— У нас в последнее время как в детективных фильмах — что ни ограбление, то в перчатках! — прокомментировал Корнилов.
— На замке никаких царапин.
Корнилов кивнул. Этого следовало ожидать.
— Игорь Васильевич, убитый был человеком верующим? — спросил эксперт.
— Что, библии тебя надоумили или иконы? — Он еще в первое посещение заметил на полке несколько богатых изданий библии.
— Не-ет, — улыбнулся Бородин. — Священное писание тут ни при чем. И Четьи-Минеи теперь тоже не доказательство набожности, — он раскрыл папку, которую держал на коленях, и, достав из нее несколько листочков, положил на стол перед полковником.
На одном листке крупно, дрожащим почерком было написано: «Во здравие рабов божьих», на другом — «За упокой рабов божьих». На первом листке всего пять имен, на втором — имена теснились в два столбца.
— Интересно, — сказал Корнилов, мельком пробегая имена здравствующих. Среди них было два мужских имени и три женских.
— Инте-рес-но, — в тон полковнику отозвался Бородин. — И я, товарищ полковник, догадываюсь, что вам особенно интересно.
— Ну-ка, ну-ка? — оценивающе посмотрел Игорь Васильевич на эксперта. — Выкладывай свои домыслы, товарищ из молодых, да ранний...
— Современная стереофоническая аппаратура, тяжелый рок, Миррей Матье и вдруг эти бумажки — за упокой, во здравие, — в голосе Бородина чувствовалось смущение. Намек полковника на его самоуверенность, хоть и высказанный шутливым тоном, заставил его почувствовать неловкость. — Что-то не сходится. Мы с Бугаевым посмотрели разбитую аппаратуру — она совсем новая. Ею почти не пользовались. И кассета с тяжелым роком — единственная в квартире. Не для себя он магнитофон берег.
— Что еще?
— В квартире «работал», конечно, не профессионал...
— Если он же убил старика, то сделал это вполне профессионально. Ты мне, Коля, скажи — почерковедческую экспертизу успели провести? — Игорь Васильевич показал на листочки «во здравие» и «за упокой».
— Провели. Почерк убитого.
— И ни писем, ни документов?
— Бугаев собрал все бумажки. Разбирается. Но не много, совсем не много. Не дружил с пером покойник. И корреспондентов не имел.
— Это еще не известно. Может быть, не любил хранить?.. Как только прояснится с тайником, сразу сообщи. И возьми на экспертизу еще одну бумажку. — Корнилов достал из сейфа дело Бабушкина, осторожно вытащил анонимку.
Эксперт прочитал и осуждающе хмыкнул.
— Пусть проверят, не Романычев ли писал. Я буду ждать.
Оставшись один, Корнилов внимательно перелистал алфавитную книжку старика. Она была совсем новой, похоже, что Капитон Григорьевич завел ее недавно. «А куда же он дел старую? — подумал полковник. — Неужели переписал из нее нужные телефоны и уничтожил? Нет, пожилые люди так не поступают. Чаще всего хранят даже бесполезные вещи».
Он вспомнил о своих затрепанных и исписанных вдоль и поперек записных книжках, хранящихся в письменном столе, и усмехнулся: «Тут уж сказываются профессиональные навыки». К старикам Корнилов причислять себя не спешил.
Большинство адресов и телефонов, записанных Романычевым, говорили о его бытовых заботах: прачечная, стол заказов, жилконтора, собес, почта... Несколько телефонных номеров были предварены аббревиатурой «Д. К.». Судя по всему, телефоны Дома культуры: «массовый отдел», «администратор», «бухгалтерия». Ряды холодных, бездушных цифр... И только напротив одного номера значилась фамилия — Зеленкова А. П.
«Агния Петровна, секретарь директора», — вспомнил Игорь Васильевич. Были еще десятка два телефонов и адресов. Имелся адрес вологодского племянника. Фамилия Бабушкиных отсутствовала. И не значились в книжке Климачев и Поляков — соучастники преступления. Правда, Климачев умер. Естественно, что в новую алфавитную книжку он не попал. А Поляков? Может быть, старик не записал его фамилию из осторожности? Хотя какая уж теперь может быть осторожность?
Сведений из алфавитной книжки удалось выудить немного. Корнилов переписал в свой блокнот несколько незнакомых фамилий и телефонов. Потом вспомнил про списки «во здравие» и «за упокой». Достал их из стола. «Заупокойный» список полковник отложил в сторону. Не интересовали его сейчас мертвые. А несколько имен на «заздравном» листочке он сверил с именами в записной книжке очень тщательно. Не вызывали никаких сомнений Агния и Михаил — секретарша из Дома культуры и вологодский племянник. А вот Анны, Дмитрия и Леонида Корнилов в записной книжке не нашел. «Может быть, Анна — больная дочь?» — подумал он и позвонил Бугаеву. Сказал недовольно:
— Семен, я тебя давно жду!
Оттого, что во время встречи в Доме культуры он не выслушал старика до конца, не привез в Управление, не записал на магнитофонную ленту его исповедь, Корнилов нервничал. Чувствовал себя неуютно. Что бы изменилось, если бы он сразу после лекции дал выговориться старику? Многое. Не надо было бы ломать голову над тем, как восстановить доброе имя Бабушкина, не надо было бы копаться в биографии Романычева.
Бугаев пришел с толстой тетрадью в руках.
— Что, Сеня, уж не нашел ли ты его дневники?
— Увы! Дневников и записных книжек нет, зато есть кое-что оригинальное. Имел дедушка страсть — коллекционировать некрологи.
— Некрологи?
— Сейчас увидите. — Майор положил тетрадь на стол. В ней очень аккуратно были наклеены маленькие прямоугольники с черной каймой — вырезанные из газет некрологи. На первых страницах они уже пожелтели от времени и плохого клея, а в конце тетради один некролог лежал еще не приклеенный.
Игорь Васильевич понял, что это за кладбище, как только начал вчитываться в скорбные строки. «Дирекция, партийный комитет и профком с прискорбием извещают о смерти старейшего печатника типографии Ивана Петровича Ярикова, последовавшей...» «Исполком Куйбышевского районного Совета депутатов трудящихся с глубоким прискорбием извещает о безвременной кончине депутата районного Совета, директора типографии имени Володарского...»
— Выходит, что Капитон Григорьевич внимательно следил за тем, как вымирают его бывшие сослуживцы?
— Еще как внимательно! — усмехнулся Бугаев. — Очень интересовало его движение личного состава типографии. Для этого и типографскую многотиражку выписывал.
Нашел полковник в мартирологе и Климачева. А последний, еще не водворенный на свое место некролог, сообщал о смерти кандидата технических наук Полякова Петра Михайловича, последовавшей 2 апреля 1987 года.
— Ну, что ж! — сказал Корнилов, закрывая тетрадь. — Одного подозреваемого мы можем реабилитировать посмертно.
— Да, Игорь Васильевич. У меня просто гора с плеч свалилась. Знаете, сколько в Ленинграде Поляковых Петров Михайловичей? Сорок три!
— Можешь оставить их в покое.
— А мы опять у разбитого корыта? Филин с работниками райотдела человек сто опросил. И отдыхающих из санатория, и служащих госдач. Их там понастроили — живого места не осталось. А ведь Остров Трудящихся называется!
— Семен, не отвлекайся. Есть еще один вариант, — Корнилов вздохнул. — Не могу я больше медлить... — Эту последнюю фразу, непонятную для собеседника, он сказал скорее для себя, положив конец терзавшим его сомнениям. Ему и сейчас еще не верилось, что сын Алексея Дмитриевича Бабушкина имеет какое-то отношение к убийству старика. Но труп нашли на Каменном острове, совсем рядом с домом, где живут Бабушкины. И старик говорил о том, что уже не раз делал круги возле их дома, но зайти не осмеливался. А вдруг в воскресенье решился?
— Возьми группу, поезжайте на Каменный остров. Большая аллея, дом тринадцать. На пересечении со Второй Березовой. Квартира один. Живут Бабушкины...
— Это же регистратура санатория? Был я в этом доме. На средневековый замок похож. Неужели те самые Бабушкины?
— Да. Позвони в прокуратуру, попроси разрешение на обыск.
— Вы думаете, что младший Бабушкин...
— А ты можешь предсказать, как поведет себя человек, встретившись лицом к лицу с подонком, оклеветавшим его отца?
Корнилов снял трубку, торопясь набрал номер.
— Бородин, долго ты будешь испытывать мое терпение?
— Весь отдел на вас работает, Игорь Васильевич! — отозвался эксперт.
— Это правильно, — смягчаясь, сказал Корнилов. — Если ты сообщишь мне, что хранилось в тайнике у Капитона, я тебе многое прощу.
— Портфель кожаный. А может быть, «дипломат».
— Или дамская сумочка, — с иронией сказал Корнилов.
— Тоже не исключено. Но даже если это и была дамская сумочка, то обязательно черного цвета и новая. Мы обнаружили частицы черной краски. Краска эта в стране не производится, значит, портфель или «дипломат» иностранного производства...
— А как с анонимкой?
— Установить невозможно. Вы же видели почерк Романычева?! У него болезнь Паркинсона.
