— И? — спросил Коля.
— А до этого говорил «понимаю», — разочарованно цокнул языком Шрудель. — Представители творческой интеллигенции, Коля, находятся в стеснительном материальном положении. Это ты можешь понять?
— Это могу, — произнес Коля, вкладывая какой-то угрожающий смысл в эти слова.
— Разрядка напряженности нужна всем, — продолжил Шрудель, сделав акцент на слове «всем».
— Пожалуй, — мрачно согласился официант.
— Реакционным силам Запада противостоит сплоченность советских граждан, — все так же многозначительно произнес Шрудель.
— Возможно, — уклончиво ответил Коля.
— И советская молодежь решительно отвергает мнимые ценности мирового империализма.
Грише показалось, что между официантом и его новым другом происходит какой-то зашифрованный разговор, истинный смысл которого ему недоступен. Впрочем, его больше волновал исход этого странного диалога. И он не заставил себя долго ждать.
— Платить, значит, не будем? — подытожил Коля.
Шрудель поморщился.
— Ну зачем так вульгарно? И потом, ты что, меня первый раз видишь?
Коля промолчал, но молчание было красноречивым: видимо, не в первый. Шрудель повернул голову к Грише:
— Гриша, мы как творческая элита страны развитого социализма должны проявить добрую волю и выплатить этому питекантропу денежный эквивалент съеденного и выпитого. Иначе (тут он брезгливо поморщился) будет унизительное объяснение с представителями власти, а это не входит в программу праздничного вечера.
В Гришины планы милиция тем более не входила, но он беспомощно развел руками. Затем неожиданно вспомнил.
— Есть доллар, — чуть тише сказал он. — Железный.
— Тссс, — зашипел Шрудель, но официант, слава богу, Гришу не услышал. — Доллар? Американский? Хочешь загреметь за незаконные валютные операции? А вы, товарищ Гранкер, далеко пойдете.
— В смысле?
— В смысле, до самой Колымы.
— Ну, так как? — нетерпеливо встрял Коля — его звали к соседнему столику.
— Учитывая всю тяжесть сложившейся обстановки, собрание происходит бурно, но плодотворно. Один момент.
Шрудель снова повернулся к Грише.
— Оставь доллар до лучших времен, точнее, до худших, — понизив голос, сказал он. — А лучше выкини от греха подальше. Может, есть что продать?
— Да нет же! — расстроенно воскликнул Гриша, но для виду открыл сумку и начал рыться в ней.
Как назло, в ней не было ничего, что с его точки зрения могло бы иметь ценность, — тетрадки, ручки, бейсболка.
— Стоп! — воскликнул вдруг Шрудель, заметив бейсбольную кепку. — Ну-ка! А говоришь нет!
Он схватил бейсболку с надписью «NY».
— Что это?
— Кепка.
— Малярная, что ли?
— Сам ты малярная, — рассмеялся Гриша. — Это бейсболка. Для игры в бейсбол, в смысле.
— Что за «НУ»? — спросил Шрудель, повертев кепкой.
— Сам ты «НУ». Это Эн Уай. Нью-Йорк, в смысле.
— Спик инглиш? Подозрительный ты все-таки тип, Гриша. И как меня только угораздило с тобой связаться? А это что?
— Сигареты, — удивился Гриша, доставая красно-белую пачку.
— Мальборо?
Шрудель заглянул в пачку.
— Ого, почти полная. Ты ж вроде не куришь?
— Да это не мои.
— Спокойно, ты пока что не на допросе в КГБ. Сразу в отказ — я не я, корова не моя.
— Да нет! Правда, не мои, однокурсник оставил в курилке, а я в сумку положил, чтоб потом отдать.
— Отдать? Ничего не надо никому потом отдавать. Только мне и сейчас.
Шрудель схватил сигареты и бейсболку и поднялся. Официант Коля тут же сделал упреждающий маневр.
— Да погоди ты! — сказал ему Шрудель миролюбиво. — Никуда я не денусь — сейчас вернусь.
Он подошел к столику, где сидел бывший «утюг», и показал сигареты и бейсболку. Тот оглянулся по сторонам, затем решительно взял сигареты. Бейсболку он просто покрутил в руках. Шрудель ему что-то сказал, но парень замотал головой. Шрудель пожал плечами и попытался взять товар обратно, но парень ловко отвел руку с бейсболкой в сторону и сказал что-то. Шрудель повернулся к Грише и развел руками, мол, что делать, грабят средь бела дня. И махнул рукой парню — давай, разоряй.
Через минуту он уже был у столика.
— Коммунисты своих не бросают! — выкрикнул он и, отсчитав деньги, сунул их Коле в руку. — Принимай штурвал, молодежь!
После этого жестом позвал за собой Гришу, и они вышли на улицу.
— И много у тебя еще такого товару? — спросил Шрудель. — Это не я. Это приспешники капитализма интересуются.
— Какого? Сигарет больше нет. А бейсболка одна и была.
— Бейсболка, бейсболка. Надо запомнить. Жаль. Ну, на, держи, я чужого не беру, — и он всучил Грише мятую десятку.
Гриша с удивлением взял в руки красноватую купюру и с интересом стал рассматривать абрис Ленина.
— Нет, Гриш, все-таки ты — диверсант. Я нутром чую.
Гриша испуганно убрал десятку в карман. Шрудель вздохнул и закурил.
— И когда ж ты меня уже вербовать начнешь, а? Мне деньги позарез нужны.
— Да какой я диверсант? Я тебе потом объясню. Ты сейчас не поймешь.
— Ну да, ну да. Запутался, сбился с пути, связался с дурной компанией, попал под тлетворное влияние гнилого Запада. Ладно. Ты только, когда меня вербовать начнешь, предупреди. А то я спьяну могу отказаться. Ну, что? Сколько там натикало?
— У меня нет часов, — сказал Гриша, понимая, что стремительно усугубляет свое и без того маловнятное положение.
— Ни денег, ни часов. Ты, Григорий, либо шпион, умело маскирующийся под антисоциальный элемент, либо одно из двух.
— Мне ночевать негде, — вдруг тихо и как-то жалобно произнес Гриша.
— Намекаешь на то, что все-таки второе? — с ленинским прищуром спросил Шрудель.
— Намекаю на то, что мне негде ночевать.
— Намек понял. Ладно, бросишь кости у меня.
— Какие кости? — удивился Гриша, подумав, что со Шруделем придется еще и в кости играть.
— О, господи! Ну, переночуешь у меня! Ты что, с Луны, что ли, упал?
— Извини, — испуганно забормотал Гриша. — Это я торможу просто.
— Тормозишь? — недоуменно посмотрел на него Шрудель. — Как это?
— Неважно, — поспешно сказал Гриша, понимая, что отныне придется «фильтровать базар».
— Неважно так неважно… Короче, сегодня у меня, а завтра найдем тебе крышу. Как же тебе все-таки со мной повезло, старик! Я прям тебе завидую. Мне б найти такого друга.
Потом он вскинул левую руку и глянул на часы.
— Ого! Пора идти знакомить тебя с гениями. Только ты народ долларами не пугай. Дай-ка, кстати, глянуть на него.
Гриша достал железный доллар и дал Шруделю.
— Тяжелый, зараза, — сказал тот, возвращая его Грише. — Года на три общего режима потянет.
Всю дорогу к Дому кино Гриша размышлял о создавшейся ситуации, мучительно преодолевая алкогольную расхлябанность мозга. Если удача повернется к нему лицом и он все-таки сумеет вернуться в 2008-й (как это удача будет делать, он, правда, не знал, но на то она и удача), то, как будущий журналист, он смог бы, находясь в 1975-м, собрать кучу интереснейшего материала. Нет, про само время все уже написано-переписано. Но ведь у него есть уникальная возможность задать интереснейшие вопросы известнейшим людям. Например, про их отношение к тому, что происходит, точнее, будет происходить в будущем. «Интервью из прошлого», — мелькнуло в голове готовое название книги. Еще живы не только Высоцкий или Бродский, но и корифеи искусства, заставшие царское время. Это был бы уникальнейший материал. Да он бы просто стал журналистом века! А ведь еще можно сделать фотографии или даже видеозаписи. К тому же есть политические деятели будущего. Но творческая элита — это все-таки интереснее. Просто Клондайк. Главная сложность была в том, как на них выйти, но теперь, ведомый Шруделем, он подумал, что смог бы войти в этот круг и потихоньку завоевать доверие. Именно у Дома кино Гриша с радостью обнаружил, что Шрудель — это то, что ему надо. Его знала каждая собака, причем в прямом смысле тоже, ибо даже пес, дежуривший у дверей, увидев их, завилял хвостом и подбежал, требуя внимания. Трудно было не признать очевидное — Шрудель обладал уникальной способностью внушать людям доверие и уважение, не имея на то никаких оснований. Уже несколько раз за этот вечер Гриша слышал возмущенное «Что значит „кто“? Я — Шрудель!», и, что удивительно, это каждый раз срабатывало. Возможно, смущало столь наглое и громкое произнесение нерусской фамилии. А, возможно, Шрудель просто интуитивно знал, какого именно обращения с трепетом ждет каждый отдельный человек. Казалось, у него в руках был какой-то незримый карт-бланш, которым он то скромно помахивал, то нагло размахивал, а то и бил по морде наиболее недоверчивых. Не имея никакого отношения к киношному цеху, Шрудель тем не менее был сразу пущен внутрь. Причем если его пропустили сразу и даже с каким-то пиететом, то Грише дали от ворот поворот. Шруделю пришлось объяснить, что «надежда советской журналистики» — это с ним.
