Первая строфа и впрямь звучит как виолончельное вступление. Вторая — это целая буря в оркестре; на редкость экспрессивны живописные мазки: «Был битвой дуб!» Зато в третьей — фигура «железного Августа» словно сошла с декоративного панно, говорящего об обилии благ земных. И смолкают в следующих строфах, как бы умиротворяясь в ночной тишине, отголоски яркого и в то же время тревожного дня. И лишь мгновенная вспышка залетного метеора снова напоминает о том, что «покой — только призрак покоя», как скажет Н. Заболоцкий впоследствии.
В стихотворении «Венчание плодами» сначала показано «равномерное страданье» плодов в ту пору, когда «землей невежественно правил животному подобный человек»:
Вас червь глодал, и, налетая тучей,Хлестал вас град по маленьким телам…И ястреб, рощи царь, перед началом ночиВыклевывал из вас сияющие очи,И морщил кожицу, и соки леденил.
Торжественно-одическая, размеренная интонация здесь как бы удерживает в русле бурный поток фантазии, умеряет экспрессию образов. Архаическое словосочетание «рощи царь» оттеняет трагическую гротескность последующих строк, выводящую нас за пределы «земного» притяжения образа, за пределы обычного правдоподобия. И уже совсем сказочной дымкой заволакивается, относится куда-то в легендарное прошлое человечества рай, который в «Торжестве земледелия» мерещился в грядущем:
Страна, среди светил висящая, где звериС большими лицами блаженных чудаковГуляют, учатся и молятся химере…
Правда, автор сначала (см. «Вторую книгу») рисовал ту же, что и прежде, сказочную перспективу дальнейшего прогресса в развитии природы:
Плоды, мы вызвали вас к жизни наилучшей,когда для вас построены дома,чтоб расцвели зародыши ума,чтоб мысли в вас окреплии созрели, чтобы глаза на совершенном телеоткрылись, чтобы длинные листымогли владеть пером, чтоб умные кустымогли передвигать корнями, как ногами,чтоб из плодов вы сделались богами…
Но это уже воспринималось как избыток метафоричности, и центр стихотворения естественно перемещался на мироощущение человека, вступившего в гармоническое единство с природой и обретшего общий с нею язык:
…Земля в тяжелых сливах,и тысячи людей, веселых и счастливых.в ладонях держат персики, и барбарисна шее девушки, блаженствуя, повис.
Надо отметить, что порой поэту не удавалось найти эту внутреннюю логику переходов, и тогда в его картинах при всем их великолепии появлялся риторический холодок, невольные повторения уже известного (так, последние строфы «Седова» живо напоминают знаменитый финал стихотворения В. Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»).
В целом же изменения, происшедшие в поэтике Заболоцкого в связи с тем новым, что вошло в его творчество, могут быть охарактеризованы его собственными словами:
Живой язык проснувшейся природыЗдесь учит нас основам языка,И своды слов стоят, как башен своды,И мысль течет, как горная река.
4Окончившийся накануне 1938 года пленум Союза писателей, посвященный юбилею поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре», отметил среди других ее переводчиков и работу Н. Заболоцкого.
Отвечая на вопрос «Литературной газеты» о творческих планах, Н. Заболоцкий говорил: «Попробую дать стихотворную обработку „Слова о полку Игореве“. Буду переводить поэмы Важа Пшавела. Буду работать над третьей книгой стихов».[35]
Однако этим планам пришлось осуществиться не скоро.
19 марта 1938 года Н. Заболоцкий был арестован по ложному политическому обвинению. Последующие годы он находился на Дальнем Востоке, Алтае и в Казахстане, и вернулся в Москву в мае 1946 года.
Истинным поэтическим подвигом является завершенный им в 1946 году труд — вольное переложение «Слова о полку Игореве», начатое еще в 1938 году.
Н. Заболоцкого справедливо называют одним из первых в блестящем ряду выдающихся советских поэтов-переводчиков — М. Лозинского, Б. Пастернака, Н. Тихонова, С. Маршака, В. Левика. С. Липкина и др. Их трудам русский читатель обязан тем, что за последние десятилетия он с огромным эстетическим наслаждением, не говоря уж о познавательном интересе, прочел множество произведений, известных прежде в крайне несовершенных переводах, а то и вовсе ему недоступных. В ряде случаев эти переводы оказывались не просто литературным фактом, а знаменовали собою для читателя открытие ранее ему неизвестных пластов человеческой культуры, бывших прежде узконациональным достоянием.
«Переводчик служит делу дружбы народов, их взаимному обогащению в области культуры, — писал Н. Заболоцкий. — Весь его труд и все его профессиональные навыки определяются этой основной его целью».[36] «Заметки переводчика», откуда взяты эти слова, — это своеобразные заповеди, которые выработал для себя поэт и которых он строго придерживался. Они свидетельствуют о высоком чувстве ответственности переводчика перед автором оригинала, перед иноязычной культурой, перед своими читателями: «Успех перевода зависит от того, насколько точно переводчик сочетал меру точности с мерой естественности. Удачно сочетать эти условия может только тот, кто правильно отличает большое от малого и сознательно жертвует малым для достижения большого… Переводчиков справедливо упрекают в том, что многие из них не знают языка, с которого переводят. Однако первая и необходимая их обязанность: хорошо знать тот язык, на котором они пишут… Перевод — экзамен для твоей литературной речи. Он показывает, каким количеством слов ты пользуешься и как часто обращаешься к Ушакову и Далю… Подстрочник поэмы подобен развалинам Колизея. Истинный облик постройки может воспроизвести только тот, кто знаком с историей Рима, его бытом, его обычаями, его искусством, развитием его архитектуры. Случайный зритель на это не способен… Переводчик, последователь лингвистического метода, подобно жуку, ползает по тексту и рассматривает каждое слово в огромную лупу. В его переводе слова переведены „по науке“, но книгу читать трудно, так как перевод художественного произведения не есть перевод слов… Существуют образы, которые, будучи выражены автором, заставляют читателей плакать, а в буквальном переводе на другой язык вызывают смех. Неужели ты будешь смешить людей там, где им положено проливать слезы?»
Н. Заболоцкому принадлежат многие переводы с немецкого, венгерского, итальянского, сербского, таджикского, узбекского, украинского языков, но в особенности значительны его переводы классической и современной грузинской поэзии. Фундаментальным итогом многолетней работы является вышедший в Тбилиси в 1958 году двухтомник «Грузинская классическая поэзия в переводах Н. Заболоцкого».
«Поэт Симон Чиковани еще в довоенное время познакомил меня с Грузией, ее историей и культурой и привлек мое внимание к ее литературе», — писал Н. Заболоцкий в предисловии, вспоминая «истоки» этой работы.
Уже в середине тридцатых годов он перевел, в сокращенном варианте, знаменитую поэму Шота Руставели и начал работать над переводами из Важа Пшавела. Когда после войны Н. Заболоцкий возвратился к прерванному труду, он заново, полностью перевел «Витязя в тигровой шкуре» и целую плеяду грузинских классиков — Давида Гурамишвили, Григола Орбелиани, Илью Чавчавадзе, Акакия Церетели и Важа Пшавела. Это было плодом огромной работы, изучения множества источников, посещения мест, с которыми были связаны переводимые стихи и поэмы. Н. Заболоцкий читал по-грузински и знал на память целые строфы «Витязя в тигровой шкуре».
В статьях Г. Маргвелашвили, посвященных этой стороне деятельности поэта,[37] убедительно показаны не только ее безукоризненная добросовестность и научность, но и то, что обращения Н. Заболоцкого к тем, а не иным произведениям грузинской классики было обусловлено ощущением близости их каким-либо особенностям его собственного творчества. И в этом один из секретов поразительных удач, достигнутых Н. Заболоцким.
Действительно, Важа Пшавела, например, был ему необычайно близок своим высоким гуманизмом, напряженными раздумьями it тяготением к философской поэзии Гете и Баратынского. Герой поэмы Пшавела «Змееед» Миндия испытывает едва ли не те же чувства, которые передал Н. Заболоцкий в одном из своих довоенных стихотворений:
…Небеса с благоволеньемВдруг посмотрели на него.Сознанье новое вселилосьВ него и некий новый дух.И зренье сердца прояснилось,И отворился к миру слух.И понял он пернатых пенье,И рев зверей, и шепот трав,И в думы каждого растеньяПроник, душой затрепетав.
(«Змееед» )
