— А это где?
Лицо Шруделя, и без того длинноносое и продолговатое, вытянулось в какой-то совершенно немыслимый эллипс.
— Что? «Лира»? На улице Горького.
— Ах, да, — Гриша театрально потер лоб, как будто у него на пару секунд просто отшибло память.
— Старик, ты что, первый день в Москве, что ли? Может, ты еще не знаешь, где улица Горького, а? А я расскажу. От Кремля которая. Главная улица страны. Если улицы страны, — запел он неожиданным козлиным фальцетом, — все собрать в одну…
— Да-да, — смущенно забормотал Гриша, — Я уж понял. Как бы… бывшая Тверская.
Шрудель остановился и пристально посмотрел на Гришу.
— Ишь ты! Тверская. Да ты, я смотрю, орешек непростой. Ну, ничего! Нам расколоть тебя поможет киножурнал «Хочу все знать».
— Кто? — спросил Гриша, но испуганно осекся.
— Слушай, Гранкер, — прищурился Шрудель, — а ты не шпион?
— Какой?
— Японский. С такой-то фамилией! Ну чего смотришь? Израильский, конечно.
— Нет.
— Жаль, — вздохнул Шрудель. — Считай, что ты меня разочаровал.
— А зачем тебе израильский шпион?
— Хочу продать малую родину и махнуть на историческую. Ну, нет так нет. Пошли в «Лиру». А потом в ресторан Дома кино заскочим. Познакомлю тебя с гениальными людьми. «Лира» — местечко, конечно, так се… на тройку с минусом… для пижонов, но в Доме кино сейчас просто никого из гениев нет. Они к десяти туда подгребают.
«Лира», популярное молодежное кафе, была забита до отказу. Играла музыка, кто-то танцевал. Публика была разношерстной, шумной и молодой. Внутри играла музыка и плясали посетители. Гришиного спутника, судя по всему, здесь знали. По крайней мере, им быстро нашли свободный столик, что было само по себе чудом. Кроме того, официант мгновенно принес меню и вообще был относительно любезен, хотя по отношению к сидящим за соседним столиком он вел себя, мягко говоря, хамовато. Например, на просьбу принести 300 граммов вина он заявил, что у него ноги не казенные — туда-сюда бегать. «Либо берите бутылку, либо идите в ресторан». Тем пришлось брать бутылку. Со Шруделем же он держался подчеркнуто вежливо.
— Выбрали? — спросил он, вернувшись к их столику через пару минут, и достал блокнот.
— Дай-ка нам, Коля, — фамильярно начал Шрудель, — мороженого и бутылочку сухого. Ты пьешь, я надеюсь? — он повернулся к Грише.
— Да-да, — излишне суетливо подтвердил Гриша.
— Слава богу, — успокоился Шрудель и снова глянул на Колю. — И еще коктейльчика какого-нибудь…
— Рекомендую «Коньячный». Или «Привет», — мрачно произнес официант.
— В твоих устах, Коля, даже «привет» звучит как угроза. Ты б хоть улыбнулся, что ли.
Вместо улыбки официант лениво зевнул — видимо, был сыт по горло подобными советами.
— Ну, хорошо, — отстал от него Шрудель, — давай-ка вот этого «Коньячного» по рупь девяносто девять парочку. Гулять так гулять, правильно?
Официант пожал плечами — мол, не моего ума дело.
— А это наш Григорий, — представил Шрудель спутника. — Запомни, Коля, это лицо. В его лице ты видишь лицо будущего всей советской журналистики.
Официант бросил равнодушный взгляд на Гришу.
— Может, тогда шампанского?
— Это всегда успеется, — загадочно ответил Шрудель, как бы допуская такую возможность, но лишь гипотетически.
— Понимаю, — кивнул официант и, закрыв блокнот, скрылся.
— Ни хрена ты не понимаешь, — с досадой произнес Шрудель ему вслед. — А ты не тушуйся, Григорий. Надувай щеки, когда тебя сам Шрудель представляет. Видел, какой он со мной вежливый?
Особой вежливости со стороны официанта Гриша не заметил, но на всякий случай кивнул.
— А-аа, — улыбнулся Шрудель, — страна знает своих героев. А знаешь почему? Я месяц назад про них такую статейку забористую тиснул — век меня помнить будут. Называлась «И плохо, и начетисто». Не читал? Впрочем, ты не много потерял. Редкостная серятина.
В нем поразительным образом сочетались самокритика и уверенность в собственной гениальности.
— А «начетисто» — это как? — поинтересовался Гриша.
— Нет, ты все-таки какой-то не советский, — подозрительно глянул на него Шрудель. — Дорого, значит. Запомни это слово. Главное слово в критике сферы услуг. Впрочем, ты ведь теперь по международке. Так что… забудь это слово.
Начавший привыкать к зигзагообразности мышления нового знакомого, Гриша покорно кивнул, хотя эта покорность его уже злила. Тем более что Шрудель принялся рассказывать какие-то истории, и Грише ничего другого не оставалось, как снова послушно кивать головой.
«Черт! — одернул он себя с раздражением. — Почему я чувствую себя немым дебилом? Молчу как пень, сижу, киваю».
Вообще-то он и сам был словоохотлив, но напор собеседника зашкаливал — перещеголять Шруделя в говорливости было почти невозможно. К тому же Гриша не знал, что говорить. Что не расскажи, все будет о его времени. Может, про Галку?
— А моя девушка сейчас в Сочи, — перебил он на полуслове Шруделя.
— Вот те раз! — искренне расстроился тот, мгновенно забыв, что две секунды назад что-то увлеченно рассказывал. — А ты что же?
— А у нее своя компания… наверное… изменяет мне там…
Гриша почувствовал, что произнес это как-то задумчиво-мечтательно, хотя хотел вложить в эту сентенцию всю боль и тоску несчастного влюбленного.
— Плюнь, старик, — отмахнулся Шрудель. — Это же бабы. А вообще давай махнем к ней в Сочи, а? Нагрянем, так сказать?
— Не надо, — испуганно вздрогнул Гриша, вспомнив, в каком времени он находится — Галка-то еще даже и не родилась.
— Как знаешь… А я своей бывшей однажды такой сюрприз устроил. Прилетел к ней на море.
— И что?
— Ничего. Лежит на пляже одна, книжку читает. Скучно даже как-то… И рассказать друзьям нечего.
Видно было, что Шрудель искренне расстроен отсутствием измены со стороны жены.
«Вот уж кто одна на пляже не лежит и книжки не читает, так это Галка, — подумал с горечью Гриша. — Потому что и одна никогда не бывает, и читать не любит».
Тут пришел официант с заказом, и разговор как-то сам собой свернулся.
Пока Шрудель меланхолично поглощал мороженое с коктейлем «Коньячный», запивая все это гастрономическое безобразие сухим красным, Гриша принялся рассматривать публику. Он действительно чувствовал себя то ли шпионом за линией фронта, то ли одиноким посетителем уникального музея. Он жадно ловил словечки и выражения, долетавшие с соседних столиков, с нескрываемым любопытством всматривался в окружающих его людей, впитывая атмосферу московского вечера образца 1975 года. К Шруделю то и дело подходил какой-то молодой человек, который просил сигаретку, говорил «покорнейше благодарю», быстро спорил с Шруделем по поводу деградации западного искусства, а затем исчезал. Каждые пятнадцать минут он приходил за новой сигаретой, и комбинация повторялась.
— Кто это? — спросил Гриша.
— А-а… пижон один. Спекулянт местного разлива. Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст. Родимое пятно проклятого прошлого. Утюгом раньше перед «Националем» работал.
— Кем? — удивился Гриша, по привычке представив себе этого парня в костюме «утюга», раздающим какие-нибудь рекламные брошюры магазина бытовой техники.
— Ну, утюгом. Перед гостиницей «Националь». Что, не слыхал про утюгов, что ли? А еще журналист. Ну, фарцовщик, который перед гостиницей клиентов с фирмой ловит.
Бывший «утюг», заметив, что в его сторону смотрят, подмигнул Шруделю. Тот кисло улыбнулся в ответ.
Через час, когда мороженое было давно съедено, а вино с коктейлями выпито, Шрудель посмотрел на часы и произнес: «Кажется, пора и честь знать».
Подошедший официант молча положил на стол счет.
Шрудель хорошо отрепетированным жестом похлопал себя по карманам пиджака и брюк.
— Старик, — обратился он к Грише, — не хотел тебя огорчать раньше времени, но я на мели. Ты не?..
Тут он размашисто обвел рукой следы пиршества на столе и фразу не закончил.
Гриша подумал, что предпочел бы быть раньше времени огорченным, нежели обрадованным вот так. Только сейчас он понял, что денег-то у него совсем нет. Ни российских, ни тем более советских. Разве что Галкин доллар.
— Вов, понимаешь… я сам на мели.
Официант выслушал этот короткий диалог, не дрогнув ни единым мускулом на лице — видимо, чего-то подобного и ждал. Для него любой посетитель был либо потенциальным бузотером, либо неплатежеспособным клиентом. Либо неплатежеспособным бузотером, что случалось еще чаще.
Шрудель возвел глаза к небу, а затем перевел их на официанта и застыл, словно неожиданно наткнулся на Колино лицо.
— Коля, — трагически обвел он руками столик, — в нашей среде наблюдается растущая озабоченность в связи с нехваткой материальных средств, понимаешь? — неестественно артикулируя, как всякий выпивший, произнес он.
