вдвойне, обогатить весь мир.
А всеобщий тяжкий нынешний труд лишь этап на пути к исчезновению пролетариата как класса. – Когда в производстве будет господствовать бесчеловечный труд автоматов, равнодушно напрягающиеся машины. Бесчеловечный труд освободит человека для человека, сотворит прогресс, поместит все высокие желания в фактические ощущения; и засверкают радостные слезы. И цель – не избавленье от труда, но отдохнувший свежий труд, природная база и природная надстройка. В этом – историческое движение, осознанно направленное Программой и Уставом, – естественное, жизненно-мягкое, исчезновение и диктатуры, и пролетариата.
Даже теперь самые сухие выдержки официальных документов и воззваний полны жизни. Полны строк о стремлении раскрытия «лучших нравственных качеств свободного человека», воспитание «нового человека, гармонически сочетающего в себе духовное богатство, моральную чистоту и физическое совершенство», отношений, основанных «на чувствах взаимной любви и дружбы». Несмотря на гимн труда и даже на радость созерцания собственного труда, «исчезнет тяжелый физический труд», мы станем страной «самого короткого рабочего дня». Ну просто любовь плюс электрификация всей страны.
Вверху лихо скакали слитные пачки туч. Поглощенный всеми этими вещами идей Марат возвращался с обеденного перерыва по степному пустырю скелета, когда его на тонкой и уже скользкой тропинке поймал падающий поток. Хлынул ливень, и тут же ветер, как будто долго ждал такой удачи, злорадно хватанул по лицу Марата своей большой мокрой тряпкой. Внезапность сделала этот первый размашистый и точный мах очень удачным и смачным, облепив все лицо и обильно залив нос. Но не смог тронуть несмотрящий взгляд накануне нужной мысли.
Марат предусмотрительно взял из дома зонт, но на нем постоянно слезала одна спица, и в остальном, кстати, он не спасал нисколько. Убрав его подмышку, Марат весело подумал, что сейчас никто не нашел бы тут болота. Костюм отяжелел, рубашка прилипла, идти еще не близко по полю всхлипывающей грязи. Чтобы не потерять туфли, Марат старался поменьше месить жидкую землю. Сильный ветер бьет в дом, он в стену влипает газетным листом. Всё в мире, кроме Марата, успело скрыться. Были только изрытый ветром поток, гром и вспышки, Марат и Сказочный конвент.
Обильно пуская ручьи, Марат грязными следами ходил вокруг своего стола. Хватит об угнетении масс, оно давно в прошлом, и цель текущего горизонта – уже защищенная от стихии классового угнетения сухая и опрятно одетая фигура – гражданин наш сирота лесов, полей и рек. Притеревшись уютно в середине теплой массы коллектива, эта улыбающаяся фигура гражданина внутренне уже лишена идейного почтения, но не лишена нашей заботы. И подтверждение правильности этой заботы – хотя бы рост количества хлеба с советского гектара и полчища турбин и рощи заводов; и никто у нас не скучает от голода. Постоянный годовой прирост счастья. Именно таким он и должен быть, этот человек – избавленный от беспокойства, но обладающий улыбкой и пальцами древесной силы, твердости и внешности. Да тру́дитесь. Вспотели, утритесь рукавом. И каждый участник социального существования может просто спокойно быть в тишине лучшего социального строя до следующей волны истории, грядущей в одновременности всего окружающего общежития.
И уже не столько задача Марата место нашей страны делать лучшим местом. Уже сейчас можно любоваться результатом ежедневного энтузиазма и горбатыми восходящими графиками. И не нужно излишнего усердия: нужно удержаться от желания повнезапней улучшить жизнь; нужно спокойно продолжать текущую линию на основе обновляемых знаний, которые сама жизнь не сможет проглядеть во весь радиус тысячелетий; нужно лишь дать нужные меры и верить в масштаб своих кадров, в весь наш быстро мыслящий актив. Великое открытие свершится в один из дней текущей пятилетки.
И если даже нет, и как бы то ни было, избавленный от рывков терпеливый прирост неизбежно уже приблизил канун поголовного братства. Всем остается лишь идти по напечатанному, идти в среде разом обнявшихся граждан. Но не забывать поддаваться и отдыху.
В конце рабочего дня вечер ушел во всем красном, и в окно Марата уже гордо сиял в чистом летнем пахучем небе наш серп луны.
Вот ночь и тихое лето. Вот Баландин с Семеновым сидят у настольной лампы в темной комнате. И разбуженная муха пролетает над светом лампы. Счастье так же быстротечно, как тепло, которое лишь на миг ощутила муха. Миг кончился. Вот и явился Марат.
Вот перед нами высочайшая вершина, гора, на которую забраться мы не в силах. Вернее, силы наши упираются в нашу лень и немощь. Но можно перепоручить это восхождение на некую могуче-животную силу, на ишака, который будет тащить груз наверх, переставляя копыта просто потому, что он может их переставлять.
Неосмысленное движение по неосмысленному пути приведет к осмысленной цели. Путь скрыт от мысли, но результат ей доступен. Никакого мошенничества, потому что его никто не видит и не увидит никогда. Все усилия по восхождению растворены на дне бездонной пропасти. Это – черный ящик. Потому что это – только мысли ишака. Который только переставляет копыта и не думает даже о своих копытах.
Между вопросом и ответом пропасть. Но пропасть пройденная. Тропы восхождения в эту пропасть невидимы. Над перевернутыми облаками видны лишь уютные пики – вопрос и ответ. Осмысленный ответ при неосмысленном решении. Этот ответ верен, и поэтому будет использован, несмотря на свою репутацию. Репутацию своего происхождения, темного и нелегального, не дающего обычные права существования.
Но разве не это был путь первобытного выживания, ведь кто-то впервые попробовал ядовитые грибы, и ведь кто-то другой впервые усвоил этот урок. А без этого урока некому было бы стать предком того, кто увидел через тысячи лет начала логики, вычисляемого урока, вычисляемых оснований и оправданий. И, наткнувшись в дремучем лесу на новый прекраснейший ядовитый гриб, человек разумный обязательно его попробует. Слава ему. Сидящему на волосатых корточках, жующему и тупо глядящему в черный лес. Живущему в гравитационном вакууме мысли.
Там нет не только кривизны, там нет ветра в волосах и запахов цветов, нет восторга простором степи и борьбой с океанской стихией, нет закатов и ночей у костра. Такое скудное место должно было возникнуть под толстым черепом, чтобы пробудился первый ум землемера, первого геометра.
В сравнении с воображаемым ныне прекрасным миром… – место то: ущербное вместилище бледно мерцающих и рассыпающихся теней. Эмблема этого места – лишь кривые линии, нацарапанные веткой на махровом слое сажи, прикипевшей за целые поколения к неровному каменному полу много раз до этих поколений брошенной затхлой пещеры, которую уже увы не согреет костер людоеда.
Вот такое тусклое место, такая голодная темнота родила первые мысли. И тысячи поколений этих мыслей, которые так же были
