непоколебимую решительность и опасаясь, что вместе с этими двенадцатью вскоре к штурму присоединится и остальная армия, бросились было бежать, но в тот момент, когда, казалось, он уже достиг своей цели, Сабин поскользнулся и упал лицом вниз. Евреи, услышав звук падения, тут же повернули назад, закололи Сабина и снова заняли оборону. Иосиф указывает точную дату случившегося: 3-го Панема, то есть 3-го числа месяца таммуза по еврейскому календарю, или 2 июля 70 года.
Спустя два дня около трех часов ночи двадцать солдат, среди которых был трубач, снова проникли в пролом, перебили спящую еврейскую стражу, после чего трубач дал сигнал и сотни легионеров устремились по тому самому полуразрушенному туннелю, который был прорыт евреями для вылазки против римлян.
Евреи к этому времени тоже пришли в себя, и завязался бой, который длился до первого часа пополудни, причем, пока не рассвело, обе стороны сражались вслепую. Наконец, «свирепая отвага иудеев», как характеризует ее Флавий, заставила римлян, также проявлявших стойкость и мужество, отступить. Но эта тактическая победа уже не могла ничего изменить: в ходе новой атаки 6 июля крепость Антония пала. Теперь Иерусалимский Храм был от римлян, что называется, на расстоянии вытянутой руки и уж точно был досягаем и для стрел, и для метательных орудий. И тут Тит решил дать своим бойцам необходимую передышку, а заодно подготовиться к штурму этой святыни. Среди прочего он велел разрушить бо́льшую часть Антонии, чтобы обеспечить проход максимально большому количеству солдат к Храму.
Близился час решающей битвы.
Глава 7. «Ой, что случилось с нами…»
17 таммуза по еврейскому календарю, то есть 19 июля 70 года, произошло еще одно историческое событие, которое до сих пор в знак горькой памяти о нем отмечается в иудаизме дневным постом.
В этот день впервые за пятьсот с лишним лет существования Второго Храма были прекращены ежедневные обязательные жертвоприношения. Причем дело было не в том, что в Храме кончились животные для их совершения: несмотря на охвативший город голод, животных для этих целей сохраняли. Но сам ритуал жертвоприношения требовал задействования немалого количества священнослужителей, а коэны, сохраняя животных для исполнения заповеди, сами голодали и умирали от голода. В результате в Храме образовалась резкая нехватка священников, а так как кроме прямых потомков Аарона приносить жертвы не имел права никто, то их и были вынуждены прекратить.
Будучи коэном, Иосиф воспринял эту весть как величайшую трагедию. Хотя он сам об этом не пишет, мы можем предположить, что он бросился к Титу, стал объяснять ему важность жертвоприношений, умолять что-нибудь предпринять для их возобновления. И Тит разрешил Иосифу предложить Иоанну задействовать коэнов из числа пленных (а их хватало, и среди них были и бывшие первосвященники, и их сыновья), а заодно предпринять еще одну попытку спасти Храм.
Иосиф направился к храмовой стене, выбрал безопасное место и вступил в одну из своих последних перепалок с Иоанном Гисхальским.
Суть переданного Иосифом предложения Тита заключалась не только в готовности прислать пленных коэнов для продолжения храмовой службы, но и в том, чтобы Иоанн, если уж он так хочет сражаться до конца, оставил со всей своей армией территорию Храма, вышел за его границы и сразился бы с римлянами лицом к лицу. Понятно, что исход такой битвы был предрешен хотя бы из-за огромного численного перевеса римлян, и вряд ли стоит удивляться тому, что Иоанн в ответ осыпал своего давнего личного врага оскорблениями и проклятиями, а затем заявил, что так как Иерусалим принадлежит Богу, то он не опасается его разрушения, поскольку Бог сможет защитить Свой город.
И тут Иосиф стал говорить о том, что после того, как Иоанн со своими людьми осквернил Храм своими деяниями, преступил через все законы и запреты, через которые только можно было преступить, Храм уже перестал быть «домом Всевышнего», а Иерусалим — Его городом, и теперь гибель последнего как проявление гнева Творца на избранный им народ становится почти неизбежной. Сейчас он, Иосиф, предпринимает последнюю попытку, чтобы это предотвратить.
Иосиф произносил эту свою речь не на арамейском, а на иврите — языке Священного Писания, видимо стараясь подчеркнуть, что на этот раз он говорит с Иоанном как священнослужитель, а не как политик и перебежчик к римлянам. На этом языке его речь, с обычным для него привлечением примеров из истории и Священного Писания, звучала куда более мощно и значительно, и это был, вне сомнения, очень удачный прием.
«Да! Ты сохранил город во всей чистоте нашему Богу, святилище также осталось незапятнанным; ты ничем не согрешил пред тем, на чью помощь ты уповаешь, и Он до сих пор получает от тебя стародавние жертвы! — с сарказмом начал Иосиф, обращаясь не только к Иоанну, но и к тем, кто стоял рядом с ним на стене Храма (а их было немало). — О, ты, гнусный человек! Если бы кто-нибудь лишил тебя повседневного питания, ты считал бы того своим врагом, а Бога, Которого ты лишил веками установленной службы, ты считаешь союзником твоей борьбы! Ты хочешь взвалить твои грехи на римлян, а между тем они до сих пор еще уважают наши законы и настоятельно требуют, чтоб упраздненные тобою жертвоприношения опять возобновились. Как не вопиять, как не оплакивать города при виде столь неестественной перемены? Чужие и враги хотят восстановить то, что ты безбожно нарушил; ты же, иудей, рожденный и воспитанный в законе, кощунствуешь хуже всякого врага. Но, Иоанн, и в самую последнюю минуту еще не стыдно отстать от зла. Если хочешь, то прекрасный пример спасения государства представляет тебе Иехония, царь иудейский, который однажды, когда вавилонянин выступил против него войной, сам покинул город и вместе со своим семейством сдался в добровольный плен для того, чтобы не быть вынужденным отдать это святилище врагу, чтобы спасти Божий храм от сожжения. За то же он прославляется устами всего народа в священной песне, за то память о нем, переходя из рода в род, остается бессмертной до позднейших поколений. Прекрасный пример для тебя, Иоанн, будь даже подражание ему связано с опасностью! Но я ручаюсь тебе за прощение со стороны римлян. Вспомни, что я советую тебе, как соотечественник, и обещаю, как иудей; и ты должен принять во внимание, от кого и в каком смысле исходит совет. Никогда не случится, чтобы я продолжал жить в плену, отрекаясь от своего народа и забывая свою отчизну. Опять ты негодуешь и кричишь, осыпая меня твоей руганью! Да, я заслуживаю еще худшего обращения, ибо я наперекор судьбе подаю еще советы и насильно хочу
