по совести, чтобы вы сняли погоны, не рискуйте своей жизнью… кадеты нужны».
«Император убит. Я оставил это известие без внимания. Разве может Император быть убитым! Разве найдется такой человек, у которого поднимется рука на Императора?»
Поиски родных и возвращение в корпус
«Я поехал в Батум, чтобы разыскать родных, и, не узнав о родных, поехал зайцем в Тихорецкую, но в Тихорецкой я их не нашел; мне сказали, что они поехали в Петроград; недолго думая, я поехал в Петроград. Из Петрограда поехал в Туапсе; отдохнув немного у знакомых, поехал в Одессу, где также не нашел родителей и поехал в корпус» [21].
«И вот после долгих мытарств попал я в N-ский корпус, где директором был генерал X, этот человек всегда поддерживал нас в тяжелые минуты, хотя самому ему было тяжело».
«Наш директор заменял нам отца».
Эвакуация
«Нам объявили, что корпус эмигрируется».
«Отец мне посоветовал не ездить домой, так как он был болен. Я решил отступать с корпусом».
Прощание
«Наступил день эвакуации… С глубокой тоской простилась мамочка со мной и благословила в тяжелый далекий путь».
«Помню также, в самую последнюю минуту, уже со всех ног бросившись бежать к корпусу, я вдруг вернулся и отдал матери свои часы-браслет, оставшиеся мне от отца. Еще несколько раз поцеловав мать, я побежал к помещению, чтобы где-нибудь в уголке пережить свое горе».
Отступление Донского корпуса [22]
«…Большевики были в 40 верстах. Мы, младшие кадеты, были возбуждены. У многих был замысел бежать на фронт. День 22 декабря склонялся к вечеру, когда нам объявили, что в 8 часов вечера корпус выступает из города. За полчаса до отхода был отслужен напутственный молебен. И сейчас я ярко представляю себе нашу маленькую уютную кадетскую церковь, в полумраке которой в последний раз молятся кадеты. После молебна была подана команда выстроиться в сотни, где сотенный командир сказал несколько слов… У командира, который смотрел на кадет мальчиков, стоявших с понуренными головами, блеснули на глазах слезы. Видно было… что он искренно жалел нас. Наконец мы, перекрестившись на кадетскую сотенную икону, подобравши свои сумочки, тихо стали выходить из корпуса. Это шествие… напоминало похоронную процессию. Все молчали… Часов в 9 вечера мы вышли из города… нас нагоняли обозы… всадники, извещающие… что фронт недалеко, что большевики нас могут настигнуть… бодро ступали по дороге с винтовками за плечами… среди нас были слабенькие… мы ободряли, облегчали их, помогали нести вещи. Чувствовалось сильное воодушевление».
«Особенно жалко было смотреть на малышей, среди которых попадались 8 и 9 лет… завернутые в огромные шинели, с натертыми до крови ногами, плелись за обозом… Кадеты помогали друг другу и шли, шли и шли».
«Идти было очень трудно, особенно маленьким, которые плакали и часто падали в глубокий снег, но все-таки продолжали идти вперед».
«Помещение, отведенное для нас [23], было очень маленькое, так что пришлось спать, согнувшись на корточках, или совсем не спать. Так проходили мы станицу за станицей, село за селом; дошли до Кущевки… Погрузившись на поезд, мы облегченно вздохнули».
«Приехали в Новороссийск, где умер наш директор и еще много кадет».
Отступление Владикавказского корпуса [24]
«Кадеты… обернувшись на оставшееся позади здание, шептали: прощай, прощай, прощай! Прощай, дорогое гнездо кадет, прощайте, зеленые горы».
«Я очень устал, сидя на одном камне, не мог встать».
«Было очень холодно, снег был глубокий, я чуть не замерз, ноги и руки окоченели, я не мог идти и упал, меня подняли незнакомые казаки и повезли на подводе».
Отступление Одесского и Киевского корпусов [25]
«В этом же месте Киевский и Одесский корпуса тоже хотели перейти (границу), но их обстреляли румыны из орудий, и они, несчастные, не спаслись».
На пароходе в Египет
«Нельзя не отдать должного директору корпуса, который делил с нами последний кусок хлеба. Он проводил целые дни на палубе среди кадет, подбодряя их и внося своим присутствием и примером даже веселость».
В Египте
«Этот лагерь находился далеко в пустыне, и пищу привозили на верблюдах, которые шли целыми вереницами».
«Там мы жили в палатках среди колючек и камней; нигде даже не было деревьев – и только море, камни и колючки окружали нас».
«Жить все-таки было бы невозможно, если бы не наш директор, который с большой энергией улучшал наше положение».
«Я не ел иногда и ходил по пустыне и вспоминал свой дом… весенние вечера дома… поле с лошадьми, и все это мне было милым и дорогим».
Из Египта в Болгарию
«Донской корпус перевозили в Болгарию. Лица у всех были печальные, как будто расстаются со своим домом… Прощай, наш Египет!.. тяжело стало на душе. Пароход тронулся… Наш кадетский оркестр заиграл марш. Чем ближе к Константинополю… какая-то новая тоска одолевала нас. Вдруг закричали: “Вот Константинополь, вот Константинополь!” Но не доброе эти крики предвещали… На следующее утро было объявлено, что 200 кадет младших классов будут оставлены в Константинополе в одной из школ. И тут разыгрывается трагедия. За последние два года, т. е. в Египте, мы так сжились друг с другом, что это было одно семейство, одни и те же интересы, и каждый стоял горой друг за друга, и каждый из кадет был братом моим. Мне тяжелее было расставаться с корпусом и с кадетами, чем со своими родными. “Строиться на верхней палубе”, – крикнул дежурный кадет… Директор сказал речь… Напомнил родину, Дон, донское казачество. Многие плакали… Речь кончена, и все, которые должны были высаживаться, кинулись к директору, как отцу родному, с плачем и слезами, чтобы их оставили и не отправляли… Директор не в силах был дольше смотреть и ушел. Товарищи стали прощаться друг с другом, как братья, я не могу описать эту трогательную сцену… В гимназии я уже три года, а все мои мысли и вся моя душа с моими бывшими товарищами и дорогим директором, и все светлые мои воспоминания остались с корпусом».
Прибытие в Югославию
«Когда мы ехали, то по дороге на станциях многие жители подготовляли заранее кульки со сладостями, и вообще было очень много пожертвований».
«Сербы нас встретили очень хорошо. На станции они дарили кадетам подарки, давали
