— ...Ну уж какой там страх был в восьмидесятые-семидесятые...
— Был. И сейчас синдром этого страха существует. И когда его вынули, выяснилось, что больше держаться-то не на чем, почвы нет! Идея — скоропортящийся продукт! Если спокойно и с пониманием, не загоняя никого палкой в церковь, не кликушествуя, дать развиваться приобщению народа к религии — это и будет тем рецептом любви к своей стране, о котором вы спрашивали. Дети четырех-пяти лет сейчас по воскресеньям ходят с бабушками в храмы, ничего не понимая. В школе им будут объяснять, что и когда было, кто о чем говорил... Вот тогда, надеюсь, вырастет поколение, которое хота бы будет понимать основы тех нравственных принципов, по которым жила страна. Все же нравственные вопросы остались те же! Жизнь, смерть, страх, любовь к детям, уважение к родителям, алчность, зависть... Ничего же не изменилось!
Религия должна быть основой нравственного иммунитета человека. Она не отменяет ни компьютера, ни всего остального. Если человек будет иметь такой внутренний иммунитет, он может что угодно читать, куда угодно ездить... Имея такой иммунитет с детства, он будет потом сам решать, по какому пути идти. А если у него ни черта нет, он открыт как раковина, в которую втекает все подряд — он будет морально искорежен. Вот сегодня идет передача по «РЕН ТВ» про изменение пола... В час дня! Когда все могут случайно включить телевизор!!!
— Но ведь и Вы в 1990-е годы, где лежат истоки всякого рода телемерзостей, отметились в двусмысленном в этом смысле фильме. «Жмурки» разве не вода на мельницу чернухи?
— Абсолютно нет! Когда Балабанов предложил мне сыграть эту роль всерьез, я ответил: «Нет! Мне это неинтересно!» Но Балабанов ведь очень тонкий человек. В «Жмурках» Балабанов как бы поднялся над «Братом» и закрыл для себя эту тему жестким гротеском. Это был стеб над стебом. Вот это мне было уже интересно. Это очень тонкая штука, чтобы вся эта кровища не воспринималась реально. Это очень тонкая степень гротеска, которая в результате превращается в искусство. Когда меня спрашивают: «Зачем ты снялся в «Жмурках»?» — я отвечаю: «Я как-то увидел учетную карточку какого-то артиста, где была запись: «В отрицательных ролях не снимать». Он сыграл Ленина и закончился как многоплановый артист. А мне интересно все, я не хочу превращаться в собственный образ, который мне и так уже создали». Образ некоего барина, что ли...
Нижегородская область, июль 2009 г.
АЛЕКСАНДР ПРОХАНОВ
Проханов Александр Андреевич — главный редактор газеты «Завтра». Родился 26 февраля 1938 г. в Тбилиси. Автор романа «Последний солдат империи». Получил Бунинскую премию за подшивку передовиц «Завтра». Увлекается рисованием в стиле примитивизма, коллекционирует бабочек.
— После гибели Советского Союза его история подверглась остракизму. Но, согласитесь, Александр Андреевич, именно большевики первыми в нашей стране занялись вымарыванием истории?
— Да, действительно, старые большевики так и говорили: «Настоящая история началась в 1917 году. Все, что было до этого, лишь прелюдия к ней». Но, как ни парадоксально, именно Сталин, хоть и не до конца, но во многом, вернул в историческое сознание народа мысль, что история страны началась не в 1917 году. Именно Сталин вернул в русскую историю такие имена, как Невский, Суворов, Кутузов. Сталин был религиозным, а может быть, даже глубоко религиозным человеком, поэтому соотносил русскую историю с крещением. А раз соотносил с крещением, то соответственно признавал дохристианскую Русь.
Именно при Сталине начались бурные археологические раскопки русского неолита. Сталин считал, что русский язык должен стать главным языком планеты, и при нем были лингвисты, которые считали, что санскрит — язык во многом русский, а все остальные вышедшие из санскрита языки — испорченные русские. Короче говоря, Сталин понимал значение истории. Он понимал, что история — это не артефакты, не черепки, кости, надгробия или даже радиоактивные угли, позволяющие установить их возраст, а непрерывное сражение мифов.
— Вот-вот! И мифологизация отечественной истории тоже на совести советской власти. Что ж тут хорошего?
— Надо иметь в виду, что, конечно, исторический творец — это народ, он создает историю в войнах, переселениях, саморазрушениях, но есть метафизики истории, которые формулируют и создают исторические мифы. А вместе с ними над историей всегда работают крупные правители. Они все мифо-творцы. Одни мифы побеждают другие. Втаптывают их в грязь. Потом странной мистикой эти затоптанные мифы воскресают. И воскрешение мифов каждый раз сопровождается революциями. Социальными или духовными. В результате господствующие мифы отступают. И сами падают в грязь.
Поэтому, кстати, к истории России надо относиться бережно. С мифами надо быть осторожным. Силы, которые заинтересованы в развитии русской государственности, понимают, что разрывы исторического световода, постоянное высечение из истории тех или иных фрагментов, оказывание предпочтения тем или иным историческим периодам — губительны для исторической энергии как таковой. Сегодня, например, она не долетает до исторического цветка, который взращивается нашей страной. И цветок чахнет. Поэтому главная задача — слить все эти исторические потоки, свинтить места, где этот исторический световод разрушен.
— Не трудно догадаться, что речь идет о 1917 годе. Получается, что преемственность времен сегодня важнее для левых?
— Для всех, кто реально заинтересован в русском развитии. В этом смысле одна из самых важных задач — свинтить романовский период империи с советским. Найти формы такого соединения. А те, кто в этом не заинтересован, все время рассекают этот один из самых сложных моментов нашей истории. И битва за историю сегодня происходит именно на этом отрезке: последний царь — первые вожди и Сталин. Здесь идет драма, схватка. И, как ни странно, соединение романовской и советской истории проходит через странное соединение двух фигур: последнего царя-святомученика Николая II и Сталина.
Дело в том, что последним русским монархистом — именно монархистом, а не только монархом — был как раз Николай II. Царская семья ему изменила. Церковь продала. Мы знаем, как себя повел по отношению к царю народ. Армия? Мы знаем, сколько там было предателей, начиная с Алексеева. Все вместе они выдали Николая II на Голгофу большевикам. Поэтому Николай II был последним одиноким царем-монархистом. А Сталин, исторически, конечно, был первым монархом следующего периода. Ведь именно он воссоздал разрушенное в период Гражданской войны имперское пространство. Вернул в него классическую имперскую культуру. Далее. Празднование 100-летия со дня смерти Пушкина в 1937 году. Толстой. Вся классика. Памятник Долгорукому в Москве. Его дружба с патриархами. Поэтому преемственность двух империй посредством последнего русского царя и не венчанного на царство русского монарха Сталина очевидна.
— Не перебарщиваете со Сталиным-монархом?
— То, что Сталин одержал победу в 1945 году, сделало его помазанником божьим. Ведь это была священная война, священная победа. В центре которой фактически святой помазанник. Удивительно, но в современной церкви существует целое движение сталинистов. Монахи, старцы, батюшки, верующие образуют целую среду православных сталинистов. Вы, наверное, знаете об этих курьезах со стрельнинской иконой? (Икона с изображением Сталина в стрельнинском храме. — Прим. ред.). Отец Евстафий. Или отец Петр. Эти персоны просто вышли наружу, приобрели характер скандала, а на самом деле это огромное движение.
— Какие исторические несостыковки, на Ваш взгляд, есть еще в отечественном «историческом световоде»?
— Я убежден, что следующим отрезком такого рода истории будет отрезок 1990-х годов. Который, например, близкие мне люди отрицают начисто и хотят из истории его вымарать. Но это тоже неправильно. В следующем поколении, идущем за мной, обязательно найдутся философы, которые и этот период русской истории органически и метафизически впишут в глобальный исторический световод. Потому что история не может разрываться.
— Разовью немножко тему СССР. Редкий телеканал, начиная с 1990-х годов, не обходится без передачи, посвященной советской эпохе, а «Ностальгия», к примеру, полностью посвящена ей. Телеведущие
Молчанов, Парфенов, которых сложно заподозрить в симпатиях к советскому прошлому, вспоминают его быт, нравы, вкусы и, главное, атрибутику. В чем смысл этого феномена?
— Ну, прежде всего, вы сами сказали, ностальгия. Люди действительно испытывают ностальгию по этому периоду. Людям вообще свойственно испытывать сожаление по поводу любого утраченного прошлого. В Советском Союзе сожалели по поводу царского прошлого. Немцы — по поводу фашистского прошлого, хотя их за это и очень сильно бьют по башке. Ну, а поскольку наша телеиндустрия во многом развлекательная, она стремится потрафить и такого рода настроениям зрителей, хочет понравиться им за счет воспоминаний о Советском Союзе. Хотя, конечно, все они носят очень поверхностный характер. Тот же Парфенов никогда не станет воспроизводить советскую идеологию, а только ее топчет. А то, что он топчет ее на фоне советских реквизитов и коммуналок, ничего не меняет.
