Часть третья.
Исчерпанность модели "догоняющего" развития
Когда мы рассматривали основные черты постэкономического общества, отмечалось, что оно формируется по мере изменения самосознания составляющих его личностей, по мере того, как технологический прогресс делает возможным индивидуальное производство уникальных благ, преодолевающее традиционные формы стоимостного обмена, а кардинальная трансформация мотивов деятельности и жизненных ценностей делает невозможной эксплуатацию членов нового общества. Из этого следует важнейший для нашего исследования вывод: являясь всецело объективным, процесс становления нового социального устройства не только не может быть остановлен никакими имеющимися в распоряжении современных национальных правительств средствами, но и никак не может быть ими ускорен. Именно это положение в конечном счете определяет все поворотные пункты экономической истории XX века. С подобным тезисом трудно было согласиться еще несколько лет назад. Большинство социологов, считая хозяйственный прогресс последних нескольких десятилетий обусловленным развитием сначала индустриального, а затем постиндустриального типов общества, стремилось не столько обнаружить различия в пройденных разными странами путях, сколько найти в них определенные черты сходства. Такое стремление прослеживается в социологических работах каждого послевоенного десятилетия. Хотя в них преследовались совершенно разные цели, отмеченная установка оставалась общей. Еще в 50-е годы Р.Арон[1] писал, что "Европа состоит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а представляет собой единую реальность -- индустриальную цивилизацию"'; в 70-е годы внимание исследователей было сосредоточено на успехах Японии, вплотную приблизившейся, как тогда казалось, к постиндустриальному состоянию, а в 90-е мир находился во власти всеобщей эйфории, основанной на том, что как страны Юго-Восточной Азии, так и бывшие государства советского блока, вооружившись западной моделью, приступили к строительству рыночной хозяйственной системы.
[1] - Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L., 1968. P. 42.
Между тем не только экономическая ситуация трех этих периодов не может рассматриваться как сходная, но и утверждение о конвергенции хозяйственных систем во второй половине XX столетия является изначально ошибочным.
Попытаемся пояснить эту точку зрения. В условиях экономического общества, и, в частности, индустриальной его фазы, социальная система представляла собой комплексный организм, все элементы которого управлялись экономическими законами. Массовое производство воспроизводимых благ, унифицированные общественные отношения, вполне очевидная мотивационная система участников хозяйственной деятельности -- все это делало подобную структуру не только самовоспроизводящейся, но также легко копируемой и управляемой. Поэтому программа ускоренного построения общества экономического типа была вполне реалистичной; она могла привести и приводила к впечатляющим результатам, порой заставлявшим развитые общества Запада усомниться в собственной жизнеспособности. Разумеется, для достижения ускоренного промышленного развития необходимо было располагать материальными и людскими ресурсами, требовались масштабные инвестиции и прогрессивные для своего времени технологии, однако при наличии этих элементов мобилизационный тип развития "работал" без сбоев.
Истории нашего столетия известны три попытки индустриального прорыва, оставившие в памяти людей наиболее яркие воспоминания. Первой стала массированная индустриализация, осуществлявшаяся в Советском Союзе с начала 30-х по середину 60-х годов. Уже первые десять лет этой политики радикально изменили страну, увеличив ее промышленный потенциал более чем вдвое; разумеется, это было достигнуто не только за счет явных ограничений в потреблении, но и посредством прямого принуждения к тяжелому, малоэффективному труду десятков миллионов людей. Затем, в годы второй мировой войны, была создана новая индустриальная база в районах, не затронутых германской оккупацией, прежде всего на Урале и в Сибири. В 50-е и 60-е годы были продемонстрированы и научно-технические достижения, наиболее полно воплотившиеся в создании первой термоядерной бомбы, атомной электростанции, баллистической ракеты, а также в освоении космоса. Но уже к концу 60-х потенциал мобилизационного развития оказался исчерпан, и наступил закономерный упадок. Второй пример такого прорыва дает история нацистской Германии -- главного стратегического противника Советского Союза 30-х и 40-х годов. В данном случае мы видим причудливое сочетание интересов большого бизнеса и государственной машины, обеспечивавшей мобилизационное состояние экономики и привлечение значительных материальных и трудовых ресурсов из покоренных государств и стран-сателлитов. И здесь налицо было явное недопотребление большинства граждан и постановка экономики на службу военной машине. Германский вариант мобилизационного хозяйства также обеспечил феноменальные результаты: вплоть до июня 1944 года, когда советские и союзнические войска уже находились на значительной части оккупированных территорий, трудовой потенциал страны был значительно истощен, произошло резкое сокращение ресурсной базы и промышленным объектам в Германии был нанесен серьезный ущерб, промышленное производство в границах рейха возрастало. Даже потеряв большую часть ученых, до войны составлявших гордость немецкой науки, Германия сумела осуществить впечатляющие разработки в судостроении, артиллерии, ракетном деле и ядерных технологиях. Поражение в 1945 году оставило этот эксперимент незавершенным.
Третья мобилизационная попытка была предпринята, на этот раз не в столь драматических условиях, Японией в 50-х -- 70-х годах. В данном случае индустриализация осуществлялась в рамках капиталистической экономики; главными рычагами мобилизационных действий стали масштабные государственные инвестиции, режим протекционизма для национальных производителей, скрытое дотирование экспорта, беспрецедентно высокая норма накопления, обеспеченная в первую очередь сдерживанием роста доли заработной платы в национальном доходе, а также гигантский импорт технологий и научных разработок. Нельзя не признать, что результат, достигнутый Японией, оказался более значительным, чем в первых двух случаях. Страна стала доминировать на мировом рынке многих достаточно высокотехнологичных продуктов, превратилась во вторую по мощи мировую хозяйственную систему и подняла уровень жизни до одного из самых высоких в мировой практике показателей. Однако в 80-е и особенно в 90-е годы стало заметно замедление темпов развития японской экономики; на фоне современного хозяйственного кризиса в Азии проявились все ранее скрытые пружины роста, и сегодня миф о японском чуде фактически развеялся.
Тем не менее опыт мобилизационного развития, предпринятый в свое время Советским Союзом и наиболее эффективным образом реализованный Японией, оказался весьма заманчивым для многих других развивающихся стран. Начиная с 70-х годов правительства большинства стран Юго-Восточной Азии, а несколько позже и Латинской Америки, приняли на вооружение стратегию "догоняющего" развития и попытались реализовать ее с учетом собственной специфики. Эффект этих усилий оказался столь значительным, что в 80-е годы оба региона фактически безоговорочно признавались новыми полюсами мирового хозяйственного роста.
Пик популярности концепции "догоняющего" развития пришелся на конец 80-х. Японские производители наносили американским и европейским бизнесменам одно поражение за другим, Восточная Азия становилась новым всемирным сборочным цехом для, казалось бы, наиболее высокотехнологичных производств, экспорт японского капитала в США и Европу достигал умопомрачительных сумм, а дефицит американояпонского торгового баланса рос год от года. Складывалось впечатление, что узкий круг стран--великих держав, который еще недавно считался недосягаемым для всех остальных, вот-вот пополнится новыми индустриализировавшимися государствами, а разрыв в хозяйственном развитии отдельных регионов мира, до того лишь нараставший, станет наконец сокращаться.
Последние три года перечеркнули надежды на такое развитие событий. Японское "экономическое чудо" осталось лишь на страницах книг и учебников: страна переживает затяжной хозяйственный спад, капитализация крупнейших компаний снижается десятый год подряд, банковская система отягощена гигантскими безнадежными долгами, а правительство не способно принять радикальные меры, которые могли бы изменить прежнюю стратегию. Страшный удар постиг и экономики Юго-Восточной Азии; хозяйственный и финансовый кризис поставил их на грань банкротства, привел к резкому нарастанию социальной напряженности, обесценил национальные валюты и принес инвесторам многомиллиардные потери. Гигантские капиталовложения, год за годом все более интенсивно притекавшие в эти страны, покинули регион за считанные месяцы, обескровив производственную систему, не имевшую опоры на внутренний рынок. Еще более жестокое разочарование постигло тех, кто считал возможным применение мобилизационной модели в России -- стране, полностью ориентированной на развитие добывающего сектора хозяйства и почти начисто лишенной высокотехнологичного производства в отраслях, поставляющих на рынок потребительские товары. Последовавший здесь в августе 1998 года дефолт по внешним обязательствам усугубил картину мирового кризиса, поразившего рынки развивающихся стран. Можно ли было прогнозировать такой ход событий задолго до драматических перемен 1997-1998 годов? С нашей точки зрения, он выглядел вполне закономерным.
