Переплут отстранился и пожал плечами:
– Решение за тобой, княжич. Я всего лишь помогаю тебе.
Не шли из головы Волха слова хитрого Переплута. Вспоминал княжич и тот давний разговор, подслушанный в детстве: ведь хотел Гнежко сам удушить в кровати Волха, когда тот был младенцем, когда тот был Гореславом. Хотел, да не удушил. Испугался?
Милада принесла Волху отвар и смочила ссадину на губе. Были они как брат и сестра, а потому девушка никогда не смущалась обрабатывать ссадины и раны княжича. Волх не хотел вести с ней беседу, но Милада и не спешила говорить. Только закончив, она положила тряпку в миску с отваром и заботливо посмотрела на Волха:
– Не держи зла на Гнежко, Волх, – она одна из родичей больше никогда не называла его Гореславом. – Ты зря стал ругаться с ним.
Волх уже и не помнил, что стало причиной разгоревшейся брани. Стоило ли поднимать пыль, если даже зачин теперь неизвестен? Но слова Милады вдруг задели его: неужели и она за князя? Неужели нет здесь никого, кроме Переплута, кто понимает, какое серьезное оскорбление нанес ему тот?
– А он, выходит, прав был? – сердито глянул Волх. Не разгневалась она, только головой покачала.
– Оба вы неправы, что так злитесь друг на друга. Пожалел бы ты отца…
– А он жалел меня? – громко ответил Волх. – Он жалел меня хоть когда-нибудь?
Милада удивленно посмотрела на Волха, но ничего не ответила.
– Иди, – попросил устало Волх, и Милада молча поднялась и вышла. Не спорила она, никогда не ругалась с Волхом. С возрастом стала она спокойнее, хоть иногда и любила покидать с мальчишками камешки в пруд. Нежное чувство Волха к ней затаилось где-то глубоко, затянутое покрывалом обид и горечи. Не был бы Волх так несчастен, не был бы так обижен, присмотрелся бы к девице, углядел бы в ней красавицу, каких поискать… Но не до любовных поисков было княжичу, когда одни печали на его судьбе.
В ту ночь не спалось Волху: все метался по кровати, все чувствовал солоноватый вкус крови на сухих губах. Не шел сон, не мог успокоиться. То вскакивал и подходил к окну, остудить разгоряченное тело, то ложился и накрывался с головой, стуча зубами от холода. Вспоминались все обиды, вся несправедливость, с которой был связан Гнежко. Хотел встать и отправиться к матери на могилу, привалиться к тонкой березке и отдохнуть от мыслей-воронов, но сил не было. Рано утром поднялся, оделся и вышел во двор. На ступенях крыльца сидел Переплут и ковырял в зубах соломинкой. Увидев княжича, Переплут кивнул и спросил:
– На тебе лица нет – уж не мучало ли что в ночные часы?
– Сам знаешь, что, – ответил Волх и отправился прочь из детинца погулять по торжищу, послушать трескотню торговок и поглазеть на девиц-прачек у брода. Но и это не принесло Волху покоя. Как червь ворочалась в его голове одна и та же мысль, вертел он ее и так и эдак, но никак не мог додумать до конца. Страшно становилось, стоило подобраться чуть ближе к решению, которое предлагал Переплут. Не убивал Волх никого, не доводилось ему еще проливать чужую кровь. Молод был еще и неопытен, хоть и жаждал испытать себя на ратном поприще, да случая так пока и не представлялось – границы были тихи да спокойны, а князь все больше судил да приказывал… Неужто способен Волх вот так подло, исподтишка сгубить жизнь человека?..
Когда Волх вернулся, оказалось, что в гриднице у Гнежко городской глава. Волх затаился и подслушал разговор, хоть и тошно было от этого на душе. Привык он прислушиваться в детинце ко всяким разговорам с тех пор, как услышал ту беседу Болигора и Гнежко. Как иначе бы узнал Волх о тайных помыслах того, кого полжизни почитал за строгого, но справедливого отца?
– Морок какой-то побил скот… Нет ни одного пастуха, который бы не столкнулся с этим, князь… Товары из Южной Полмы задерживаются – видно, снова ламанье проклятое напало на обозы…
Городской глава был человеком трусливым, заискивающим и некрасивым, но дело свое знал, и потому горожане год за годом выбирали его, чтобы он следил за порядком. Только вот не знали люди, что выбирают подхалима: боялся этот человек князя, боялся суда, да так, будто воровал или обманывал.
– Пошлю навстречу обозам дружинников с парой десятков мечников, – отвечал Гнежко. – А морок… что за морок такой?
– Да самый обычный, князюшка, мрет скотина, а кто поест ее – так сразу заболевает. Я ничего точно не знаю, несведущ я, да только вот как пришла к нам семейка с выдивьем, та, что в Красном Конце живет… Так и стал скот падать…
Привык Волх, что в детинце любую беду вешали на совесть дивородков или ламанов. У Гнежко всегда виноваты нелюди, не знает он других врагов.
– Многовато дивородков в Застеньграде стало, как думаешь? – задумчиво проговорил Гнежко.
– Многовато, князюшка, многовато! Ступить некуда, везде они! Бывало, иду по делам своим, а они так и пырятся своими глазками уродливыми, так и провожают взглядом своим проклятым…
– Вот что. Утомила меня это пустословие с выдивьями, – Гнежко поднялся. – С этого часу даю три дня, чтобы каждый выдивий убрался за стены Застеньграда и больше на торжище не продавал. Не хватало нам тут коровьей смерти от этих выродков.
Волх почувствовал, как гнев с новой силой заливает его изнутри, будто жидкое пламя. Гнежко ненавидит выдивьев, а именно они нуждаются в благоволении князя. Никому на всем свете не нужны несчастные дивородки: ни чуды их не признают, ни люди. Закружилась голова у Волха, перехватило дыхание. Хоть и не были чуды и выдивьи ему родичами, если верить словам Граба, но знал Волх как никто другой, каково быть никем не любимым. Не сорная трава то растет у дороги, а княжич в родном тереме всем чужой. Вышел Волх из терема и побрел в сад, где когда-то собирал яблоки вместе с Грабом. Была там одна скамейка, всеми забытая, у самого забора в тени: не садились на нее девицы щебетать, не присаживался князь отдохнуть, – только Волх там и сиживал, думы темные думал.
До самого заката солнца сидел Волх, ломал голову. Страх подступал к самому горлу, руки дрожали листами на ветру. Не быть теперь покою княжичу. Поднялся только на закате и отправился найти Переплута. Хитрый он, ловкий, но добра Волху желает… А можно ли добро на чужой смерти выстроить? Только произнес про себя «смерть», как сердце дробно застучало. «Неужто нет другого выхода?» —горько думалось княжичу.
– Сам подумай, Волх, разве дальше будет лучше? А ну как отошлет тебя старый пень в Южную Полму? А ну как выгонит из дома? Тогда уж точно не быть тебе здесь князем, – так говорил ему Переплут. – Слышал ли ты о последней воли Гнежко? Прикажет он завтра всем выдивьям покинуть жилища. Застеньград отныне город без дивовищ.
– Слышал.
– Ну разве справедливое решение?
– Несправедливое.
– Разве ты бы позволил такому случиться?
– Не позволил бы…
– Так действуй, княжич. Возьми ниточку своей судьбы в свои руки! Пусть удивятся твои суженицы, пусть старик-Иномер с печи от неожиданности сверзнется.
– А как же благость? Что будет с ней? Как я в Вырий пойду?
– То не зло, что ради добра сделано, – улыбнулся Переплут и подмигнул единственным здоровым глазом. Задумался Волх, пробуя на языке эту мысль. Неужто можно ради добра совершать злое? Неужто прав Переплут?
Лил медовые слова Переплут, словно песню пел. И не выдержало сердце Волха. Решился он.
Дождавшись глубокой ночи, Переплут и Волх встретились в темной гриднице. Полная луна то и дело пряталась за темными тучами, вдали слышались раскаты надвигающейся грозы. Волх показал Переплуту кинжал, а тот только улыбнулся.
– Но как же часовой? – спросил Волх у помощника. – Отец уже много лет спит под охраной.
– Охрана та не охрана вовсе, а сонный юнец. Доверься мне, княжич, я все устрою.
Волх выжидал за углом, пока Переплут неспешно прошел к стоявшему у двери в княжеские покои молодому дружиннику Бранко. Клевал носом юноша, но при виде Переплута постарался встать ровнее и принять бравый вид.
– Какая гроза собирается, – зевнул Переплут. – Быть буре.
– Верно. Снова колосья на поле побьет…
– Не зябко тебе тут стоять в переходе, Бранко? Сквозняки да ветерочки.
– Зябко, но что ж поделать – мой черед княжеский сон охранять, – улыбнулся Бранко горделиво, а сам поежился и повел плечами.
– На вот, хлебни для тепла, – протянул Переплут Бранко небольшой кожаный сосуд. – Да не бойся, мед это, едва ли крепкий.
Бранко отпил пару глотков:
– Странный у тебя мед, Переплут.
– Ну уж извиняй, привереда, – усмехнулся Переплут и пошел прочь. Не успел завернуть за угол, как Бранко уже упал на пол. Не простой то был мед, а с сон-травой замешанный.
– Пойдем, княжич, судьбу твою вершить, – обратился к Волху Переплут, и они, таясь и оглядываясь, направились к княжьим покоям.
