типа произошел при Александре II, в 1874 году. Британия сохранила вербовочный принцип, но ее военная система оказалась исключением в ряду вооруженных сил мировых держав. Что касается Северо-американских Соединенных Штатов, то там обязательный призыв на военную службу вводился время от времени, главным образом в обстановке крайнего военного напряжения. Например, в 1812 году, когда шло тяжелое военное противостояние с Великобританией, во время Гражданской войны (1861–1865), а также в условиях испано-американской войны (1898). У американцев система принудительных призывов неизменно вызывала всплеск недовольства, доходящего до вооруженного сопротивления.
Перевод комплектования вооруженных сил с рельсов рекрутских наборов на рельсы всеобщей военной обязанности наложился на бурный демографический рост в Европе, происходивший в XIX веке. Первое и второе привели вкупе к резкому увеличению численности армий.
Вследствие этих двух факторов во второй половине XIX — начале XX века вся Европа располагала массовыми армиями. По штатам мирного времени они насчитывали сотни тысяч штыков и сабель, а порой (как в России) заходили за миллионную отметку. Однако их численность в периоды мира и стабильности значительно уступала штатам военного времени. В случае крупного военного столкновения все сколько-нибудь значительные державы Европы могли отмобилизовать и поставить в строй многомиллионные армии. Это кардинальным образом отличало военные действия середины XIX — начала XX столетий от войн эпохи Средневековья или раннего Нового времени.
Показательными являются цифры численности вооруженных формирований, участвующих в крупнейших генеральных сражениях. Именно в них решаются судьбы военных кампаний и, следовательно, с наибольшей ясностью видна способность того или иного правительства вывести в поле значительный контингент вооруженных и обученных комбатантов. Держава могла заявлять, что держит под ружьем весьма значительные силы, она могла действительно приводить в боевую готовность многолюдные армейские соединения, однако объем ударного ядра ее армии лучше всего проявлялся (да и проявляется) в критические моменты.
Итак, на протяжении второй половины XVII и всего XVIII века наиболее крупные сражения предполагали столкновение двух армий, общая численность которых редко выходила за пределы 100 тысяч штыков и сабель.
Чрезвычайно кровопролитная война 1654–1667 годов за Смоленск и Малороссию собирала на поле боя войска, приближающиеся в совокупной численности обеих сторон к 100 тысячам комбатантов, всего два-три раза, гораздо чаще обе противоборствующие стороны не набирали в сумме и 50 тысяч человек. Армии-гиганты столкнулись в битве за Чигирин 1677–1678 годов. Это единственный (единственный!) случай, когда во «фронтовой операции» по захвату — обороне города участвовали, возможно, более 200 тысяч человек (если только в источниках не преувеличена их численность).
Северная война (1700–1721), получившая территориальный размах на половину Европы, редко видела на полях генеральных сражений более 25–40 тысяч человек. Во время самой крупной ее баталии — Полтавской (1709) — противоборствовало всего лишь 55–60 тысяч комбатантов. Но и в войнах, составивших важнейшие страницы европейской военной истории, сила сталкивающихся армий редко превышала эту цифру. Анализ крупнейших битв Войны за испанское наследство (1701–1714) и Войны за австрийское наследство (1740–1748) показывает со всей определенностью: более 200 тысяч человек участвовали в сражении только дважды — при Ауденарде (1708) и при Мальплаке (1709); еще два раза общая численность сражающихся превысила 100 тысяч человек: при Бленхейме (1704) и при Лауфельде (1747). Даже столь знаменитая баталия, как при Фонтенуа (1745), собрала для противостояния всего 90–95 тысяч человек. А битвы при Кессельдорфе и Соре, в которых решались судьбы Европы, вполне сопоставимы по объему живой силы с Полтавской.
Семилетняя война (1756–1763) отличалась невиданным ожесточением. За один 1757 год произошло не менее десяти крупных сражений. Но по сравнению с эпохой Войны за австрийское наследство армии коалиций, спорящих за лидерство в Центральной Европе, количественно выросли незначительно. Более 200 тысяч человек встретились лишь один раз — в полях под Фелингхаузеном (1761). Более 100 тысяч — семь раз: Пражская битва (1757), сражение у Бреслау (1757), Лейтена (1757) и Хохкирка (1758), в прославившей российскую армию баталии при Кунерсдорфе (1759), а также под Вильгельмсталем (1762) и Буркерсдорфом (1762). Правда, велик список битв, в рамках которых столкнулось от 80 до 100 тысяч человек: Колин (1757), Гросс-Егерсдорф (1757), Хастенбек (1757), Пальциг (1759), Минден (1759) и кровавое побоище под Торгау (1760).
Ничто в военной истории Европы XVIII века не может сравниться с масштабом привлеченных сил и людских потерь Семилетней войны. Даже противостояние России и Австрии с Османской империей, то разгоравшееся, то утихавшее на протяжении всего столетия, не столь «затратно» в человеческом смысле. Наиболее крупные столкновения произошли при Петроварадине (1716), Ставучанах (1739), Кагуле (1770) и Рымнике (1789). Во всех четырех случаях сражалось более 100 тысяч человек, набранных обеими сторонами, но эти три баталии далеко отстоят друг от друга хронологически.
Что же касается войн в Северной Америке, которые велись с середины XVIII до начала XIX столетия, то они имеют несравнимо меньший относительно европейского театра военных действий масштаб, — даже если учесть Войну за независимость Северо-американских Соединенных Штатов и Англо-американскую войну (1812–1814).
Войны революционной Франции 1790-х — начала 1800-х годов еще не выглядят как нечто превосходящее по масштабу основные боевые события той же Семилетней войны. В знаменитых битвах при Вальми, Флерюсе, Нови, Гогенлиндене и Кальдьеро, наиболее крупных за полтора десятилетия — с 1792 по 1805 год, численность противоборствующих сторон колеблется от 80 до 125 тысяч комбатантов. Ничего необычного по сравнению с ушедшей эпохой Фридриха II, Евгения Савойского, герцога Мальборо и графа Румянцева.
Но с 1805 года война приобрела иной характер. Армии Франции, Австрии, Пруссии и России резко выросли за счет использования всех мобилизационных ресурсов, а также применения французами и немцами системы принудительной воинской повинности, о которой говорилось выше.
Всего за десятилетие (!) — с 1805 по 1815 год вооруженные силы Наполеона с союзниками и антинаполеоновских коалиций, как минимум, десять раз встречались на поле брани при общей численности от 200 тысяч человек. При Ваграме (1809) билось порядка 300 тысяч комбатантов, в рамках Бородинской битвы (1812) — 250–260 тысяч, при Бауцене (1813), по разным подсчетам, — от 215 до 250 тысяч, под Дрезденом (1813) — без малого 400 тысяч, а Битва народов у Лейпцига (1813) собрала полмиллиона бойцов. В два раза чаще (более 20 раз!) за этот период на поле боя встречались армии общей численностью от 100 до 200 тысяч человек. Даже на Пиренейском фронте, который по сравнению с немецким, австрийским или русским выглядел второстепенным, по разным подсчетам, от трех до пяти раз происходили баталии подобного масштаба, в том числе известные битвы при Талавере (1809), Арапилесе (1812), Виттории (1813).
Аустерлиц (1805), Красный (1812), Лютцен (1813), Кацбах (1813), Лаон (1814), Линьи (1815) и Ватерлоо (1815) — это всё от 150 до 200 тысяч участников.
Сражения фактически превращаются в то, что позднее назовут «фронтовыми операциями».
В середине и второй половине XIX века величайшие баталии происходили в Центральной Европе, между войсками Италии, Австрии, Пруссии и Франции.
К счастью, на долю России после окончания Наполеоновских войн редко выпадали масштабные кровопролитные сражения. Для
