеть и превратиться в камень.
В те дни герои, о которых читала Риппл, были для девочки более реальными существами, чем братья, с которыми она сидела за одним столом. Они населяли ее мир. Их тихие голоса звучали в ее ушах, как будто они называли ее по имени. Иные из них обращались к маленькой Риппл, как к героине романа, и эти призрачные любовные интриги длились неделями. Они создавали густую розовую обволакивающую вуаль, которая окутывала Риппл и скрывала от нее прозаический мир с его завтраками и обедами, с такими вопросами, как «Сложила ли ты свою ночную рубашку?» или «Скажи мне теперь, когда была подписана Великая Хартия вольностей и отменены «Хлебные законы»?»
«Как непохоже все это на то, чем заняты нимфы в «Эндимионе»,[5] – думала Риппл, когда ей было двенадцать – четырнадцать лет. Она так мало внимания уделяла будничной жизни, что могла лишь безучастно пробормотать что-то невнятное, когда гости спрашивали ее, как обстоит дело с ревматизмом тетки этой зимой и кого из младших братьев она больше любит. Настоящая, далекая, скрытая Риппл декламировала про себя:
Она жила красотой – красотой, обреченной на смерть,И радость, рука которой всегда касалась ее уст,Шептала «прости», и страдало наслажденье,Превращаясь в яд…
«Странно, почему? А я забыла, как кончаются эти дивные стихи. Мне хочется, чтобы все ушли и я могла их снова прочесть…»
Да, это и есть настоящее чтение, когда книги гораздо интереснее людей. Позднее никто уже в сущности так не читает. Одни поверхностно скользят по страницам, другие быстро переходят от одного к другому. Приходит время, когда люди становятся интереснее книг. Для Риппл в пятнадцать лет еще не настала эта пора. Тогда-то и появился в ее жизни юный Хендли-Райсер, которого звали уменьшительным именем Стив.
VIСтив вырос и достиг переходного возраста, когда личность человека подвержена таким же мгновенным изменениям, как поверхность озера под порывами ветра. Он еще не определился, и в нем не угадывался тот взрослый человек, в которого ему предстояло превратиться. Пока еще в юноше были задатки и воина, и спортсмена, и жизнерадостного поклонника наслаждений, и даже поэта. И в то же время в нем проступали черты обычного человека, каким в той или иной мере становится каждый.
Длинными и неуклюжими были теперь пухлые, в ямочках, руки и ноги ребенка, который, путаясь в ночной рубашке, шел, покачиваясь, по паркету бального зала; рубашку сменил фланелевый костюм. Очаровательное детское личико превратилось в продолговатое слегка загорелое лицо, черты которого еще не вполне определились и не достигли окончательных пропорций. К семнадцати с половиной годам молодой Хендли-Райсер был, тем не менее, достаточно привлекателен, чтобы обращать на себя внимание взрослых женщин, которые говорили, что через несколько лет он станет весьма интересным молодым человеком.
Такая мысль никогда не приходила в голову Риппл: она думала только о том, как выглядят герои ее любимых книг. Появление Стива было, казалось, предопределено самой судьбой. Оба они находились в том возрасте, когда мальчики и девочки обычно развиваются совершенно по-разному. Их разделяет пропасть противоположных интересов, через которую еще не перекинут мост взаимного влечения.
Между Риппл и Стивом, судя по всему, такой пропасти не существовало. Их отношения основывались на сразу же возникшей симпатии, которую не назовешь ни дружбой, ни любовью, но она необходима и для дружбы и для любви так же, как дрожжи нужны и для хлеба и для пирожного. Юноша беседовал с девочкой столь же непринужденно и откровенно, как говорил бы со школьным другом. Одно обстоятельство их сближало: кроме них, рядом больше никого не было. Братья Риппл находились в своих школах. Что касается молодежи, то в этом смысле вокруг простиралась мертвая пустыня. Если бы Стив не имел в лице Риппл товарища для дальних прогулок, бесед, для совместной рыбной ловли и игры в теннис, то не нашел бы для себя никакого общества. Но рядом была Риппл. Он говорил с ней о том, что ему предстояло после летних каникул. Стив рассчитывал на службу в министерстве иностранных дел, и его должны были послать на три года изучать языки.
– Представь себе меня в этой ужасной школе у «лягушек» – (так Стив называл галантных французов) – после нашей английской школы! Затем я, вероятно, поеду в Россию. Наверное, мне будет ненавистна каждая минута пребывания за границей. Не правда ли? Не думаешь ли ты, что это будет очень неприятно?
– О нет, это очень интересно. Представить себе только, что уезжаешь так далеко! Тебе это понравится. Я никогда никуда не уеду, всегда буду здесь, – весело добавила она. В глубине души она знала, как знают все молодые девушки, что впереди у нее чудесная жизнь, полная успехов и радостей.
– Твое счастье, что ты мальчик.
– Разве это счастье? Ты тоже очень хорошо играешь в теннис и могла бы побить многих моих товарищей, если бы только удар у тебя был немного сильнее… Ты прочла все сонеты Шекспира? Знаешь, я совсем не могу понять, кто подразумевается под всеми этими «возлюбленными», но, по-моему, они удивительно хороши.
