– О да, месье Легри, представьте себе: кузен Альфонс нас покидает, и не могу сказать, что скорблю по этому поводу! Уж понятное дело, что не этот дамский угодник тут стиркой, глажкой да готовкой для себя занимается. До сорока лет дожил, ума не нажил! Ну теперь-то у меня хоть свободное время появится. Этот дылда наконец-то возвращается бить баклуши в семейный пансион вдовы Симонэ на улице Виоле. Один из ее постояльцев, месье Фендорж, подыскал ему непыльную работенку. А я и довольна: займу снова мансарду на шестом этаже, которую вы так любезно мне уступили. Эй ты, бездельник, хватит уже там прохлаждаться, пока другие работают, вынеси-ка мусор мне, да поживее!
Альфонс Баллю повиновался, пробурчав Виктору:
– Видали? Это ж не баба, а генерал-полковник целый!
Виктор обогнул Школу изящных искусств и улыбнулся статуе Вольтера, закутанного на испанский манер в плащ (впрочем, с таким же успехом это мог быть домашний халат или римская тога).
– Какая встреча, мсье Легри! – грянул трубный глас.
На другой стороне площади Института Виктор увидел знакомую женскую фигуру впечатляющих габаритов: бесчисленные юбки и фуфайки делали ее еще внушительнее, соломенные волосы были собраны на макушке в замысловатую прическу. Ангела Фруэн зарабатывала на жизнь починкой тюфяков и матрасов неподалеку от моста Карузель и воспитывала троих детей – все семейство ютилось в крошечной квартирке на цокольном этаже дома по улице Ирландэ. Угрожающая внешность борчихи возмещалась в ней извечной приветливостью и услужливостью. Виктор помахал ей в ответ рукой и понаблюдал, как Ангела ловко катит перед собой раму на двух колесах, которая служила чесальщице для перевозки тюфяков, требующих набивки и штопки. Она остановилась поболтать с торговцем древними монетами, и Виктора вдруг осенило: нужно запечатлеть на снимках обитателей набережных – вот тема, не менее достойная, чем уходящий мир ярмарочных артистов, которому он посвятил весь прошлый год. В городе полторы с лишним сотни букинистов, большинство из них оккупировали левый берег Сены, от набережной Сен-Бернар до набережной Орсэ, а сколько еще мелких ремесленников можно встретить у реки…
Виктор никогда не признался бы самому себе в том, что этот фотографический проект сулит ему возможность достичь двух творческих целей, очень близких Таша: воплотить в образах собственные мечты и вдохновить чужие.
Набережная Вольтера постепенно оживала. Откуда ни возьмись, как черт из табакерки, появилась мадам Северина Бомон, закутанная в три вязаные шали, резвая дамочка лет шестидесяти, тощая и нескладная, как коза. На руках она носила митенки – чтобы удобнее было вязать нескончаемый шарф. Устроившись на складном стуле, обложившись клубками шерсти и приступив к любимому занятию, мадам Бомон то и дело оценивающе поглядывала на прохожих в надежде, что их соблазнят ее многочисленные сонники, «Язык цветов», «Наперсники любви», «Дамский и девичий оракул» или «Кулинарная книга горожанки».
Долговязый седеющий гражданин перегнулся через парапет, предварительно накинув на него платок, чтобы не запачкать черный бархатный костюм. Гражданина интересовали влюбленные парочки, которым холод ничуть не мешал любезничать и обжиматься у кромки воды в полной уверенности, что их никто не видит. Фюльбер Ботье, отвлекшись от своих нумерованных изданий, пергаменов, гримуаров и автографов – он нежно поглаживал переплеты и перекладывал листы у себя на стойке, – брезгливо поморщился при виде вуайера и принялся разглядывать его ботинки, зависшие в пятидесяти сантиметрах над тротуаром. Жорж Муазан в отличие от него с гражданином не церемонился – подошел, похлопал по плечу и указал на полицейского, замерзавшего на противоположном тротуаре. Гражданин поспешно слез с парапета, засунул платок в карман и обратился в бегство, освистанный Вонючкой, Фердинаном Пителем, Гаэтаном Ларю и Ангелой Фруэн.
– Какая гадость! – подвела итог Ангела.
– Ничего, теперь эта свинья не скоро вернется, у меня все записано, – заявил Жорж Муазан, помахав перед носом коллег зеленым блокнотом.
– Кстати, а что это вы днями напролет строчите в своей книжице? – полюбопытствовала Ангела.
– Не строчу, а веду подробнейшую хронику событий, милочка. Здесь зафиксировано все: погода, мои продажи, часы прибытия и ухода коллег и покупателей. Вот вы, к примеру, бродите тут уже уйму времени. Вам, что ли, работать нынче не надо? А вам, господин обрезчик сучьев? Да и вы, уважаемый сапожник, совсем позабыли о своих клиентах.
– Мои клиенты подождут, – пожал плечами Фердинан Питель.
– Ах, понятно, месье Муазан! Вы собираете материал для мемуаров! – воскликнул Люка Лефлоик. – А я-то думал, что вы составляете железнодорожный справочник.
– Да он же зловреднее фликов! – возмутился Гаэтан Ларю. – Вы подумайте: работаю я на сносе Счетной палаты – на ее месте, кстати, будут строить вокзал, – обрезаю сучьев сколько надо, дневную норму выполняю – и свободен, и никому не обязан отчитываться о своих перемещениях! А вы, стало быть, шпионите!
– Как вы полагаете, что у нас под ногами? – осведомился Жорж Муазан, пропустив упрек мимо ушей.
– Земля, что ж еще?
– Видите трещину сантиметров двух шириной посередине этой плиты? Так вот, перед вами вход в убежище крысы. А знаете, сколько у нее там детенышей? Семь! И я намерен разобраться с этими паразитами. Пара капель стрихнина – и прощай, любовь, прощай, жизнь!
– Что за гнусность! – выпалила Ангела Фруэн. – Вы отвратительны! Не трогайте бедных зверюшек, они никому вреда не причиняют!
– А чума? Вы об этом подумали?
– Сами вы чума! – вмешался Гаэтан Ларю. – Вот уж я тоже вам не позволю травить ядом несчастных животных, убийца! Только попробуйте – уши отчикаю садовыми ножницами, благо навык есть! Когда Счетную палату рушили, уж я насмотрелся, как оттуда изгоняют сотни невинных божьих тварей – кошек, куниц, кроликов, ужей. Я даже лису там видел!
Тем временем Люка Лефлоик на зависть соседям продал две гравюры благочестивого содержания. Гаэтан Ларю покосился на Фюльбера Ботье, снова взявшегося наводить порядок на своей стойке (там и так все было идеально, но Фюльберу, раздосадованному тем, что торговля совсем не идет, требовалось какое-нибудь успокаивающее занятие), и возвел очи горе:
– А вы всё книжки переставляете! У вас невроз, что ли?
– Я сортирую заказы, – буркнул отчаявшийся букинист. Нарастающее раздражение мог унять только стакан грога. Но прежде чем отправиться в кафе, он подергал за рукав Жоржа Муазана, который увлеченно вертел в пальцах перо – предмет не менее дорогой его сердцу, чем зеленый блокнот. – Когда вы уже наконец найдете то, о чем я просил? Когда рак на горе свистнет? Дело, знаете ли, срочное, а вы меня уже давно кормите обещаниями.
– Я ищу, дружище, ищу. И найду непременно. Оставлю у Лефлоика по дороге на вокзал, а с вами потом рассчитаемся. Один нотариус из Кана связался со мной и сказал, что мне отписана целая библиотека по завещанию. Жуткое везение! Я уезжаю завтра утром. Вернусь, наверное, на следующей неделе.
– Что ж, вам стоит поторопиться, потому что терпение мое не безгранично… Да перестаньте вы шамкать и причмокивать – это отвратительно!
– Я себе клык сломал. Дантист выдернул корень и поставил искусственный зуб на штифте, а он шатается – ужасно неприятно.
– Что за дантист? У меня кариес.
– Доктор Извергс. Принимает на улице Ренн, дом пятнадцать. Только сомневаюсь, что он станет возиться с вашими зубами. На вашем месте я бы сразу обзавелся вставной челюстью!
Они говорили слишком громко, как всегда, – Вонючка, Гаэтан Ларю, Фердинан Питель и Ангела Фруэн не упустили ни единого слова из этой перепалки.
– Я отлучусь ненадолго – извольте присмотреть одним глазком за моей стойкой, – бросил разъяренный Фюльбер Ботье Жоржу Муазану.
– Куда это вы намылились?
– Куда короли пешком ходят!
– Так уж и быть – одним присмотрю, но чтобы в оба глядеть – ни-ни! – рявкнул Жорж Муазан в спину Фюльберу – тот уже пробирался между фиакрами к кафе «Фрегат».
– Ну, дождя можно ожидать не раньше чем через два дня, зуб даю, – сообщил Люка Лефлоик, приложив руку козырьком ко лбу и вглядываясь в горизонт.
– С вами, конечно, хорошо, но у меня два матраса требуют починки, а все мои товарки уже за работой, – вздохнула Ангела Фруэн. – Что за жизнь – встаю ни свет ни заря, из-за того что детишкам нужно завтрак готовить, да и от улицы Ирландэ сюда путь неблизкий.
Под мостом чесальщицы уже вовсю набивали тюфяки водорослями и кресла конским волосом, но основная их работа заключалась в том, чтобы приводить в порядок старые матрасы. Сейчас одна из них откопала в слежавшейся шерсти набивки мужскую рубашку, и женщины, хохоча и побросав орудия труда, развлекались, обряжая в нее воображаемого щеголя.
