Хорошо зная цену тем большевистским крикунам-карьеристам, которые не умели и не желали совмещать слово и дело (сам он также был крикуном, но, в отличие от многих других, деловым), Троцкий в одном из писем Ленину из Свияжска требовал: «Коммунистов направлять сюда таких, которые умеют подчиняться, готовы переносить лишения и согласны умирать. Легковесных агитаторов тут не нужно». Любопытно, что в этом же письме был особый пункт: «Направьте в Свияжск один хороший оркестр музыки».[583] Оркестр прислали, и он исполнял «Марсельезу» и другие гимны и марши, прежде всего при появлении и проводах Троцкого.
Так во фронтовых условиях проявлялось и развивалось природное лицедейство Троцкого. Сказать, что оно перерастало в циничное лицемерие, все же нельзя, ибо он верил в идеалы международной революции, что подтвердили перипетии его дальнейшей судьбы и трагический жизненный итог. Тем более запутанным и трагичным был тот кровавый исторический клубок, в который попадали миллионы людей, превращавшихся при его личном участии в толпу и оказавшихся на больший или меньший срок (иногда на всю жизнь) в заблуждении, уверовав в возможность достижения этого всемирного «светлого завтра».
Девятого сентября Казань была осаждена, но Троцкий медлил со штурмом, понимая, что уличные бои приведут к большому числу жертв среди мирного населения. Идя на кровавые репрессии в тех случаях, когда считал их целесообразными для устрашения непокорных или для наведения дисциплины, он все же сохранял несколько бблыдую трезвость и выдержку, нежели другие ведущие большевистские деятели, включая Ленина. 10 сентября Троцкий получил шифровку от председателя Совнаркома: «Удивлен и встревожен замедлением операции. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце».[584]
Троцкий, однако, осмелился ослушаться шефа, выразившего ему явное недовольство. Нарком даже отказался от внезапности операции. Он обратился к жителям Казани с требованием покинуть город на ближайшие дни и прежде всего как можно скорее удалить детей.[585] При этом, правда, в телеграмме Ленину он как бы извинялся, утверждал, что предположение, будто он щадит Казань, неосновательно. «Артиллеристы противника лучше наших. Отсюда затяжка. Сейчас, благодаря значительному перевесу сил, надеюсь на скорую развязку».[586]
Одиннадцатого сентября Казань была занята, и в этот же день Троцкий выступил в городском театре с большой речью,[587] посвященной в основном полемике с защитниками идеи Учредительного собрания. Оратор обрушивался на правительства стран Антанты, поддерживавшие как выступление чехов и словаков, так и восстановление в России демократической власти.
В этот же день Троцкий послал телеграмму Ленину, полную гордости, чувства правоты и удовлетворенного честолюбия по поводу результатов курса, который он проводил в армии: «Сейчас, когда Казань в наших руках и в городе царит безукоризненный порядок, считаю долгом с новой силой подтвердить то, о чем докладывал в начале операции под Казанью. Солдаты Красной Армии в подавляющем своем большинстве представляют превосходный боевой материал».[588]
Свияжско-казанский эпизод ярко показывает методы и приемы, к которым прибегал Троцкий в руководстве операциями Красной армии и в следующие месяцы и годы. Учитывая, что книга эта не посвящена Троцкому только как военному деятелю, я не буду детально останавливаться на дальнейшем его руководстве военными действиями, иначе пришлось бы пересказать всю историю Гражданской войны 1918–1920 годов, что в данных рамках невозможно.
На протяжении всей войны Троцкий пытался самыми суровыми средствами вести борьбу против халатности, небрежности, неразберихи, которые, несмотря на объявление страны военным лагерем и вытекавшие отсюда репрессивные меры, продолжали проявляться в центре и на местах. Жесткость наркома могла бы считаться оправданной, если бы речь шла об обороне страны, ее выживании в условиях агрессии. Но в данном случае на весах истории взвешивалось совершенно другое — шла самая беспощадная, какая только может быть, и в то же время самая неоправданная из всех возможных войн — кровопролитие внутри страны, когда подчас родные братья оказывались по разные стороны фронтовой линии. В этих условиях жестокость Троцкого, как Ленина и других большевистских лидеров, никак не может быть оправдана жизненными потребностями нации. В то же время само положение Троцкого в качестве наркомвоенмора предопределяло тот факт, что его действия были значительно более заметными, нежели репрессивные меры других лиц из большевистского руководства, хотя подчас и они, как мы вскоре увидим, выходили на первый план.
Жесткую политику Троцкий проводил по отношению к старому офицерству. 2 декабря 1918 года он телеграфировал члену Военно-революционного трибунала С. И. Аралову: «Мною был отдан приказ установить семейное положение командного состава из бывших офицеров и сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи… С того времени произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, но ни в одном из этих случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была проведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо».[589] Так во имя обеспечения власти правившей партии и ее лидеров, их победы в Гражданской войне и сохранения большевистского режима проливались все новые потоки крови, человеческая жизнь обесценивалась. Во имя весьма сомнительного коммунистического рая гибли и страдали миллионы людей, большинству из которых этот рай был совершенно не нужен.
Из многочисленных событий Гражданской войны с участием Троцкого заслуживает особого внимания «царицынский эпизод», в ходе которого у него возник, все более разрастаясь, конфликт со Сталиным, в конце концов переросший во взаимную смертельную ненависть.
Царицын во второй половине 1918 года являлся второстепенным участком Южного фронта, хотя был важен с точки зрения снабжения хлебом центральных районов страны и приобрел еще большую важность, когда туда был направлен Сталин в качестве «общего руководителя продовольственным делом на юге России», который, однако, расширил свои функции на военную область, получив поддержку Ленина.
Сталин прибыл в Царицын в июле 1918 года, когда антисоветские казачьи части под командованием П. Н. Краснова, ставшего атаманом Войска Донского, находились в 40–50 километрах от города и ему угрожали. Для отражения казаков еще в мае был образован Северо-Кавказский военный округ под руководством бывшего белого генерал-лейтенанта А. Е. Снесарева, который перешел на сторону большевиков, а теперь привлекал в войска опытных офицеров и в соответствии с указаниями Троцкого боролся с партизанщиной. Сталин сразу стал добиваться и в конце концов добился отстранения Снесарева, которого отозвали в Москву. Начав поиск виновных отступления красноармейских частей, Сталин приписал нескольким офицерам вредительство и приказал арестовать сотрудников артиллерийского управления штаба округа, а штаб ликвидировать. Арестованные были посажены на баржу, которую предполагалось затопить, чтобы остальным офицерам «было неповадно» изменять. Правда, начальник штаба А. Л. Носович и новый военный руководитель А. Н. Ковалевский вскоре были милостиво освобождены, но остальные остались на барже смерти и были действительно затоплены. Высшая военная инспекция республики, проверившая обвинение офицеров в заговоре, ничего криминального в их поведении не обнаружила.[590]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
