С такими мыслями Жорж Муазан равнодушно, как всегда, миновал церковь Святого Фомы Аквинского, свернул налево и направился к бульвару Сен-Жермен, по которому, увязнув в гомонящей суетливой толпе парижан, медленно ползли омнибусы, брички и прочие транспортные средства. Высокие здания сияли витринами дорогих магазинов, перед ними выстроились киоски, обклеенные рекламными афишами. Террасы кафе холодным вечером мало кого соблазнили – лишь кое-где за бокалом вермута под тентами сидели люди в шубах и пальто с меховыми воротниками.
Ливень – снег вперемешку с дождем – располосовал ореолы фонарного света. Бульвар переливался огнями. Горящие свечи, керосинки, газовые и редкие электрические лампы сияли в окнах. Трамвай заскрежетал по мокрым рельсам, на мгновение нацелив красный глаз на букиниста. Жорж Муазан подкрутил ус, покосившись на красотку, которая спешила домой, поскорее укрыться от непогоды, и зашагал к улице Ренн. Рядом с домом на углу бульвара Сен-Жермен высился монументальный портал, оседланный огромным бронзовым драконом, – все, что осталось от особняка, некогда стоявшего напротив улицы Святой Маргариты, переименованной позднее в улицу Гозлен. По легенде, святая в свое время укротила крылатое чудовище, навострившееся ею пообедать. Через портал можно было попасть в тесный проход между бакалеей и винной лавкой; он выводил на двор, который окружали ветхие домишки, украшенные средневековыми скульптурами; на скульптурах гирляндами разлегся снег, и не думавший таять. Прямого пути с улицы Ренн сюда не было, и хотя этот заброшенный уголок принадлежал ей, он разительно дисгармонировал с массивными зданиями, оборудованными всеми удобствами современной цивилизации.
Здесь, на отшибе, было царство жестянщиков, слесарей и лудильщиков. На замшелой брусчатке стояли их лавочки; темные лестницы вели в жилые помещения; на ступеньках притулились горшки с цветами, побитыми морозом. Под нишей с образом Святой Девы несколько старух в вязаных фуфайках штопали носки. Одна из них попыталась всучить Муазану пучок сельдерея – он оттолкнул ее руку ладонью. Дождь усилился, женщины разбрелись по домам. Оставшись в одиночестве, Жорж Муазан направился к кривой лачуге, на двери которой висело объявление:
Сдаем комнаты
горничным и поденщицам
в квартире № 3
Первый этаж занимала скобяная лавка, чей владелец был потомком тех, у кого в 1830 году восставшие закупались кирками и железными прутьями, чтобы вступить в бой с монархией[23]. Вокруг не было ни души, колыхалась пелена дождя, скрадывая городской шум и сгущая подступающую ночную тьму.
Муазану оставалось пройти дюжину метров, когда он услышал за спиной поскрипывание. Букинист замер, прислушиваясь, двинулся дальше и уже собирался переступить порог подъезда, когда поскрипывание возобновилось. Он резко обернулся, различил краем глаза скользнувшую по двору тень и оцепенел от страха.
– Кто здесь?
Прошелестели шаги.
– Ах, это вы! – с облегчением выдохнул Муазан. – Как вы меня напугали!
– Это я. Он отдал ее тебе?
– Кто? Что? Простите?..
– Ты прекрасно понял, о чем я, дружище. Он тебе ее отдал, твой поставщик, тот самый, который недавно сыграл в ящик?
– Ничего не понимаю… Что за ящик? Какой поставщик?
– Состен Ларше. Живодер с улицы Гранж-Бательер – это прозвище тебе о чем-нибудь говорит? Так вот, он дуба врезал. Сдох.
– Ларше умер? Вы шутите?
– Ты что, газет не читаешь? Подумать только, ведь она была почти что у меня в руках, еще немного, и… Уж я-то знаю, как ею воспользоваться…
– Да о чем вы толкуете, в конце концов? Кто – она?
– Стало быть, хочешь услышать, как я назову вещи своими именами? Не кто, а что. Тоненькая рукописная книжица – велень и тряпичная бумага, красно-голубой марморированный переплет. Я знаю, что она у тебя: Ларше перед смертью кое-что выболтал.
– Что выболтал?
– Твое имя, дурень! Память-то напряги. За неделю до дня святого Сильвестра ты явился к Ларше и захапал то, что должно принадлежать мне.
– Ничего я не захапал! Я купил у него стопку гравюр с охотничьими сюжетами и старые документы, завернул все это не глядя…
– Ну конечно! Я давно за тобой слежу. Мне даже удалось перетряхнуть всю твою макулатуру на набережной – там нет того, что мне нужно. Ты, часом, не продал ее той жирной корове?
– Макулатуру? Какой корове?
– Как мило! Может, хватит валять дурака? Ты продал книгу сумасшедшей корове с улицы Пьера Леско. Не делай вид, что не знаешь ее – она вечно пасется у твоей стойки.
– Уверяю, вы ошибаетесь…
– Лжец! Довольно отпираться – ведь продал? Тебя же ничего, кроме прибыли, не волнует, верно?
Старая торговка овощами, обитательница квартиры на первом этаже, не упустила ни слова из этого разговора. И ровным счетом ничего не поняла. Ей очень хотелось послушать и дальше, чтобы разобраться в деле, но тут как раз кот потребовал ужин, и старухе пришлось покинуть сторожевой пост за полосатой занавеской.
Именно в этот момент заостренный металлический прут вонзился в грудь Жоржа Муазана и прошел насквозь. На лице букиниста отразилось изумление, он пошатнулся, упал и больше не двигался.
Прут резким движением выдернули из трупа, вытерли платком и бросили на груду металлолома – туда, откуда его и позаимствовали чуть раньше. Две руки проворно ощупали одежду убитого, вытащили из его карманов связку ключей, бумажник и блокнот, затем ухватили труп под мышки и поволокли к подъезду. С нескольких попыток был подобран нужный ключ, замок щелкнул, тело Жоржа Муазана исчезло в глубине квартиры, и дверь захлопнулась.
Когда старуха вернулась к наблюдательному пункту у окна, двор был пуст. Кот невозмутимо дожевывал ужин.
Глава четвёртая
Ночь с 9-го на 10 января
Покинуть квартиру Муазана сразу не получилось – пришлось дожидаться, пока старуха наговорится с котом и закроет ставни. Обыск в жилище букиниста ничего не дал: книги, в основном посвященные охоте, гравюры, несколько нотариальных документов времен Первой империи…
Отблески пламени свечей плясали на зеленом блокноте, связке ключей и бумажнике, разложенных на каминном колпаке. В бумажнике нашлись разрешение на букинистическую торговлю на набережной Вольтера, счет за квартиру, фотография – трое мужчин и две женщины за столиком на террасе кафе «Фрегат», – железнодорожный билет до Кана в вагон третьего класса.
Зеленый блокнот оказался новеньким – исписаны были только первые три страницы:
26 декабря 1897 г. Был у этого пройдохи Ларше. Выгодная сделка: за девяносто франков приобрел миленький манускрипт (велень и тряпичная бумага, четыре листа можно датировать XVI веком) – для моей постоянной клиентки, а также – редкостная удача – две раскрашенные вручную гравюры из «Естественной истории обезьян и лемуров» Жан-Батиста Одебера. Определенно Живодер в этом ни черта не смыслит. Остальное – дешевка, можно сбыть Вонючке.
6 января 1898 г. Мадам Лакарель явилась на встречу вовремя. Никаких затруднений с продажей манускрипта – рассчиталась на месте и сполна. Еще продал г-ну Лебо гравюры из Обера. В итоге не просто вернул свое за все купленное у Ларше, но и получил прибыток сорок пять франков. Холод страшный. Ночью и вовсе мороз трещал. Сегодня с трудом отпер обледеневшие замки.
8 января . На набережной суматоха – у нас появился новичок. Нужно удвоить бдительность: он бывший флик. Завтра уезжаю в Кан, пробуду там четыре-пять дней. Ботье и Лефлоик обзавидовались. Фюльбер донимает меня требованием достать ему ту диковинку – ничего, пусть помучается, так ему и надо. А Ангела Фруэн пусть лучше свои матрасы штопает. Несколько дней без коллег-соседей и прочих бездельников – это счастье! По возвращении займусь истреблением крыс.
Нужны были неопровержимые доказательства – и вот пожалуйста, на серебряном блюдце с золотой каемкой! Как просто все оказалось… Если намеки, разбросанные в этом дневнике, не обманут, драгоценный манускрипт скоро выдаст свою тайну.
«За дело. Спрятать труп Муазана… Раньше чем через неделю его никто не хватится… Надобно хорошо продумать тактику… Они у меня все еще попляшут!»
Понедельник, 10 января
Филомена Лакарель без устали благодарила Провидение за ниспосланный два года назад ее кузену Антуану удар. У бездетного вдовца не было других наследников – все досталось ей. Заслуженное вознаграждение за десятилетия скорбного труда, когда Филомена зарабатывала на жизнь, прибираясь в квартирах нечистоплотных, но состоятельных горожан. Продажа недвижимости кузена обеспечила ей возможность обзавестись скромным особнячком в центре Парижа и потворствовать своим увлечениям, в числе которых были карточные игры, конфитюры и генерал Буланже. После уплаты долгов покойного кузена у Филомены из его имущества осталась целая груда букинистического мусора: распотрошенные книги, гравюры, побитые молью тряпичные переплеты. Все это ей удалось сбыть книготорговцам и библиофилам. В итоге бывшая домработница в свои пятьдесят семь лет наконец-то зажила так, как ей всегда мечталось: теперь она могла беспечно проводить дни, сплетничая за рюмочкой настойки с подружками на Центральном рынке, слоняясь по набережным Сены в поисках новых рецептов конфитюров у букинистов или редких документов и статей, касающихся ее кумира, генерала Буланже. А два раза в месяц она сражалась в карты с неким торговцем канцелярией вразнос по прозвищу Амадей.
