впали еще сильнее, глаза – почернели, как угольки. Пряди волос самовольно вылезали из косы, будто им предпочтительнее было свободно струиться по спине. Зрение часто мутилось. Уши полнились посторонними звуками. Менялся голос – становился сиплее и насмешливее.
Совьон догадывалась, что сила вёльхи засасывала ее в водоворот, из которого она, слишком слабая и неопытная, не смогла бы вырваться. Многим такая ноша оказывалась не по плечу.
– Хорошо, – в конце концов согласилась Совьон с Та Ёхо. – Я перестану. Только помоги мне кое-что сделать.
Та Ёхо догадывалась, что именно – она была сметлива, а Совьон рассказывала ей о знакомцах, которых встретила в войске.
Впервые за много лет Совьон чувствовала, что не боролась с потоком, а плыла по течению, и судьба мягко выносила ее в нужную заводь – как иначе объяснить столько совпадений? Во главе сотни, куда ее определили, стоял Латы. Весной он был ранен и оттого не поехал в Старояр вместе со своим князем. За время войны молодой дружинник посерьезнел и своей сотней управлял хватко. К Совьон он отнесся как к старому другу, и он передавал ее пророчества воеводам – Совьон была рада его видеть, но не более. Чары уже перемалывали ее мысли, и воспринимать явь становилось все сложнее.
Но то, что в сотне Латы оказался Дагрим, Совьон сочла подарком свыше. Если уж богиня Сирпа вновь свела его путь с ее, то Дагриму живым не уйти. Только завидев его, она удовлетворенно поняла, что убьет его и отомстит за измученную пленницу Жангал. Но чьими руками?
Поначалу Совьон пыталась выяснить у Латы и его приятелей, где Дагрим оставил рабыню, – в Бычьей Пади? В деревне, в крепости? Однако Совьон все больше слушала духов, а не людские разговоры, и тайно выспросить не получилось. Дагрим был крайне недоволен ее назойливостью. Он преградил ей дорогу одним ранним утром, когда Пустошь только начинала нагреваться, будто чугунная сковорода. Он надвинулся на нее, держа ладонь на обухе топора, только Совьон и раньше бы его не испугалась – сейчас и подавно. Перед глазами у нее плясали черно-лиловые и синие тени, как если бы стеклышки ее зрачков случайно измазали в краске. Дагрим тонул в пляске крошечных духов и отпечатков чужих воспоминаний.
– Тебе что-то любопытно, ведьма? – рыкнул Дагрим. – Может, мне укоротить твой нос, чтобы ты не совала его не в свои дела?
Совьон глянула на него надменно и ничего не ответила, намереваясь уйти, но Дагрим замер на ее пути.
– Не смей больше ничего вынюхивать.
– Я бы на твоем месте, – сказала Совьон хрипло, – не угрожала, а молилась бы богам, в которых верю. Они-то знают: тебе недолго осталось ходить по этой земле. Ты умрешь, не успеет пройти самый длинный день в году, и я хочу, чтобы ты знал: это тебе – за ту несчастную рабыню.
Что тогда началось! Позже Латы, перекошенный от гнева, донельзя на себя не похожий, шипел, что не позволит устраивать потасовки в своих рядах – и Совьон, даром что женщина и его приятельница, получит столько же плетей, сколько и Дагрим, начавший драку. Потому что рассыпать грозные пророчества накануне битвы и баламутить лагерь – худшее, что она могла бы придумать.
– Я никому бы не стала открывать дурное, – отвечала Совьон равнодушно, утирая кровь с разбитого лица. – Кроме него.
Хотя она понимала, что своими словами нарушила строгий военный порядок и ее наказание справедливо.
Кнут оставлял полосы на ее спине, но Совьон ощущала лишь легкий зуд. Тогда она в который раз убедилась, что зашла слишком далеко: человеку положено чувствовать боль. Вёльхи без труда терпели удары, нанесенные оружием смертных, – больше их мучили чары и заговоренные вещи. Совьон решилась махом порвать с пьянившим ее колдовством, но перед тем извести Дагрима.
Она не могла сама убить его в бою или в случайной потасовке – за это бы с нее сняли голову. А где не поможет меч, помогут чары.
Под ущербной луной Та Ёхо обращалась в лосиху – в такое время ей следовало прятаться каждую ночь, оттого никто, кроме нее, не умел так ловко выискивать укромные места в окрестностях любой ставки. Однажды она велела Совьон дожидаться ее в лощине за зарослями типчака после заката, когда лагерь погрузится в сон. Совьон поступила так, как ей сказали, – она покорно ждала Та Ёхо под пополневшим рогаликом растущего месяца; ночь была безветренная, теплая и звездная, совсем не из тех ночей, в которые принято творить темное колдовство.
Та Ёхо юркнула в лощину, ребячливо скатываясь едва ли не кубарем, – она вела игру даже тогда, когда ее видела лишь Совьон.
– Я принести, – сказала она важно и чуть скрипяще.
Но глаза ее смотрели серьезно, строго: уверена, мол, что справишься? Совьон была уверена. Давно она настолько не роднилась со своей силой и знала, что теперь-то сможет ловко вытянуть одну нить из паутинки жизней и не задеть остальные.
Та Ёхо выудила припрятанную, завернутую в тряпицу стрелу.
– Его? – уточнила Совьон. Из них двоих никто не собирался горевать о Дагриме, но допустить, чтобы по неосторожности пострадал кто-то другой? Не теперь.
Подруга цыкнула укоризненно и заверила: все так, как надо. Стрела из колчана Дагрима, выпущенная его рукой, пробившая цель на упражнении, – стало быть, его оружие, которое удалось украсть.
Если Та Ёхо и считала затею бесчестной, то никак это не выказала. Она ценила честный бой, хотя и не гнушалась хитростью. Ее пугали темные чары вёльх, так непохожие на древнее, как само естество, шаманство высокогорных племен, и ныне Совьон собиралась сделать то, что так осуждали айхи: самовольно решать, кто заслуживает смерти.
Но когда Совьон попросила помощи, Та Ёхо согласилась не колеблясь. То ли потому, что ее тронула история тукерской пленницы. То ли – оттого, что ради Совьон она пошла бы и на более гнусные вещи.
Та Ёхо деловито развернула тряпицу и поднесла стрелу на развернутых ладонях.
– Держать, – кивнула.
Совьон протянула пальцы, и черная кровь забурлила от макушки до ногтей; не закричали вороны, не спряталась луна, не задул ветер – ничего не произошло. Только Совьон прикоснулась к железному наконечнику стрелы, и одна ниточка жизни тихо выскользнула из общего полотна. Никто и не заметил.
Никто и не заметил, как в следующей битве погиб Дагрим: не до того было.
* * *
Это событие запомнили как битву на Красонь-холме, и в ту войну еще не случалось сражения, к которому люди княжеств оказались бы готовы лучше, чем к нынешнему.
Рати Ярхо-предателя были грозны, а Сармат оставался по-прежнему внушителен, но впервые к силам, объединившимся против них, подошли староярские войска. Враги предстали собранным, крепко сжатым кулаком. Мощью, с
