НАДЯ (плачет, подперев щеку). Красиво говорит. Непонятно, но до чего же красиво.
РОГОВ. Хватит. Подпишите, что говорили. (Рогов подставляет бумагу, отец Василий ставит подпись.)
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Пожалуйте.
РОГОВ. Так, батюшка, а вы ведь приговор себе подписали. Вот он, приговор-то. Поняли?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Понял.
РОГОВ. А выход-то есть. Отрекайтесь. Снимайте с себя сан. Вы старый человек, жена больная. Никто вас не тронет. Будете жить спокойненько.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Если бы я в Бога не веровал... Не подойдет мне это. Да у меня отец и дед были священниками, сын священник...
РОГОВ. А второй где?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. О нем известий давно не имею.
РОГОВ. А мы имеем. Он в Добровольческой армии, второй ваш сынок. Или нет?
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Да.
РОГОВ. Уведите. К бабкам его.
Сидоренко уводит священника к Дусе в келью, Рогов разливает по стаканам.
ГОЛОВАНОВ. А ты, Рогов, дурак, однако. Иносказания не понимаешь. Я про всеоружие-то...
РОГОВ. Это ты не понимаешь, Николай Николаич. Какое же тут иносказание, прямо говорится: против властей.
ГОЛОВАНОВ. Я и говорю – дурак. Каких властей? Апостол Павел жил две тыщи лет тому, о каких властях-то он говорил? Власть была тогда римская, императорская...
РОГОВ (смеется). Народный ты учитель, Николай Николаич, одно слово... Здесь другое важно: кто признает над собой власть божью, для того всякая другая власть – тьфу! И советская им – тьфу! И потому нам церковники – первые враги. Головой надо думать, Голованов. Мне человек нужен целиком, с потрохами.
НАДЯ (елозит, напевает). Ух-тю! Ух-тю! У тебя в дегтю!
ГОЛОВАНОВ. Ишь, чего захотел! У моих потрохов своя забота.
РОГОВ. Удовлетворю. Из моих рук. (Наливает.) Из моих рук – пожалуйста.
НАДЯ (встает, проходится, приплясывая). Ух-тю! Ух-тю! У тебя в дегтю, у меня в тесте, слепимся вместе!
РОГОВ. И тебя – удовлетворю. Мало, что ли?
ГОЛОВАНОВ. А она такая: сколько ни дай, все мало.
РОГОВ. Ладно, ладно. Мало не покажется. Сядь, не мельтеши.
ГОЛОВАНОВ. У-да-вле-тва-ре-ни-е... (Засыпает.)
НАДЯ (вскидывается, поет). Я див-чон-ка ма-ла-дая...
РОГОВ. Да сядь ты. (Ковыряет еду.) А что у нас все так варят... Мясо разварят до соплей, вкуса никакого...
НАДЯ. А грибка соленого возьми.
РОГОВ (берет гриб, закусывает). Точно как у нашей матушки, у Ирины Федоровны... Семенов, достань гармонь. (Семенов приносит гармонь, Рогов растягивает меха, Надя опять вскидывается, как боевой конь.) Да сядь ты, посиди смирно. Шило у тебя в жопе... (Поет.) Славное море – священный Байкал...
ГОЛОВАНОВ (встрепенулся). Именно... Густав Густавович... Я не участвовал... Я не состоял... Я не хотел... Иван Густавович... (Тянется к стакану, роняет голову на стол.Рогов трясет его за плечо, Голованов спит крепким сном.)
РОГОВ. Семенов! (Семенов подходит, Рогов ему что-то тихо говорит.) Недолго, понял? (Семенов кивает.) Славный корабль – омулевая бочка...
СЕМЕНОВ. Надь, пойдем выйдем.
НАДЯ. Че?
СЕМЕНОВ. Идем-ка, дело есть.
Надя выходит вслед за Семеновым, за ними выходит и Сидоренко. Рогов выводит из кельи Тимошу.
РОГОВ. Ну что, Тимофей Рогов, знаешь, что тебе за дезертирство полагается?
ТИМОША Знаю что.
РОГОВ. А зачем сбежал?
ТИМОША. Невмоготу стало.
РОГОВ. О! Месяца не служил, и невмоготу! А я как три года по окопам гнил? Всем вмоготу а тебе невмоготу? А жить-то хочется?
ТИМОША. Хочется.
РОГОВ. А ведь помирать придется.
ТИМОША (падает на колени). Сеня! Христом Богом прошу, не погуби! Ради матушки нашей не погуби!
РОГОВ. Ишь, хитрый, как запел. Куда метишь, в матушку, значит.
ТИМОША. Прости меня, прости, Сеня.
РОГОВ. А прощенье заслужить надо.
ТИМОША. Я заслужу, Арсеня.
РОГОВ. Ладно. А как служить будешь?
ТИМОША. Начальства слушать.
РОГОВ. Эх ты, мочало. Этих твоих старух к расстрелу приговорили. За укрывательство дезертира.
ТИМОША. Как приговорили? Когда?
РОГОВ. Тогда. Мочало и есть мочало. Так вот, ты, дезертир, сегодня по утрянке их и расстреляешь.
ТИМОША. Это я не могу.
РОГОВ. Ах, не можешь? Я могу, а ты не можешь? Тебя солдатским хлебом кормили? Стрелять учили? Вот и пойдешь в команде.
ТИМОША. Это я не могу.
РОГОВ. Тогда пойдешь с бабками. Под расстрел.
ТИМОША. Как скажете.
РОГОВ. А как же мамаша, Ирина Федоровна? Про нее подумай.
ТИМОША. Я и думаю. Только стрелять не могу.
РОГОВ (открывает дверь к Дусе, впускает туда Тимошу, расталкивает Голованова). Голованов, ну-ка, пиши. Фамилию поставь. Ну...
ГОЛОВАНОВ. Не подпишу. Не участвовал.
РОГОВ. Вот пьянь. Но деньги-то крал?
ГОЛОВАНОВ. Крал. Но... не участвовал.
РОГОВ. Хорошо. Так и запишем. Не участвовал. А ты подпись ставь. (Голованов, не глядя, царапает пером.Рогов, распахнув дверь, кричит.) Семенов! Сидоренко!
Входят Семенов, Сидоренко и Надя.
РОГОВ. Управились?
СИДОРЕНКО. Та мне не треба. Мне бы здесь пошукать, товарищ Рогов.
РОГОВ (отмахивается). Утром пошукаешь.
СИДОРЕНКО. Ну что, бабок вести?
РОГОВ. Пусть попоют, певицы. (Наде) Ну что, проветрила?
НАДЯ (хихикает). Только раззадорил без толку.
РОГОВ. Надь, а ты грамотная?
НАДЯ. Я-то? Четыре класса ходила.
РОГОВ. Небось и фамилии написать не можешь?
НАДЯ. Да я что хошь написать могу, я грамотная.
РОГОВ. Напиши-ка вот здесь, как зовешься?
НАДЯ. Ну, Козелкова же.
РОГОВ. Вот и пиши.
НАДЯ (пишет). Ну...
РОГОВ. Гну! Пошли в сарай! Семенов, не пойдешь?
НАДЯ. На что его, он лядащий. Одна ботва.
РОГОВ. Тебя не убудет.
НАДЯ. А ты мне боле нравишься. Дуся вон говорила, во мне семь бесов. Так что меня и на семерых хватит. А этого – не надо.
Затемнение, пение продолжается.
Картина восьмая
Раннее утро. Двор возле Дусиного дома. На середине двора кресло. В кресле – Дуся. Около Дуси Марья, Антонина, отец Василий и Тимоша. С крыши свешивается Маня Горелая в новом зипуне. Дуся раскладывает на коленях кукол.
ДУСЯ (поет). Ниночка-Первиночка... Нина Прокловна ждет, Иван Проклович ждет, Катерина, Евдокия и Егорушка, где наш батенька, где наш папенька... (Плачет.Подходит отец Василий, гладит ее по голове.) Самовар не поставили, Дусе чаю не дали. Вот какие противные, их Бог накажет... Настя, поправь фату... Цветочки поправь, не видишь, что ли, на свадьбу идем! (Фату поправляет Антонина.) Я сказала, Настя!
АНТОНИНА. Нету Насти. Ушла Настя.
ДУСЯ. Здесь она, не обманывай меня.
АНТОНИНА. Не плачь, матушка, не плачь, Дусенька.
На крыльцо выходит Рогов. К нему робко подходит девчонка, хочет что-то сказать, он отмахивается.
РОГОВ. Семенов! Сидоренко! Хвалынский! Мухамеджин! (Появляется Семенов.)
СЕМЕНОВ. Мухамеджина с Сидоренкой еще когда вперед послали.
РОГОВ. А! (Машет рукой.) Тогда ведите их напрямки через болотце, а я верхами по глуховской дороге в объезд...
СЕМЕНОВ. Пошли, что ли?
Антонина, Марья, отец Василий и Тимоша поднимают кресло с Дусей.
ДУСЯ (тычет пальцем в Тимошу). Не тронь руками, отойди.
ТИМОША. Да я нести помочь..
ДУСЯ. Кто ты таков? Не тронь руками кресло.
Слышь, что говорю?
Выстраивается процессия: один красноармеец впереди, другой позади, а между ними возвышается на кресле Дуся.
«Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его...». Из-за дома раздается крик. Появляется Настя.
НАСТЯ. Матушка Дуся! Матушка Дуся!
ДУСЯ. Помолчите. (Величественным жестом останавливает пение.) Все врешь, Антонина. Вот она, Настя, я же говорила, здесь.
Настя пытается встать на место отца Василия.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Уходи отсюда, уходи, Настя.
СЕМЕНОВ. Стой, девка, ты куда? Куда лезешь? Кто такая?
НАСТЯ. Я Настя Витюнникова, я с ними вместе.
СЕМЕНОВ. Куда это ты с ними вместе?
НАСТЯ. Все равно куда. Куда они, туда и я.
СЕМЕНОВ. Дура-девка. Прочь поди. Мы их, может, расстреливать ведем.
НАСТЯ. Куда Дуся, туда и я.
СЕМЕНОВ. Ты что, хожалка ее, что ли?
НАСТЯ. Хожалка. Я при ней три года живу. Я Витюнникова Анастасия.
СЕМЕНОВ. Дура, иди отсюдова.
Настя уже оттеснила отца Василия от Дусиного кресла. В этот момент Маня Горелая спрыгивает с крыши.
МАНЯ. Венец! Девка мой венец украсть хочет! Хуюшки тебе! Эй, солдатик! Я Витюнникова Настасия! Я! Слышь! Дуся, скажи им, что Настасия я! Отпусти девчонку, девчонку-то отпусти!
Маня Горелая сбрасывает зипун с головы, нечесаные лохмы вываливаются из-под него. Становится на колени перед Дусей.
МАНЯ. Дусенька, голубушка, прости меня ради Господа, мне с тобой рядом стоять.
ОТЕЦ ВАСИЛИЙ. Отпусти, Дуся, Настю.
