Так или иначе, в ближайшие дни необходимо принять решение. Факты скрыть не удастся. Каждый спящий будет разбужен и приведен в нормальное состояние одним из тех, кто сейчас бодрствует. Год за годом известие будет передаваться различным конгломератам звездолетчиков и колонистов. Какое бы решение ни было принято, часть из них придет в ярость от того, что это было сделано без их согласия. Нет, ярость — это еще мягко сказано. Куда бы мы ни направились — вперед или назад, — мы неминуемо нанесем удар по эмоциональной основе людей.
А межзвездное пространство может сломать даже сильных духом… Сколько времени пройдет, прежде чем роковое число недовольных, слабаков и психопатов соберется вместе во время очередной вахты? Что тоща произойдет? Ангелы небесные, спасите нас, или мы погибли!
Коффин вздохнул.
— Извините, — пробормотал он. — Я не должен был…
— Давать выход своим чувствам? А почему бы нет? — спокойно сказала Тереза. — Неужели лучше было бы и дальше изображать из себя ледышку, пока в один прекрасный день вам не пришла бы в голову идея застрелиться?
— Видите ли, — страдальческим голосом произнес Коффин, — я несу ответственность. Мужчины, и женщины, и дети… Но я буду спать. Если б я рискнул бодрствовать в течение всего полета, я просто сошел бы с ума: организм не может выдержать этого. Я буду спать и ничего не смогу поделать, но ведь корабли были поручены мне!
Коффина охватила дрожь. Тереза взяла обе его руки в свои. В течение долгого времени никто из них не проронил ни слова.
4Покинув «Пионер», Коффин почувствовал странную опустошенность, словно грудь его была открыта, а сердце и легкие вынуты. Но его ум работал с четкостью машины, и за это он был благодарен Терезе. Она помогла ему разобраться в ситуации. В том, что он узнал, не было ничего утешительного, но, не узнай он этого, — экспедиция была бы обречена на гибель.
Или нет?
Теперь Коффин был в состоянии хладнокровно взвесить все шансы — ив случае продолжения полета на Растум, и в случае возвращения назад. При любом исходе, до тех пор пока вероятность выживания не будет измерена в процентах, разногласия будут ужасными.
Без сомнения, на чьей бы стороне ни оказался перевес, нет ни малейшего шанса, что капитану не придется вмешаться, хотя этого ему как раз меньше всего хотелось.
Но как этого избежать?
Продвигаясь к «Скитальцу», Коффин смотрел на сеть радиоантенн, выраставшую по мере того, как он приближался к кораблю, пока наконец она совсем не заслонила искаженный Млечный Путь, который словно запутался в ней. Трудно было поверить, что именно эта тонкая паутина, вызвала к жизни ад. Перед торможением ее пришлось бы демонтировать. Тут уж никто ничего не смог бы поделать. Но теперь уже поздно.
«Если бы я только знал!»
Или если б кто-то на Земле — негодяй, добропорядочный глупец, кто бы он ни был, — пославший первое сообщение… если б только он послал бы и другое: «Не обращайте внимания на предыдущий сигнал. Декрет об образовании все еще в силе».
Но нет. Такого не бывает. Человеку всегда приходится бороться, не полагаясь на везение.
Коффин вздохнул и, тяжело ступая, вошел в шлюз флагманского корабля.
Мардикян помог ему, и когда Коффин снял свой заиндевевший скафандр, он увидел, что губы у юноши дрожат. Несколько часов превратились для Мардикяна в годы.
На нем была белая медицинская униформа. Чтобы нарушить тягостное молчание, Коффин произнес первое, что пришло в голову:
— Я вижу, вы собираетесь на дежурство у саркофагов.
— Да, сэр. — Он что-то пробормотал и добавил: — Моя очередь.
Пока они складывали скафандр, тот ужасно шуршал, и можно было ничего не говорить.
— Скоро нам снова потребуется этанол, адмирал, — вдруг выпалил отчаянным голосом Мардикян.
— Зачем? — проворчал Коффин.
Он часто мечтал о том, чтобы можно было обойтись без этого препарата. Ключ от шкафа, где стоял бочонок с этим веществом, был только у одного него.
Некоторые командиры позволяли себе во время полетов принимать его небольшими дозами и утверждали, что за словами Коффина о возможном риске просто скрывается суеверие.
«Какого дьявола что-то может случиться на межзвездной орбите? Единственная причина, почему не все спят, — это то, что автоматы, наблюдающие за спящими, могут перестараться при массаже. Можно и пропустить рюмочку—другую грога, вернувшись с вахты, не так ли? О, да успокойся, успокойся, чертов святоша. Слава богу, что мне не приходилось летать под твоим командованием».
— Фиксаж гаммагенов… и так далее… сэр, — запинаясь, ответил Мардикян. — Мистер Холмайер… сделает официальную заявку, как всегда.
— О’кей, — Коффин посмотрел в лицо радисту, уловил испуг в его глазах и сухо спросил: — Я полагаю, сообщений больше не было?
— С Земли? Нет… нет, сэр. Я… я никак не мог предполагать… мы сейчас около зо-з-зоны ограниченного приема… Я думаю, это почти чудо, сэр, что мы поймали сигнал. Конечно, еще раз мы едва бы смогли его принять, — слова Мардикяна звучали все тише.
Коффин продолжал пристально смотреть на него. Наконец он сказал:
— Досталось вам от них, да?
— Что?
— От таких, как Локейбер, которые хотели бы продолжить полет. Им очень хотелось бы, чтобы у вас в свое время хватило ума держать язык за зубами, по крайней мере, до тех пор, пока вы не получили бы указаний от меня. А другие, такие как Де Смет, придерживаются иной точки зрения. Однако это сомнительное удовольствие — находиться в самом центре грозы, пусть вы и видите ее только на телеэкранах, не так ли?
— Так точно, сэр…
Коффин отвернулся. Для чего опять мучить парня? Что сделано, того не вернешь.
И чем меньше будет тех, кто осознал всю опасность сложившейся ситуации и тем самым подверг себя еще более тяжелому стрессу, тем меньше будет эта опасность.
— Избегайте принимать участие в спорах, — приказал Коффин. — А самое главное — не позволяйте себе постоянно думать о случившемся. Ни к чему, кроме нервного срыва, это не приведет. Можете быть свободны.
Мардикян, с трудом сдерживая слезы, пошел на корму.
Коффин медленно поплыл через все пространство корабля. Судно слегка подрагивало.
Время его дежурства еще не наступило, а видеть кого бы то ни было ему не хотелось. Нужно было хоть немного поесть, но при одной мысли об этом навигатор почувствовал приступ тошноты. Уснуть тоже не помешало бы, но бесполезно даже пытаться. Сколько времени он пробыл у Терезы, пока она вносила ясность в его мысли и, как могла, старалась успокоить? Пару часов. Через четырнадцать часов или даже раньше он должен будет вновь предстать перед командой и колонистами. А пока все бодрствующие пребывали в возбуждении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
